Паровоз из Гонконга - Валерий Алексеев

— Лихорадка Дэнге, — пробормотал Андрей.

— Что такое? — спросил доктор Слава, строго поглядев на мальчика, и вдруг ласково улыбнулся, выказывая синюшные зубы. — Так, так, так… Мягкую паранойку с собой привезли, вяленькую такую, кверулянтную. И куда только смотрит Москва.

Какое-то время продолжая улыбаться, он молча рассматривал Андрея, потом просто спросил:

— Поллюции были? А? Нет? Не знаешь?

Андрей оторопело молчал: он не понял вопроса, терминология эта, до которой столь охочи современные родители, ему была неизвестна.

— Ладно, об этом потом, — моргнув, проговорил доктор Слава. Устроитесь — заеду, поговорим. Вообще-то, товарищ родитель, — он вернулся к Ивану Петровичу, — таких больших с собой не возят, это вам поблажку огромную сделали, ведь возможны мутации… Вы меня понимаете?

— Д-да, понимаю, — шевельнув кадыком, ответил отец.

— Ну ладно. — Доктор Слава вновь обратился к Андрею: — Плавки-ласты с собой привез? А? Нет? Не слышу.

Этот мокрогубый человек смотрел так неприятно, так откровенно и бессовестно, что Андрей вдруг все понял насчет поллюций — и кровь, шипя и бурля, кинулась ему в голову. Это было хуже кессонной болезни. Уши, нос, щеки, даже лоб — все лицо его побагровело и безобразно распухло… так по крайней мере казалось ему, а что было на самом деле — он видеть не мог. В голове все смешалось, и, как языки пламени в ней заплясали слова: «Паранойя! Папайя! Паранойя! Папайя!..»

А доктор Слава, подавшись в своем кресле к нему и слегка скосоротясь, ждал ответа.

— Привез… — еле слышно проговорил Андрей.

— Позабудь. — Доктор Слава откинулся к спинке кресла и, смилостивившись, уже благодушно повторил: — Позабудь. Купание в черте города ка-те-го-рически запрещено, замеченных высылаем. Причина сточные воды. А пляж далеко, вас туда время от времени будут вывозить в централизованном порядке, всей группой, но это уж вы с товарищем Звягиным. Однако имейте в виду, что там акулы, даже в школьных атласах это помечено.

Людмила — в чисто воспитательных целях — взглянула на сына.

— Да, был такой случай. — Доктор Слава оживился: — Тогда еще платили не чеками, а сертификатами, может, слышали. И сертификаты эти, по данной стране желтополосые, выдавали на руки, можете себе представить, а не перечисляли в Москву. Каждый месяц получай, сколько заказал, и храни, как хочешь, до конца контрактного срока. Так вот, один деятель надумал: запаял их в полиэтилен, вшил в плавки и носил эти плавки, не снимая. Ну, стирал, конечно, время от времени, но стирка сертификатам не вредила, желтой полосы она с них во всяком случае не смывала. — Доктор снова посмеялся неизвестно чему, потом продолжал: — Ну, и ровно за неделю до отъезда отправился товарищ на Санди-Бич искупаться напоследок. Тут акулы его и сожрали — на глазах у семьи, вместе с сертификатами, собранными за три года. Вот такая история.

— А зачем же он их… в плавки? — спросила Людмила, потрясенная трагической мощью этой притчи.

— Как зачем? — искренне удивился доктор Слава. — Чтобы не украли. Я к чему вам все это говорю? К тому, чтобы поосторожнее были с купанием. Вон оно к чему приводит. Так, теперь насчет питания. Фрукты на базаре будете покупать — мойте карболовым мылом. Карболовое мыло есть? Нет? У меня тоже нет. Но и фруктов нигде нет, так что проблема ложная.

Людмила посмотрела на Ивана Петровича со значением. «Пой, птичка, пой! Экономят на здоровье, поэтому и нет для них ничего. У наших детей будет». Таков был фирменный знак семейства Тюриных: сама решимость пожертвовать заработками во имя здоровья детей являлась предметом их родительской гордости. — А лекарства где брать? — спросила мама Люда.

— Как, вы с собой не привезли? — возмутился доктор Слава. — У каждого здесь должна быть своя домашняя аптечка. Я на всех напастись не могу. А вообще лекарства лекарствами, но пусть глава семьи на всякий случай оформит у консула завещание. Все так делают. Доктор помолчал, побарабанил по столу пальцами.

— Да, еще! — оживился он. — К романее не привыкайте.

Тюрины молча смотрели.

— Как, не знаете еще? — изумленно спросил доктор Слава. — Медицинский спирт, протирочное средство, стоит гроши. Тюбик марганцовки для очистки совести в него засыпают, сперва краснеет, йотом белеет — и вся дрянь уходит на дно. Хлопьями, сами понимаете. Народные умельцы, хо-хо. Соком разбавил — и понеслось. Не знаете? Ну и славно.

Доктор поднялся.

У меня пока все. Желаю доброго здоровья и делового поведения. А также многократных продлений контрактного срока.

8

Когда Тюрины вышли от доктора, уже стемнело. Стало холодновато, на главной улице засияли витрины, вспыхнули бегающие и мигающие огни реклам. Впрочем, приглядевшись, можно было заметить, что многие буквы рекламы не горят, другие заменены не по цвету. Однако, на щербатовский взгляд, вечернее оформление города было великолепным.

— Заграница! — с чувством воскликнула Людмила.

Шли параллельно главной улице по длинному переулку, замусоренному опавшими цветами и крупными фикусовыми листьями, в сопровождении летучих мышей, которые, выныривая из темных садов к лампионам, вершили свои ломаные полеты, то становясь ярко-белыми на свету, то пропадая во тьме.

— А неплохой дядька, этот доктор, добрый, веселый, — сказал Андрей единственно для того, чтобы проверить, помнят ли родители те загадочные слова о кверулянтной паранойе.

— Жулик он веселый, — ответила мама Люда и простодушием своим убедила мальчика в том, что ничего такого угрожающего доктор Слава не сказал. Как это лекарств у него нет? Куда он их девает?

— Все у тебя жулики, — миролюбиво проворчал Андрей.

— А у тебя все хорошие, — возразила мама Люда, — кроме матери с отцом.

Но спорить никому не хотелось, и Людмила, помолчав, прижалась к локтю мужа и проговорила:

— Ой, Ванюшка! Хорошо, что ты нас сюда вывез.

И поскольку Иван Петрович расслабленно молчал, она повторила шепотом:

— Хорошо.

Однако инстинкт, наверно, подсказывал ей, что долго предаваться радости опасно, что именно в такие моменты блаженства и подстерегает человека настоящая беда, поэтому нужно все время держать ухо востро и при каждом удобном случае высчитывать варианты, откуда беда может прийти.

— Интриг тут, конечно, много, — задумчиво проговорила она. — Как бы нас с тобой не втянули… Плохо, если с самых первых дней окажешься игрушкой в чужих руках. Вот зачем нас послали к этим самым Аникановым? Свергнутое начальство, со Звягиным наверняка на ножах. Может, провокация, а, Ванюша? Как ты думаешь? Может, Звягин нас проверяет?

— Думаю, тягло это, повинность, — непонятно отозвался Иван Петрович. — Смысла нет ему нас пока провоцировать.

— Может быть, ты и прав, — сказала Людмила. — Но осторожность никогда не помешает.

Пансион «Диди», могучий, десятиэтажный, высился среди мелких особняков точно на указанном Матвеевым месте, в трех кварталах от офиса. Единственный подъезд со стеклянной дверью оформлен был, как титульный лист книги прошлого века, с рамочкой и виньетками по углам, даже с названием «Диди», начертанным прописными позолоченными буквами. Лифт в «Диди» не работал, кнопка вырвана с корнем, ручки двери замотаны медной проволокой. Впрочем, подниматься было невысоко, на второй, а точнее, с учетом цоколя, на третий этаж.

Дверь аникановской квартиры была гостеприимно открыта, на пороге стояла круглолицая белокурая женщина, одетая в длинное платье-балахон, ярко-лиловое, с желтыми бабочками на животе и груди, и тщательно, как-то по-немецки завитая. В одном щербатовском доме Андрей видел шикарную картину, которую с почтением называли трофейной, на ней фиалковыми красками была изображена точно такая же блондинка, с неотвязной нежностью глядящая на своего старообразного малыша. От этой, как и от той, исходило сияние. Мама Люда в своем голубом крепдешиновом платье, изрядно помявшемся и пропотевшем насквозь, с лоснящимся, взмыленным лицом на последних ступеньках замедлила шаг и стала торопливо обираться. Андрей, неравнодушный к красивым взрослым женщинам, стал зачем-то раскатывать рукава своей рубахи. Иван Петрович, если судить по выражению его лица, испытывал желание подтянуть галстук, но руки его были заняты дочкой, и он лишь подвигал подбородком и повертел головой.

— Здра-авствуйте, гости дорогие! — пропела блондинка. — Мы вас с балкона высмотрели. Видим, идут! С прибытием вас, проходите в наши апартаменты!

Аниканова была в меру фальшива и в меру возбуждена, только глаза у нее, большие, остановившиеся, с расширенными зрачками, неестественно блестели. У нее был странный круглый нос с круглыми ноздрями, очень глупый нос, в девичестве он многим, наверно, казался очаровательным.

Апартаментами щербатовцев уже нельзя было удивить, но приглашение, сделанное столь торжественно, обязывало к соответствующей реакции, и Людмила, остановившись в центре прихожей, прикинулась, что потрясена.