Третий выстрел - Саша Виленский

Не будет узды — конь вырвется на свободу.

— И вот мы опять неминуемо возвращаемся к старому спору об индивидуальном терроре. Пример Каляева тебя ничему не научил? Ну взорвал он царского дядюшку — и? Что-то изменилось? Ни-че-го. Индивидуальный террор ничего не решает.

— Решает! — горячилась Дора. — Не будет Ленина — кто займет его место, у кого такая же паранойя власти? Зиновьев? Не смеши меня. Троцкий? Кто-то потерпит евреев на русском троне?

— Да перестань!

— Никогда! — твердо сказала Дора. — Никогда владеть Россией не будет инородец. Это я тебе как инородка говорю.

Кто из них прав? — думала Фаня. Бог рассудит. Убийство противно человеческой натуре, но если это необходимо во имя народного счастья? Трудно, ох, как трудно раз обраться! Все рушит революция — и старый мир, и старые представления о добре и зле, к этому надо привыкнуть и с этим надо учиться жить. Какое странное и интересное время!

Через несколько дней Митя Попов выгнал ее с работы. Не то, чтобы выгнал, а, увидев за пищмашинкой, подошел и сказал:

— Иди домой.

— Почему? — удивилась Фаня.

— Домой иди. На сегодня работа окончена. И завтра не приходи.

— Почему?

— Тут жарко будет, — загадочно ответил Попов.

— Что это значит?

Митя махнул рукой, как бы показал: давай уже, двигай, мол — и убежал вглубь особняка. Вообще, обратила внимание девушка, все вокруг бегали больше обычного и шутили меньше обычного.

«Никуда я не пойду!» — решила Фаня. Наверняка сейчас что-то произойдет, а она этого не увидит? Вдруг будет что-то страшное, иначе зачем бы командир ее выгонял? Боялся за нее. И Фаня сама немножко испугалась. Совсем немножко. А еще было приятно, что Митя о ней беспокоился.

В отряд и из отряда сновали незнакомые люди в пиджаках и шляпах, выделявшихся среди солдатских гимнастерок и флотских гюйсов. «Кто-то из руководства партией, из ЦК, — сообразила Фаня. — А самой Спиридоновой нет». Остальных она в лицо не знала.

Во дворе ребята выкатывали пушку из ворот особняка на тротуар, суетились, бестолково бегали туда-сюда, крутили у нее колесики, от чего ствол орудия ходил то вверх, то вниз, то вообще рыскал по сторонам. Парень, стоявший на часах у колонны при въезде в сад, то примыкал к винтовке штык, то отмыкал, никак не мог решить, нужен он ему или нет. С треском распахнулось окно на втором этаже, оттуда высунулось рыльце пулемета.

Похоже, готовились к бою. С кем? С какими врагами? Да еще в Москве? Что происходит? Фаня окончательно решила, что никуда не уйдет. Надо же понять, в чем дело? Ну и бой предстоящий заставлял трястись от волнения.

К башням ворот подкатил открытый автомобиль. Из него выскочил незнакомый человек, вбежал в особняк. А из дверей выскочили несколько ребят, бросились к машине, вытащили оттуда бледного парня. Фаня ахнула: Яшка! Какой бледный! Блюмкин посмотрел на нее пустым взглядом, словно не узнал. Ребята подхватили его, и только тут Фаня заметила, что штанина у Яшки в крови. Ранен! Да что творится-то, господи?! Схватила за рукав пробегавшего мимо знакомого бойца, дернула, резко остановив:

— Ваня, что происходит?

— Революция, Фанечка! — ответил тот и попытался освободиться, но не тут-то было.

— Какая революция? Ты что?

— Фань, не до тебя сейчас, правда! — и Ваня, все же вырвав рукав, скрылся в особняке.

Все непонятней и непонятней. Какая революция? Снова? Кто против кого? Одни вопросы и все без ответов. Ну, и как было уйти, до конца все не выяснив?

Слава богу, вышел Митя, удивительно спокойный, стал крутить папиросу.

— Митя, объясни, наконец, что случилось?

Попов удивленно глянул на девушку:

— Ты еще здесь? — удивился. — Давай домой, домой, сейчас тут стрельба может начаться.

— Какая стрельба? Я ничего не понимаю.

Митя прикурил, затянулся, выдохнул дым.

— В общем, товарищ Рубинштейн, твой знакомец Яков Блюмкин изменил историю России.

Фаня ахнула. Яшка? Вот же гад! И ни слова!

— А как изменил-то? Что натворил?

— Мирбаха грохнул.

— Кого? — Кто такой Мирбах Фаня слышала краем уха, но точно не знала. Митя встал, поправил форменку, заломил бескозырку и торжественно начал, словно репетируя будущую речь:

— Только что в германском посольстве по приговору ЦК нашей партии был убит посол германского кайзера граф Вильгельм фон Мирбах…

С ума сойти! Вот оно что… Ну и Яшка!

— Приговор привели в исполнение наши товарищи, — Мите надоело «произносить речь», и он заговорил человеческим языком. — Якова ранило в ногу, сейчас его надо срочно перепрятать, потому что большевики первым делом сюда явятся его искать.

— Зачем убили-то? Ну, Мирбаха?

— Эх, Фаня! Ты ж сознательный боец, наш товарищ! Что за вопрос? Большевики предали революцию, заключили в Брест-Литовске позорный мир, теперь германцы оккупировали Украину и грабят ее почем зря. Большевики бросили наших братьев на юге, так теперь и мы их бросим, когда немцы украинцев на куски режут? Скажем: главное, чтобы нас не тронули? Ах, у нас временная передышка. Хрен им, а не передышка, они же там, в Совнаркоме, только про власть и думают, а не про украинских рабочих и крестьян. Нет! Революционная война, Фанечка! С немцами! До полной победы мировой революции! И если Ленин с Троцким струсили — то мы нет. И мы заставим их воевать. И в Берлин войдем, немецких крестьян освобождать от кайзера Вильгельма. Вот и все. Понятно?

— Да, Мить, что тут не понять. Своих не бросают, конечно, мы вон тоже от австрияков бежали из Одессы… А можно мне к Якову?

— С ума сошла? Он же ранен. Бомбой зацепило. Мы ему сейчас внешность сменим, перевяжем и подальше спрячем, а то большевички, похоже, на него сильно обозлились. А, ну вот, будьте любезны! Как и предполагали. Все, Фаня, началось… Давай-ка в сторону, в сторону.

К особняку подкатил еще один открытый автомобиль, затормозил рядом с первым. Попов встал, поправил ремень и демонстративно подтянул по-морскому низко висевшую кобуру нагана.

Из авто вышли трое, первым — долговязый худой мужчина с бородкой клинышком, решительно направился к Мите.

— Попов! Быстро: где Блюмкин? Отвечать!

— Феликс Эдмундович! Я попрошу вас, во-первых, обращаться ко мне или «товарищ Попов», или Дмитрий Иванович. Держите себя в руках. Я же к вам не обращаюсь: «Дзержинский! Чего вы примчались?»

Бородка клинышком пожевал белые от злости губы, не оборачиваясь, бросил сопровождавшим его:

— За мной! И вы… гражданин Попов, тоже!

И уже из особняка донеслось:

— Я вас арестую! Где Блюмкин!?

Ох, закрутилось, подумала Фаня. Долговязый-то — сам председатель ВЧК Дзержинский, Митин непосредственный начальник. Его, конечно, понять можно: виданное ли дело, посла убили. И кто — его собственный подчиненный, начальник