Новоорлеанский блюз - Патрик Нит

Широкая улыбка мгновенно исчезла с лица Кудзайи, ее косые глазки замигали и сощурились, а кругленький носик слегка задергался. Она смущенно дотронулась до своего левого уха, но поняла, что уже ничего не исправить, а будущие учителя смеялись над ней еще громче.

Не смеялся только Тонго, потому что по какой-то неизвестной причине он ничего такого не видел. А видел он то, что она была особенной, сексапильной девушкой, которая вот-вот расплачется. Он повернулся к Камвиле и закричал во весь голос: «Заткни свою пасть и посмотри в зеркало на свою рожу. У тебя не нос, а пенис!»

Впоследствии Тонго жалел, что этот резкий ответ вырвался у него экспромтом, а не был обдуман как следует — ведь тогда он мог бы гордиться своим острословием и находчивостью. Но выражение «не нос, а пенис» было обычным, принятым в Замбави оскорблением: оно могло попадать в точку, а могло быть некоторым преувеличением (если вдуматься, особой разницы здесь нет). А нос хозяина кассетника ввиду каждодневного и неумеренного потребления алкоголя и впрямь сильно смахивал на пенис. И когда слова Тонго сорвались с его губ и собравшиеся, посмотрев внимательно на нос бедолаги Камвиле, закатились дружным смехом, Кудзайи поспешила выскочить из комнаты, бросив благодарный взгляд на своего неожиданного спасителя. А Тонго последовал за ней.

Их жениховский период длился недолго. Кудзайи полюбила Тонго за его положение (все-таки он был провинциальным вождем), за его добрый взгляд на мир, но больше всего за его по-детски наивную страстность, которой так и светилось его лицо, когда он ее слушал. Когда она ставила ему кассеты с записями джазовой музыки, его брови сходились к переносице, а глаза дико вращались от усилий сконцентрировать внимание на ее объяснениях о премудростях структуры, ритмики и гармонии. Он слушал ее любимого Майлса Девиса и притворялся, что эта музыка ему нравится. А когда она говорила, например, такое: «Ты должен научиться слышать такие ноты, какие они не играют», Тонго, поразмыслив, пришел к твердому убеждению, что лучше всего это могло бы произойти в тишине его спальни.

А что Тонго? Он любил Кудзайи за ее городские манеры, которые ему казались такими утонченными; за ее чистое сердце, в котором никогда не было места недобрым мыслям; за ее изощренность в любви, которая наверняка заставила бы бабуинов взвыть от зависти. Но больше всего он любил ее за музыку, которую она подарила ему. Она раскрывала перед ним все тонкости джаза: гармонии, контрапункты, ритмы. А он просто слушал эту музыку, казавшуюся ему такой экзотической (такой американской) и в то же время такой африканской. Его воображению рисовались маленькие оркестрики, играющие в прокуренных барах никогда не виданных им городов, и ему казалось, что там бы он чувствовал себя как рыба в воде.

Однажды ночью, когда Кудзайи прижала свою голову к его груди и слушала, как мощно бьется его сердце, он попросил ее выйти за него замуж. Кудзайи радостно рассмеялась и страстно поцеловала его, а он почувствовал, как ее язык коснулся его коренных зубов. Затем она отпрянула от него и с серьезным лицом посмотрела на него.

— Хорошо, но только если ты никому не скажешь про обезьяньи уши.

— Какие обезьяньи уши? — спросил Тонго.

Ведь сам он никогда не замечал этого сходства.

Отец Кудзайи, контрабасист оркестра, выступавшего в одном из пятизвездочных отелей Куинстауна, не одобрил выбора дочери. Вождь или не вождь, но чего ради Кудзайи должна снова возвращаться жить в гуааша, коли он лучшие тридцать лет своей жизни угробил на то, чтобы обосноваться и прилично обустроиться в городе? Неужто она получала диплом педагога только для того, чтобы найти мужа? Ну уж нет! Поэтому пришлось Тонго и Мусе, закулу (ведь отца у Тонго уже не было), провести бессчетное число вечеров в Куинстауне, убеждая отца Кудзайи в преимуществах выбора его дочери. Переговоры продолжались почти три месяца, прежде чем с отцом Кудзайи было достигнуто соглашение о размере оплаты лобола. Временами Тонго обуревали сомнения, добился ли он тогда того, чего хотел.

Поначалу их брак казался вне всякого сомнения удачным. Вообще-то жители деревни, обсуждая своего нового вождя, говорили, что «ши пицва ши нго-бевакумаде» (буквально: от него пользы, как от слепого бородавочника), а вот его супругу они восприняли, как жуки-навозники кучу свежего помета. Хотя Кудзайи и приехала из города, женщин поразила ее необычайная простота и обыденность, а что касается мужчин, то они в своем кругу предавались фантазиям о ее влажных растянутых в улыбке губах, блеске ее глаз и о ее ушах, похожих на… похожих на что? А Кудзайи очень нравилась ее новая жизнь в гуааша, радушие соседей, пьянящая свежесть утреннего воздуха и раздающиеся из нового кассетника (свадебный подарок Мусы, закулу) мелодии какой-либо птицы[27], перекрывающие пение птиц бока, мычание коров и блеяние коз.

Теперь, по прошествии пяти лет, Тонго стал так глубоко затягиваться сигаретой, что его наполненные дымом легкие, казалось, вот-вот лопнут, а все потому, что постоянно терзался и искал ответа на вопрос, когда, с какого момента его брачная жизнь пошла наперекосяк. Уже в который раз он вынужден был признать, что это случилось не в одночасье, а происходило постепенно.

Народ начал говорить о том, что они вот уже год живут в браке, а наследника вождя все нет и нет. Поначалу это были всего лишь досужие разговоры: зачем Тонго построил такой необычный дом из бетона, если он не помышляет о продолжении рода? — но вскоре тональность разговоров поменялась, и они превратились в самые настоящие сплетни, пересказывая которые макадзи хихикали втихомолку и трясли головами, как довольные бегемоты.

— Кто знает, может быть, этой весной корень Тонго был вялым и слабым, — предположил один. — Может, это дух маниоки[28] мстит ему за что-то и лишил его член твердости и силы?

— А может, она бесплодна, как мул? — высказал свое предположение другой, но все, кто стоял рядом, протестующе затрясли головами: ну разве такие большие груди и такие широкие бедра не свидетельствуют о плодовитости?

— Вот у его отца никогда не было такой проблемы, — подала голос старая, умудренная опытом проститутка. — Он начинал с восходом луны и старался не заканчивать пахоту до самого восхода солнца.

Поначалу Тонго и Кудзайи старались не обращать внимания на эти разговоры, поскольку им было так хорошо вместе, что им могло бы позавидовать большинство новобрачных. Но капля камень точит, в особенности если учесть, что месячные у Кудзайи приходили все так же регулярно и постоянно, как постоянны были придирки и злобное нытье ее свекрови. Они пробовали все, что только могли придумать: они просили Мусу обратиться за помощью к Божественной Луне; они пили чай из пыльцы чичеринчи[29]; Кудзайи подолгу стояла на голове во время и после занятий любовью, а однажды в течение почти двух недель она вводила в себя манговую косточку, чтобы направить сперму своего супруга именно туда, куда надо. Но чем больше усилий они прилагали, тем меньше удовольствия и радости получали от секса, а беременность по-прежнему казалась такой же далекой и призрачной, как дух муравья звеко, постоянно живущего на линии горизонта.

И вот однажды вечером, когда обнаружилось, что батарейки в кассетнике разрядились и мелодия «Величие любви», выводимая сладкозвучным саксофоном Колтрейна, перестала звучать, и вот тут Кудзайи, которая старалась так, что внутри у нее все кипело, а бедра ломило, уперлась руками в грудь Тонго, склонившегося над ней, и прошептала: «Не сегодня». Он, отпрянув от нее, не сказал в ответ ни слова. На следующий день Кудзайи, пытаясь загладить свою вину перед ним, продемонстрировала все сексуальные трюки и ухищрения, которым в пору полового созревания обучили ее тетки. Но уверенность Тонго в себе словно улетучилась, и он, никак не прореагировав на ее старания и отодвинувшись к стене их спальной хижины, обрушился на жену с бранью.

— Это правда! — злобно кричал он. — Ты бесплодна, как мул, как пересохшая земля, но неутомима, как здоровая шлюха. Неудивительно, что у нас нет детей. Тратить на тебя сперму все равно, что поливать ею вчерашнюю кашу.

— Тонго, — спокойно ответила Кудзайи, — успокойся. У нас будет ребенок, когда этого захочет отец-солнце. Наш секс был великолепным; мы действовали так же слаженно, как хорошие певцы в дуэте. Ты что, забыл, какими громкими криками он сопровождался? И все снова будет так же, и даже еще лучше. Посмотри, ведь пока у нас нет детей, мы имеем больше времени на то, чтобы практиковаться в сексе.

Но Тонго не желал примирения. Он был взбешен, хотя при последующем размышлении он так и не смог ясно сформулировать причину. И тогда он произнес эти слова. И хотя, сказав их, он тут же пожалел об этом, он был слишком горд, чтобы взять свои слова обратно.