Семь стихий. Научно-фантастический роман - Владимир Щербаков

Внешне такие клетки ничуть не отличаются от других. Только вот обычные «кирпичики» через пятьдесят-семьдесят делений погибают, разрушаются, а с ними и все здание организма. Неожиданное исключение из этого печального правила — раковые клетки. И еще одна форма живого: клетки активные, неумирающие. Найти их труднее, чем живую воду. Невольно вспомнишь сказку про Кащея бессмертного. Особенно после миллиона-другого напрасных попыток. Но крохотные комочки протоплазмы — это семена и ростки могучего дерева жизни. Если бы когда-нибудь удалось объединить в организме клетки бессмертные, или, как их называла Соолли, активные!.. Не здесь ли это произойдет?

Думаю, что самые простые существа служили ей моделью, помогавшей разглядеть секреты живого. На ее месте и я бы так поступил. На одном из цилиндров я прочел: «Опыты с внешней памятью». Знакомо, подумал я. Инфузории, например, не любят ударов электрическим током. Можно закрыть часть сосуда (лучше узкой трубки) от света и включать электрическое напряжение тогда, когда простейшие доберутся до теневого участка. Стоит пять-десять раз поприветствовать их таким образом — и они будут поспешно поворачивать назад на границе света и тени, даже если их не будет там ждать электрический щелчок.

Подвижная затемняющая шторка позволила выяснить вот что: инфузории пугались не темноты, не тени, они поворачивали с того места, где прежде была тень. Они реагировали на следы испытанного удара, оставленные ими самими, в том месте, где он их настиг. Это и есть внешняя память. Отсюда Соолли тянула зыбкий мосток к активности клеток. Будто бы выключить память — значит наполовину решить проблему бессмертия. Все на том же, конечно, на клеточном уровне.

…Через несколько минут я услышал голоса, смех и понял, что заблудился. Холл, где собрались гости, был рядом. Перегородка отделяла его от лаборатории Соолли. Я ни за что не нашел бы выход, искусно задрапированный, если бы передо мной вдруг не предстала она сама, не взяла за руку и не вывела из закоулков, приблизивших было меня к решению загадки бессмертия.

Я растерялся. Яркий свет слепил. Было шумно. Подошла Валентина. Все стало на свои места.

— Она красива, правда? — медленно проговорила Валентина, кивнув в сторону Соолли. И отвела глаза.

— Чем она тебе приглянулась?

Валентина порозовела.

— Просто я попробовала угадать… Жить бы ей во времена караванных троп, мускуса, солнцеликих невольниц и златотканых ковров. Я не могу ей возражать: только слушаю и делаю, что она говорит. Наверное, я еще нескладная девчонка по сравнению с ней.

— Она мне тоже нравится.

— Видишь, я угадала.

— Стоит девица Катерина, что твоя красная машина. Разодетая, разубранная, как ряженая суженая! Это о ней. Так я вижу.

— По-твоему, она такая?..

— Она на свой день рождения прямехонько из прошлого века прибыла. Как и Энно, на машине времени. Впрочем, это современно.

— Шутка?

— Я всерьез. А она сегодня веселая. Но так умеют веселиться только серьезные женщины.

— Я не могу.

— Нужно сосредоточиться на мысли, что все вокруг немного смешно.

— Мне хорошо, но я всегда немного сонная… и, наверное, растрепанная.

— Говорят, с возрастом это проходит.

— Приятно слышать, я не знала. Что ты ей подарил?

— Да вот… Нужно вручить.

И я направился к Соолли.

Как рассказать о ней? Соолли и впрямь казалась божественно-неповторимой в своем гладком зеленом жакете, туго стянутом серыми шнурками, коротком темном платье с оборками и кружевными цветками. К поясу ее жакета хрупкой ниткой жемчуга была прикреплена анилиново-розовая астра. На подоле платья, под тонкими черными кружевами оборок тускло светилась огромная серебряная булавка.

Блестящие локоны волос спадали на открытую шею, и она поеживалась от их упругого прикосновения. На длинных узких носках ее открытых туфель неувядающие гвоздики.

Подошел Энно и осмотрел мои скромные подношения.

— Вещь, — отозвался он о кофеварке, — где взял?

— Брат из Антарктиды прислал, — меланхолично ответил я.

— Настоящая полярная, — заметил Энно и понюхал металл. — А свеча?

«Да ты полный наив, старикан», — подумал я и сказал:

— От деда, по наследству досталась.

Я заметил, как сияли глаза Соолли: они были у нее выпуклые, темно-синие, с большими зрачками и оттого вечером казались почти черными. Ресницы у нее бархатные, как бабочки.

Я не мог проникнуть глубже, внутренний взор ничего не рассказал мне о душе этой элегантной фрау, как бы ни напрягал я воображение. Возраст ее определить было трудно, только манера держаться и могла выдать в ней сорокалетнюю женщину. Она восхитительно танцевала, весело смеялась, но смех ее не заражал меня. Я спрашивал ее о великом подводном мире — она отвечала не без поучительности, так, как отвечают на вопрос студента. Ей это было приятно. Черты лица ее менялись, они приходили в движение каждый раз, когда она освещала свой лик улыбкой, а подбородок осторожно напоминал о чем-то загадочном, необъясненном, чему нельзя подыскать слов. Ей очень шли роговые очки, подаренные Энно.

Сюрприз, даже вольность, так мне это представлялось: за соседним столиком чинно сидели три кибера, и перед каждым стоял бокал с лимонадом и кусочком матового льда. Соолли вышла и снова появилась в накрахмаленном переднике, с тонкой косынкой на бело-розовой шее и грациозно поставила перед ними вазу с конфетами. Киберы чинно ей поклонились. Когда Соолли величаво отдалилась, Энно, поперхнувшись, тихо, но внятно сказал, обратившись к необычным гостям:

— А ну, сынки, давайте-ка отсюда…

Минутой позже Соолли появилась за столом (уже без передника), и инцидент был исчерпан. («Это сегодня мои помощники, Энно».)

Соолли… Невольно стал я думать о ней, но раздумья ни к чему не привели. Можно было представить себе, как озадачила бы и возмутила ее любая несбыточная история: книге на камне она, без сомнения, поверила бы последней. И потому я молчал. Боялся, что ненароком возненавижу ее. И чтобы уйти от этой назойливой мысли, включил экран и спросил, как она представляет океан и планету, прошлое и настоящее и вообще все то, что имело отношение к биологу Соолли Эрнульф и ее лаборатории. Мы условились с ней: экран будет внутренним, только для нас. К чему надоедать гостям? Маленький экскурс в прошлое. Прогулка. Точнее — фильм, режиссером и оператором которого была она. В этот день мне хотелось не узнать, а именно увидеть то, о чем я думал сейчас. А думал я о пятой стихии, имя которой жизнь. Толчком к этим размышлениям послужила история с Близнецами. Итак, фильм. На пять минут, пока мы танцевали.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});