Ведьмы цвета мака - Екатерина Двигубская

— Не надо, они все для тебя. К тому же я не голоден, потому что влюблён!

— В кого? В гея?

— Нет, он натурал. Мы вместе работаем.

— Это такой загорелый с зелёными глазами, который всё время расплёскивает чай на блюдце. Ну и вкус у тебя! У него зубы плохие и рот слюнявый.

— Нет, рот у него сексуальный.

— А он знает, что ты гей?

— Нет, но это неважно. Главное — сама любовь, она нас питает и спасает, это наша гибель и наша осанна Богу. Причём не скучная молитва праведника, а вдохновенная мольба грешника.

— Такое может нести только педик! Ты меня видишь в первый раз в жизни!

— Во второй. Около недели назад ты заказала Пан-пиццу и сразу же расплатилась, а остаток унесла с собой, хотя чаевые дала щедрые. Я за тобой долго наблюдал и всё думал, что только нищие духом могут иметь такие прекрасные глаза. И что с тобой мне бы очень хотелось подружиться! — Оскар замолчал и опять залился краской.

— Что за нищие духом?

— Люди, понимающие суть вещей. Большая часть человечества смотрит и ничего не видит, читает книги, а знание так и не входит внутрь, застревая в сетках их стереотипов, комплексов и лени. Ты знаешь, что среди самураев было абсолютно нормально спать с мужчинами. У греков тоже! Ох, уж мне это христианство, оно так чопорно и извращённо!

Оскар запрыгнул на огромный пень. Света посмотрела на него снизу вверх, лицо Оскара неприятно исказилось, глаза впали, под носом образовалась тень, а из левой ноздри выглядывала большая наглая козявка, она высовывала язык и дразнилась. Света, презрительно фыркнув, сказала:

— А детдомовских мальчиков соблазнять?

— Ты, наверное, девственница?

— Не твоё дело!

— Ты плохо одета. — Оскар рванулся к девушке.

— Во что было, в то и оделась!

— Хочешь, я тебе пальто сошью, — сказал он и обхватил её за плечи.

— Не надо мне твоего пальто! — Света брезгливо отбросила его руку, перебежав дорогу, юркнула в метро.

…В ателье пахло сыростью и уксусом, здесь тоже текли трубы, а уксусом пахла новая партия искусственного шёлка. Марина, не поднимая глаз, прошла в свой кабинет, постояла минуту и вернулась в зал поздороваться с девушками. Её приветствовали яркие, умытые лица работницы. Марина подошла поближе к Наташе — новая кофта, губы с перламутровой помадой, модная причёска. Сердце защемило, Марина глубоко вздохнула, посмотрела в голубые глаза девушки, которые с такой жаждой одобрения и преданностью ловили каждое изменение в лице тёти. Марина улыбнулась и потрепала Наташу по щеке.

— Ты у меня совсем красавица! И вы тоже! Розовый цвет тебе идёт! Ну, девочки, не подведите! Мы должны всё сдать к сроку! Моя швейная честь поставлена на кон! — Марина, предприняв отчаянную попытку сложить лицо в улыбку, пошла в кабинет, на ходу протянув Нине стеклянную амфору с пахучим маслом.

В кабинете Марина села за стол и тяжело задумалась, они опаздывали: двести пальто на толстой подкладке к началу октября — заказ нешуточный для маленького, не приспособленного к шитью массовки ателье! Не хватает машин, мест, рук! Да и портних надо каждый день воодушевлять, они несколько свысока относятся к обязанностям швей-мотористок, они привыкли работать индивидуально, делая заказ от начала и до конца, а не сострачивая отдельные детали. Всё неправильно! Но деваться некуда, платить аренду надо, за коммунальные услуги надо, взятки давать надо. В лучшем случае они успеют к середине, а то и к концу октября! Опять платить неустойку фирме с многообещающим названием «Уютное тепло» или поить чаем и дарить духи её менеджеру — глупейшей из всех глупых женщин.

Марина посмотрела на розу. Цветок с блеклыми лепестками и надменной, но несколько желтеющей осанкой был похож на уставшую балерину. Она взяла с подоконника лейку и хорошенько полила, вода медленно поднималась в поддоне. Марина напряжённо следила — перельётся через край или нет, она загадала: если не перельётся, она сдаст заказ вовремя. Вода, словно став на дыбы, замерла.

Из пошивочного цеха донёсся девичий смех, запахло арбузом, опять в голове затолкались мысли, вспомнился Волгоград. Обед в местном ресторане, первые тепличные огурцы со свежим запахом. Хамкающий, похожий на разгневанного попугая Борис, который изо всех сил ругался с официантом, тот посмел принести вместо требуемого чёрного хлеба — белый. А в окно било помолодевшее солнце, и Марина смотрела на пылинки, бегущие от её дыхания. Ей тогда было хорошо, и не оттого, что рядом Борис, просто так, хорошо и всё. А когда он ушёл, был такой же весенний день, и так же висли пылинки, а потом срывались с места и неслись наперегонки, только всё было не так, тянуло сердце, и боль не проходила. Когда напивались, становилось ещё хуже. Она начинала приставать к незнакомым мужчинам, говорить непотребности и вести себя как вульгарная баба.

Марина встряхнула головой — надо позвонить бухгалтеру, проверить счета, но в следующую секунду она взяла лист бумаги, фломастеры и начала рисовать.

В кабинет постучали. Наташа тихонько приблизилась к Марине и положила голову на колени, ничего не говоря, уткнулась в её руки.

Марина молча гладила племянницу по голове. Девушка потянула воздух, у тёти защекотали ладошки. Марина улыбнулась. Наташа тоже. Девушка встала, отвернулась к окну:

— Марина, ты правда думаешь, что я красивая?

— Конечно, дурында!

— Марина, мне кажется, я влюбилась…

Тётя резко рванулась к двери. В следующую секунду она уже забралась на стул и начала требовать внимания своих работниц, сладко облизывающих арбузные щёки.

— Внимание, внимание! Глашатай её величества королевы швей имеет честь огласить её великий приказ! Если ты, достоуважаемая швейная братия, вовремя сдашь заказ, то не миновать тебе награды и всяческих почестей! Если же нет, то будет тебе позор во веки веков в швейном царстве-государстве! — махая руками, кричала во всё горло Марина.

— Ура! Ура! Ура! — И в воздух полетели арбузные корки.

Наташа посмотрела на листок бумаги, где была нарисована высокая женщина в зелёной юбке, а под ней надпись: «ПТУ». Она, сложив лист, спрятала его в карман, в цеху накинула плащ и вышла. Девушка прижалась к холодной двери, за её спиной были слышны женские крики — никто не заметил, как она ушла.

Поздним вечером Марина разложила по папкам накладные, счета, чеки и что-то вписала в толстую тетрадь с жёлтыми страницами. Сигаретный дым щипал глаза. Так и не найдя рисунок с моделью юбки, Марина заперла ателье.

С неба сыпал снег и прятался в тепле человеческих лиц. Казалось, что маленькие китайские собачонки садятся на щёки, смотрят на тебя своими выпуклыми глазами и тянут крошечный язык, чтобы лизнуть. Они лают, двоятся, кружатся и уползают под кровать, боясь твоего гнева.

Марина брела по тёмным закоулкам Москвы, и спешить ей совсем не хотелось, она вспомнила, что так и не перезвонила маме, хотя обещала… Откуда-то из детства выплыл образ матери — бледное лицо Веры Петровны, сидящей в свете жёлтого абажура. Она склонилась к пятилетней Марине, её чёрные волосы были распущены, глаза горели, высокий, совсем незнакомый голос неожиданно бросился вниз с белых губ:

— Ты думаешь, зачем я вас с Зинкой ращу?

— Не знаю, — пролепетала Марина, и её сердце, как китайская собачонка, поджало облезлый хвост.

— А зачем кормлю?

— Не знаю.

— Чего, глупыха, моргаешь? Смотри.

Мама достал огромный нож, таких же гигантских размеров вилку, мотки верёвки, открыла другой шкаф и указала на большой металлический чан.

— Сначала ты, как старшая, а потом Зинка.

И мама протянула тонкие пальцы-паутины и схватила Марину за шиворот, куда-то поволокла.

— Ты противная, непослушная девчонка, плохо ешь! А вот Зинка — хорошая девочка, упитанная.

Марине стало совсем невесело. Мама вплотную склонила лицо, беззвучно зашевелила губами, блуждающий взгляд чёрных глаз, заточенные брови. У Марины защипало в носу, и от ужаса захотелось в туалет, руки онемели, ноги безвольно подкосились.

И вдруг ворвался запах, запах родных духов «Мадам Роша», и он выдал маму. По этому французскому аромату Марина сразу же узнавала, вернулась ли мама с работы, он умел нашёптывать, в каком она настроении, и от этого запаха в сердце вселилась надежда, но мама почему-то рявкнула и вонзила в бока железные пальцы.

— Я тебя съем, негодная ты девчонка! А сначала разрублю на куски и сварю с укропом и лавровым листом! — И она откинула назад волосы и захохотала, так что концы её волос начали скрежетать по полу.

— И с луковицей? — Маринино сердце не выдержало — клапан был выдернут, и слёзы полились, грозя затопить всю кухню.

Неожиданно опасность рассеялась, жизнь стала приобретать запах ванили и шоколада — мамино лицо сделалось родным, оно открылось привычной улыбкой, перестав щериться хищным оскалом.