Жезл Эхнатона - Наталья Николаевна Александрова

уже говорила, мать никогда ничего не выбрасывала, просто не замечала.

Босиком по грязи ходить не будешь, так что сожитель заставил мать прибраться в квартире и даже каждый день подметал пол. Потом, правда, приспособил к этому делу меня.

Так или иначе, была от него в доме какая-то польза: хотя бы потому, что холодильник был теперь под завязку забит овощами и фруктами, а прокисшие пельмени, заплесневелый хлеб и черствая пицца канули в прошлое.

Этот самый последователь какого-то учения нигде не работал, так что яблоки, бананы и морковку оплачивал тот самый брат матери, как я выяснила гораздо позже.

Однако, как я сейчас понимаю, все же какие-то деньги у материнского сожителя были. По пятницам приходили к нам какие-то люди, мужчины и женщины, раздевались догола, обосновывались в большой комнате, рассаживались там на циновках и пели. Причем не обычную песню с узнаваемой мелодией, а что-то заунывное, без мотива и ритма. Еще из комнаты несло дымом, но не так, как будто жгут прошлогодние листья или когда подгорит треклятая геркулесовая каша, нет, дым был странный, тягучий и сладкий.

В остальном не было от гостей никакого беспокойства. Посидят, попоют – и уйдут тихо, по двое, без лишнего шума. Меня они не замечали, только одна тетка все совала какие-то яркие брошюры. Они были из глянцевой бумаги, так что рисовать на них было неудобно, но зато я рассматривала картинки – люди в белых одеждах на фоне красивых пейзажей и старинных замков.

Так продолжалось приблизительно года полтора, пока не закончилось внезапно.

Помню, была осень, наверное, октябрь, потому что на подоконник прилетали желтые листья. Забыла сказать, что на улицу я почти не выходила, поскольку была все же мала, да и не в чем было. Летом мать брала меня с собой в магазин или еще по какой надобности, таким образом соседи знали о моем существовании. В основном я проводила время сидя на широком подоконнике в кухне, окно которой выходило в сквер, оттуда и прилетали листья.

Глубокой ночью меня разбудила сирена. Не то спешила куда-то «Скорая помощь», не то ехали на вызов пожарные.

Я полежала немного, потом пошла на кухню.

Как уже говорила, окно там выходило в сквер и деревья стояли золотистые в свете луны. Ночь была ясная, и луна, полная и оранжевая, как большой апельсин, заглядывала в окно.

Ветра не было, так что я приоткрыла окно и уселась на подоконник, вдыхая прохладный свежий воздух.

Было часа два ночи, может быть, больше, я тогда плохо еще различала время.

Тут в кухне зажегся свет и появился Добрыня. Если днем он ходил по квартире в полотенце, то ночью спал голый. Так и приперся на кухню, очевидно, его тоже разбудила сирена.

Он прошествовал к холодильнику, чтобы достать попить.

Пил он только зеленый чай, причем не покупал его в магазине, а доставал откуда-то, якобы прямиком из Тибета, с какой-то особенной плантации. Гадость, я вам скажу, жуткая, до сих пор терпеть не могу любой зеленый чай.

А холодный напиток он самолично готовил из апельсиновых корочек. Их нужно было долго замачивать, потом кипятить и процеживать. Получалось даже вкусно. Пытался он приспособить к этому делу мать, но у нее все сразу скисло и заплесневело.

В общем, он увидел меня, сидящую на подоконнике, и жестами спросил, не налить ли мне попить.

Надо сказать, что дом у нас был построен углом, или буквой Г, так что некоторые окна были довольно близко. Занавесок в доме отродясь не водилось, только в той комнате, где собирались Добрынины гости, он повесил на окно старое заштопанное покрывало, чтобы не мозолить глаза соседям.

А той ночью одна соседка, которой, как назло, тоже не спалось, выглянула в окно и увидела такую картину: абсолютно голый мужик улыбается и манит к себе шестилетнего ребенка. А ребенок мотает головой и заливается слезами (последнее соседка присочинила от себя или просто ей показалось).

В общем, наутро соседка первым делом побежала к участковому. Да еще и разнесла по кварталу такую новость, так что участковый просто так отмахнуться уже не мог. Немедленно подключились какие-то организации по работе с несовершеннолетними, это я уж сообразила потом, когда малость поумнела.

Через некоторое время, которое понадобилось, чтобы расшевелить власти, в нашу квартиру зачастили проверяющие.

Надо сказать, что Добрыня каким-то непостижимым образом узнал о том, что им заинтересовалась полиция, и моментально слинял из нашего дома со всеми своими немногочисленными пожитками. Видно, был уже ученый и от общения с компетентными органами не ждал для себя ничего хорошего.

Собственно, вещей у него особо не было, одеждой, как я уже говорила, он обходился минимальной, так что как-то утром, проснувшись, мать не нашла его рядом и на память от него осталось лишь забытое в ванной полотенце с египетским узором.

Помню, мать только пожала плечами, но визиты людей из полиции не прекратились. Причем с ними нельзя было обходиться как с соседями: попробуй плюнь в лицо или пошли подальше – так и в камеру посадить могут.

Куда-то нас с матерью вызывали, какие-то люди разговаривали со мной приторно ласковыми голосами, но поскольку глаза у них у всех без исключения были равнодушные и холодные, то я замкнулась в себе. Наверно, меня водили к психиатру, помню кабинет с игрушками и очень полную женщину, которая выкладывала на столе разные карточки и просила выбрать цвет и форму.

Надо сказать, что игрушки у меня были – подкладывали под дверь все те же соседи. Так что я с равным интересом занималась игрушечными машинками и роботами, пластмассовыми зверюшками и куклами, а также играла в кукольный дом. Ну, подумаешь, машина не заводится или одна стенка у дома падает, дело же не в этом.

Кстати, психиаторше только и удалось меня разговорить. И то отвечала я односложно и коротко. Все же, наверно, она понимала кое-что в своей профессии, поскольку правильно определила, что ребенок не умеет общаться просто от недостатка внимания, и не записала в карточку никаких отклонений.

Людям из компетентных органов все же удалось мою мать здорово напугать. Грозили, что и ребенка отберут, и из квартиры выселят, не знаю, правда ли могли это сделать. Но одна женщина из Комитета по защите детства долго еще, по ее же словам, меня курировала. Добилась, чтобы мать получала пособие на ребенка, и следила, чтобы хоть что-то из тех денег доставалось мне.

Через какое-то время мать стала ходить в церковь. Сначала за благотворительной помощью, а потом увлеклась,