Интим не предлагать - Татьяна Полякова

— А чего про них скажешь? Трупы и есть трупы.

— Святые угодники, — простонала я. — Имена их известны, кто они такие?

— Вроде ничего не говорили.

— Имен точно не было, — подумав, сказал Иннокентий Викторович. — Сообщили, что мужчины были убиты выстрелами в упор.

— Вот-вот, — встрепенулась Светка. — Говорю, из дома скоро не выйдешь, вот так в упор и застрелят… А зачем тебе трупы? — нахмурилась она.

— С ума сошла? Я пытаюсь узнать новости. Еще что-нибудь было?

— Ну… может, тебе лучше сегодня самой посмотреть? Будешь в курсе…

Я махнула рукой и покинула тренерскую. Конечно, трупы подходят к сложившейся ситуации больше, чем сгоревший дом, но я не имела понятия, что с ними делать. Я взглянула на часы и рысью устремилась в полуподвальное помещение, где размещался тренажерный зал или попросту «качалка». Есть у меня знакомый, которому городские новости известны доподлинно, и если он не изменил своим привычкам, то сейчас я имею шанс застать его в «качалке».Я прошла мимо душевой и заглянула в зал. Человек двадцать крепких ребят усиленно качали мышцы; я перевела взгляд на ящики для одежды и увидела, что ящик под номером семнадцать распахнут настежь. На полке лежали: пейджер, мобильник, «Ролекс» (злые языки утверждали: китайского производства) и золотые украшения общим весом килограмма на полтора. Это означало, что Паша Пельмень где-то в зале. Я свистнула, парни как по команде повернули головы, а я, вздохнув, позвала:

— Паша. — Он появился в проходе между тренажерами с гирей в руке. — Зайди ко мне, пожалуйста, после тренировки. Разговор есть.

— Ага, — кивнул он, с явным удовольствием поиграл гирей и подмигнул мне.

Ростом Паша был, что называется, метр с кепкой, зато выдающейся ширины. В округе все от восьми до тридцати лет его невыносимо уважали. Паша об этом знал и держался с достоинством, говорил мало и по делу, а если что-то обещал, то слово держал. Год назад он сильно осерчал на одного своего бывшего приятеля и в сердцах сказал: «Урою». И что вы думаете, говорят, действительно урыл, причем в буквальном смысле. По крайней мере Чугунок божился, что так оно и было. Я б, конечно, не поверила, да беда в том, что парня с той поры никто больше не видел. К нашей школе Паша испытывал самые нежные чувства, когда-то он занимался здесь классической борьбой, а теперь трижды в неделю наведывался в «качалку» для поддержания формы. Знала я Пельменя лет с десяти, когда он был просто Пельменем и прозвище это особых эмоций у граждан не вызывало. И хотя теперь за его плечами угадывались «героические будни», поверить в это по-настоящему я как-то не сумела. В общем, можно сказать, что мы с Пельменем дружили. Школе от этой дружбы была большая польза, должно быть, потому совесть моя дремала, а еще чаще спала как убитая, когда я обращалась к Паше с очередной просьбой. Вы можете сказать, что это нехорошо, что это черт знает как плохо, а я что говорю? Конечно, нехорошо и очень плохо. А когда в большом зале штукатурка с потолка сыплется — это хорошо? Крыша третий год протекает, а властям до этого, как мне до карнавала в Рио-де-Жанейро… нет в городе Саввы Морозова, так хоть, слава богу, нашелся Паша Пельмень. Что-то я очень много болтаю, видно, совесть один глаз приоткрыла. Спи спокойно, дорогая, в душевой ремонт надо делать. Примерно так я рассуждала, вздыхая и охая, сидя в своем кабинете в ожидании Паши. Он появился где-то минут через сорок, стукнул в дверь, заглянул, мило мне улыбнулся и спросил:

— Ты насчет душевой, что ли? Все будет. Нашел спонсоров. — Тут Паша хмыкнул и даже головой покачал; слово «спонсоры» он любил, но вкладывал в него свой, особый, неведомый мне смысл. — В понедельник придут рабочие.

— Я с понедельника в отпуске… но ничего, задержусь. Паша, я тут… у тебя десять минут найдется?

Паша нахмурился, сел на стул и с видом высочайшего внимания уставился на меня. А я стала ерзать. Одно дело — просить его помочь с ремонтом в школе, и совсем другое…

— Паша, ты Зюзю знаешь?

— Кого?

— Зюзин…

— Это его на днях нашли с удавкой на шее? Слышал.

— Извини, пожалуйста, что я спрашиваю, для меня это очень важно… Пацаны болтали, он имел какое-то отношение к Шмелеву.

— Не смеши, — фыркнул Паша. — Зюзя этот — просто наркоша. А пацаны твои любят сказки рассказывать.

— Но ведь парня-то задушили?

— Ну и что? Придушил такой же урод. Они из-за дозы родную маму почикают и глазом не моргнут.

— А в милиции говорят, убийство тщательно спланировано…

— Говорят, в Москве кур доят… Совершенно неожиданно для себя я вдруг заревела и пробормотала, закрывая рот ладонью:

— Это я его нашла…

— Кого? — нахмурился Паша, слегка подпрыгнув на стуле.

— Да Зюзю этого. Он в шифоньере сидел. И теперь мне от милиции покоя нет. Боюсь, посадят.

— Куда? — Глаза Паши полезли на лоб.

— Господи, куда сажают? В тюрьму, естественно. Они думают, это я его убила.

Паша отреагировал на мое заявление совершенно неожиданно: засмеялся, точнее сказать, заржал, как лошадь.

— И чего тут смешного? — обиделась я.

— Менты, конечно, придурки, но они же не идиоты. В нашем районе каждая собака знает, что ты… в общем, хороший человек.

— Ты это серьезно? — опешив на мгновение, спросила я.

— Насчет чего? — опять нахмурился Паша.

— Ну… насчет того, что они знают… хотя, с другой стороны, если б они всерьез подозревали меня в убийстве, то уж, наверное, арестовали бы…

— Не чуди, — хмыкнул Паша. — Пройдет неделька, и менты отыщут какого-нибудь наркошу, он и кокнул. А то, что к тебе прицепились, так у них работа такая — цепляться. — И безо всякого перехода сообщил:

— У Зюзи брательник серьезным пацаном был, но помер. Прошлой весной. А Зюзя никому не нужен.

Я чуть было не рассказала ему о фотографии, но вовремя прикусила язык.

Паша ушел, а я уставилась на телефон. На месте не сиделось, душа после беседы с Упырем с его таинственными намеками на городские новости рвалась к действию. То, что разговор с Пельменем ничего не даст, было ясно с самого начала: Паша не из тех людей, кто языком болтает, кроме сомнительного комплимента, я от него ничего не услышала, и его заверения меня ничуть не успокоили. Что-то такое Зюзя увидел и поплатился за это жизнью. Самое скверное, что это «что-то» видели еще четверо. Сейчас они в бегах, но если им не помочь… Все усложняет тот факт, что от милиции принимать помощь они не желают. И от меня тоже. Что за машину увидел Зюзя и почему это так важно? А главное, как связать ее со вчерашними новостями? Я вздохнула и набрала номер Родионова. Александр Сергеевич сам поднял трубку, а я почему-то разволновалась и начала разговор так путано, что едва не заревела с досады вторично за одно утро. Для меня это было личным рекордом, и я страшно разозлилась, хотела прекратить разговор, но передумала: Родионов, чего доброго, вызовет мне «неотложку», барышня мычит невнятно, а затем бросает трубку."Соберись и скажи хоть что-нибудь", — гневно приказала я самой себе и заявила:

— Александр Сергеевич, я случайно узнала, что у Зюзи был брат. Вам о нем что-нибудь известно?

И еще… один человек… по телефону… намекнул мне на связь между убийством Зюзи и вчерашними теленовостями.

— Упырь объявился? — ласково спросил Родионов.

— Какой Упырь? — Я покраснела и, подавив стон, добавила:

— При чем здесь Упырь? Просто я подумала, может быть, вы… то есть, может, это как-то…

— Дарья Сергеевна, вы в настоящий момент где находитесь?

— На работе, — со вздохом облегчения ответила я, радуясь, что не надо завершать фразу, в которой окончательно запуталась.

— А в котором часу заканчивается ваша работа?

— Вообще-то у меня ненормированный рабочий день, и я…

— Давайте встретимся, скажем, в четыре, это подойдет?

— Подойдет.

— Отлично. Значит, я жду вас на том самом месте, где мы расстались утром.

— Ждите, — пролепетала я и повесила трубку.

Ровно в четыре я покинула здание школы и возле дыры в заборе увидела Родионова с гвоздикой в руках. Эта самая гвоздика вызвала у меня что-то вроде столбняка. С одной стороны, как будто совсем неплохо, что Родионов стоит, как пень, улыбается и держит ее в руках, точно боевое знамя. Очень глупо, по-моему, отправляться с цветами, то есть цветком, к подозреваемому в убийстве. С другой стороны, Родионов успел показать себя таким хитрецом, и очень может быть, что гвоздика — лишь средство окончательно меня запутать, я потеряю бдительность, а он… В общем, подходя к Александру Сергеевичу и принимая из его рук цветок, я так и не решила: радоваться мне или грохнуться в обморок, потрясенной людским коварством.

— Это вам, — сказал он и попробовал улыбнуться шире, чем обычно, но только зря старался: этому его жесту воспрепятствовало строение ротовой полости. — Сегодня не так жарко, — добавил он.

— Да, — кивнула я и, опомнившись, поблагодарила за гвоздику, прикинула, куда ее можно сунуть, но, кроме дамской сумочки, у меня с собой ничего не было, и пришлось нести ее на виду у всего человечества, а между прочим, возле окна тренерской с открытым ртом замерла Светка, и завтра… Разозлившись, я ухватила Родионова под руку, повела его по аллее и улыбнулась так широко, точно затеяла с ним соревнование.