Сильвестр - Шмелёв Петрович

Часто, часто вспоминал благовещенский протопоп безмятежную юность свою! И дом родительский вспоминал, и долгие вечерние молитвы в кругу семьи, и сад их обширный на берегу Волхова, и тишину полуденную, и травы высокие на лугу, и запахи медвяные на маленькой их пасеке, куда, бывало, посылал батюшка его на целые дни, оберегая сына своего любимого от трудов и забот обыденных, не подобающих высокому предназначению его.

Да будет благословенна память его! И с тех самых пор, как он, Сильвестр, помнил себя, так и жили они в сердце его вместе — слово Божье и образ покойного отца, именитого купца новгородского, с лишним тридцать лет назад благословившего сына своего любимого на труд священнический, на подвиг многотрудный и неблагодарный — души человеческие спасать. «Ибо, — как сказано в Писании, — какая польза человеку, если он приобретёт весь мир, а душе своей повредит?»

Закончилась трапеза. Прибрали со стола домашние, расстелили на нём чистую скатерть, обмахнули полынным веничком под лавками и по вощёным половицам, зажгли ещё свечи, зажгли большую, веницейского синего стекла лампаду перед киотом, вынесли вперёд аналой под шитым серебром покровом и тихо встали, кто где привык — кто у стены, кто по углам, а кто и перед самым аналоем, дожидаясь в молчании, пока хозяин дому сему не завершит свои приготовления к вечерней молитве. «Всякое ныне житейское отложим попечение…» Строго соблюдали и сам поп, и домочадцы его святой обычай христианский: каждый день начинался в Сильвестровом доме с молитвы, и каждый день ею же и кончался. Ибо, как учил поп, «всякий день вечером мужу с женою, и с детьми, и с домочадцами, кто знает грамоту, — отпеть вечерню, повечерину, полунощницу в тишине, и со вниманием, со смирением, и с молитвою, и с поклонами петь внятно и согласно, а после службы отнюдь не пить и не есть».

И твёрдо знали даже самые беспечные из домочадцев его: коли три года подряд будешь читать поутру и повечеру какие подобает молитвы, то после первого года вселится в тебя Исус Христос, Сын Божий, а после второго — Дух Святый, а после третьего — сам Бог Отец. А буде нарушишь порядок сей, то сам себе враг и пеняй сам на себя, и никто в погибели твоей неповинен, а меньше всего повинен наставник твой духовный. «Я тогда к вашим проступкам и греху не причастен, — говаривал, бывало, поп. — То вина не моя: я ведь благословлял на благочинную жизнь, и думал, и молил, и поучал».

И каждый вечер оглашала дом его пением стройным и многогласным, как только ещё начинали тогда петь на Москве, лишь недавно позаимствовавшей древний песенный распев новгородский. И так же истово, так же торжественно служил поп Богу у себя, в кругу своих домашних, как служил он в Кремле, в соборе Благовещения, при многом стечении народном. И так же клали домочадцы его земные поклоны, и так же никто из них, ни стар, ни млад, не могли и подумать, чтобы присесть во время службы хоть на малое мгновение. Ибо вера истинная, православная крепка прежде всего страданием и сокрушением человеческим, а какое же страдание, какое же сокрушение духа твого суетного, мятежного может быть, коли не стоишь ты, «ветхий человек», на ногах своих, а сидишь?

А отпев последний псалом и благословив и жену, и детей, и домочадцев своих на сон грядущий, удалялся обычно поп в маленькую, тесную, словно монастырская келья, комнатеночку об одно окно, примыкавшую к большой горнице. Там на потемневшей от времени столешнице лежали стопкой листы пергамента, слева исписанные, а справа чистые, и стояла свеча, и стояла склянка с чернилами и рядом другая склянка с воткнутым в неё гусиным пером. Ещё по углам комнатушки возвышались два больших кованых сундука, в которых хранилось множество книжных свитков, древних и новых, списанных и здесь, и в иных землях, — то была домашняя библиотека Сильвестра, известная многим на Москве. И тут же вдоль стены стоял узенький топчан с наброшенным на него овчинным тулупом. Под этим тулупом поп, утомившись от ночных трудов, нередко и засыпал, не в силах добраться до своей постели там, в верхних покоях, куда к тому же надо было ещё взбираться по крутой, скрипучей лестнице, пугая тем скрипом своих домашних, а поп этого не любил.

Много ночей просидел в той тесной комнатеночке Сильвестр! Много книг прочитал он в тишине, под еле слышимое в ночи кряхтенье и вздохи дома своего, объятого глубоким сном. И много истин высоких познал он, открыв их в писаниях святых отцов церкви и древних философов, греческих и римских, славных в веках великой мудростью своей. Но чем больше он читал, тем больше тревожила и волновала его одна мысль.

Велика была вера отцов церкви! И, спору нет, глубоко постигли они и сердцем, и разумом своим Откровение Божие, Слово Господа нашего Исуса Христа. И высок был дух знаменитых философов древности, и знали они высший порядок мира и скрытые от людей законы движения Небесных сфер. Но знали ли они человека- того, к кому были направлены все вдохновенные слова и все грозные увещевания их? Знали ли они жизнь его тяжкую, непосильную, и заботы его земные, и несчастия, и болезни, и слабость его, и вечный страх? И не слишком ли многого хотели они все от него, от простого смертного, призывая его забыть о «злобе дневи сего» и уповать лишь на жизнь вечную, там, в садах Эдемовых, — и Блаженный Августин, и Иоанн Златоуст, и Иоанн Дамаскин, и Аристотель, и все другие великие умы, пытавшиеся объяснить человеку мир и его, человека, место в нём?

Нет, похоже, что не с того конца подступались они все к жизни и к человеку, к отчаянию и надеждам его. Божественное у них было само по себе, а земное само по себе. И между тем и другим проложили они пропасть, которую не в силах преодолеть человек, вечно погруженный в заботы о хлебе насущном, о жене, о детях своих малых, о хозяйстве — о том, как бы прожить, не погибнуть ему в волнах моря житейского, среди бушующих стихий, что, как щепку, швыряют его из стороны в сторону всю его жизнь. Но пропасть эта — заблуждение! И корень того заблуждения, несомненно, в гордыне, высокоумии, в забвении человека и тяжкой доли его. Нет никакой пропасти между тем миром и этим, и порядок в мире один — и для того мира, и для сего, и оторвать эти миры друг от друга нельзя, ибо едины они, как един сам Бог.

А раз так, то и путь к человеку, к сердцу и разуму его, лежит через жизнь его земную, ибо порядок мира начинается для него здесь, с первым вздохом его на земле. Нет-нет! Ни в едином слове не спорил Сильвестр с отцами церкви, с великими и мудрыми предшественниками своими. Истинно, истинно писание их: Божественное выше земного-то вечность, а то миг! Но миг этот, нельзя забывать, — вся жизнь человеческая от рождения его и до смерти, от колыбели и до гробовой доски.

И если всю красоту Божественного, всю радость жизни вечной уже давно объяснили человеку святые отцы церкви и многие иные властители человеческих дум, то земным устроением они, по гордыне своей, пренебрегли. А должно знать всякому человеку, что красота и стройность всего сущего во Вселенной — это не только Закон Неба, но и Закон земли. Но если на Небе Закон сей блюдут силы горние, Божественные, то на земле некому его блюсти, кроме как самим людям. И потому должно пастырю духовному учить свою паству, учить всякого человека от младости его и до седых волос этому Закону, ибо беззаконие, беспорядок, неустроение людское-мать всех страданий и несчастий на земле.

А имя тому порядку, на коем зиждется жизнь, «Домострой»! Ибо строит всяк человек жизнь свою, дом свой сам, своими руками, но в согласии с Законом, сообщённым ему святой апостольской церковью и наставниками его духовными, кому в заботу душу его нетленную вручил Господь.

А «Домострой» тот написал он, смиренный протопоп Благовещенского собора Сильвестр! Вернее, почти уже написал… И будет жить тот «Домострой», пока жив на земле человек, пока стоять будет во славе своей святая наша церковь, а стоять ей века, до самого Второго Пришествия в мир Господа нашего Исуса Христа! И станет тот «Домострой» звездою путеводною для всех, кто истинно радеет о душе и о доме своём, о жизни своей загробной и о жизни земной среди себе подобных. Ибо не только Божественному, вечному учит сия книга, но и простому житейскому обиходу, жизни праведной и справедливой, и удаче в доме своём и в делах своих, и тишине, и порядку, и счастию семейному, и дружелюбию к соседям своим. И не к насилию, не к побоям и рабству взывает сия книга, а учит людей словом добрым, увещевательным, как детей, «чтобы были всегда упокоены, сыты и одеты, и в тёплом дому, и всегда в порядке».

И отдаю вам, живущим по-христиански, писание это на память и вразумление вам и детям вашим! Перво-наперво, чтите, чада мои, Господа нашего Исуса Христа, и Святую Троицу, и Пречистую, и святых угодников и мучеников во Имя Господне, и церковь Божию чтите, и наставников духовных своих. И творите молитву усердную по все дни, и гоните от себя помыслы греховные прочь, и блюдите душу свою и тело своё в чистоте и опрятности — и благо вам будет и здесь, и в жизни вечной.