Дело всей России - Михаил Харлампиевич Кочнев

что здесь находится Иван Матвеевич Муравьев-Апостол... Желает, чтобы ты подошел к нему. Пойдем, пойдем туда, пока он весел и слушает анекдоты свитских.

У Ивана Матвеевича будто ноги приросли к полу. Мысленно он укорил себя за то, что приехал в манеж. Какой же может быть деловой разговор в манеже в присутствии свитских шутов? Государь скажет несколько малозначащих слов, милостиво улыбнется и таким образом ловко отделается от него.

— Что с тобой, Иван Матвеевич? — тормошил за рукав Потемкин. — Медлить нельзя... Его величество может обратить внимание на эту твою вялость.

— Что ж, пойдем.

Вместе с Потемкиным Иван Матвеевич пошел туда, где Александр, окруженный свитой, что-то рассказывал о Меттернихе. Его рассказ, очевидно, был остроумен, все смеялись, а генерал Милорадович просто покатывался со смеху, не переставая повторять:

— Душа моя... Душа моя...

Иван Матвеевич поклонился... Царь, закончив рассказывать, взял его под локоть и повел в глубь манежа. Серые навыкате глаза великого князя Николая Павловича будто заледенели.

Едва они отделились от свиты, царь заговорил и не замолкал ни на секунду — так он всегда поступал с собеседником, которого не хотел слушать. Он говорил подряд, без перерыва, говорил так, чтобы занять все время, отведенное для встречи, и не дать собеседнику ничего сказать основательно.

Муравьев-Апостол разгадал этот маневр, но ничего не мог ему противопоставить: было бы невежливо и недостойно с его стороны прерывать монарха, не дослушав или не дав ему высказаться до конца. Монолог Александра длился весь путь вдоль манежа до самой стены и продолжал литься неиссякаемым потоком после того, как они повернули обратно.

— Я еще не имел возможности принять некоторых посланников. Министры Козодавлев и Траверсе так и спят на портфелях у меня в секретарской. Некогда... Ну, вот мы и хорошо с вами поговорили. Мне представляет удовольствие выразить вам признательность за усердие и прилежание, что оказали вы отечеству на посту моего посланника.

Иван Матвеевич принимал эту похвалу лишь как долг вежливости, и не больше. За ней скрывалось полнейшее равнодушие к нему и его дарованию.

— Мне нужны способные люди на поприще мирного преображения отечества, — продолжал Александр. — Все требует пересмотра... Но почему-то у многих умных людей появилась странная привычка имена свои скрывать за псевдонимами. Недавно меня познакомили с выдержками из «Писем» неизвестного автора, помещенных в «Сыне отечества». Анонимы крайне неудобны: прочитав, не знаешь, кого поблагодарить...

— Ваше величество, автор «Писем» имеет честь беседовать с вами.

Александр не придал никакого значения этому признанию и продолжал говорить свое:

— Мне нужны слуги умные, но не умничающие. Ныне же у всех появилась страсть, равная болезни, — умничать, учить других. Все будут умничать, а кто же будет исполнять проекты умников? Плохо тому государству, где много думающих. Многодумие приводит к плодословию, а плодословие — к бесплодности. Я ж помышляю лишь о благоденствии моих подданных, и тот, кто разделяет мои помышления, всегда мною будет замечен и отличен.

— Ваше величество, главный источник общественного благоденствия — воспитание! — с особым ударением на последнем слове сказал Иван Матвеевич. — Разумным воспитанием можно создать породу нравственно и духовно новых людей. У нас же до сих пор нет никакого воспитания.

— Как нет? — остановился государь и повернулся лицом к Ивану Матвеевичу. — Вы что-то слишком мрачно смотрите на наших людей.

— Нет, государь, у нас надлежащего воспитания и никогда его не было, — еще тверже повторил Иван Матвеевич и продолжил свою мысль, к которой он неоднократно обращался и в «Письмах» своих. — Воспитание большей части дворян и дворянок у нас сводится единственно к научению болтать по-французски... Сорванцов-французов у нас всегда была пропасть — кому не удастся расторговаться табаком или помадою, тот идет в учителя; не повезет француженке в делании шляпок — ее наши дворяне с преохотой берут к себе в дом гувернанткой. На любских судах вместе с устрицами и лимбургским сыром к нам приплывают целые толпы французов: парикмахеров, поваров, модных торговок и уж, конечно, учителей. Эти тучи приплывших разлетаются по столицам, по всей России. Ныне мы все говорим по-французски... Но как говорим? Из ста говорящих, может быть, один говорит изрядно, а остальные девяносто девять — по-гасконски или же лепечут на несносном варварском диалекте. Государь, позвольте мне быть с вами откровенным до конца...

Александр благосклонно кивнул и посмотрел на толпящуюся в отдалении свиту. Фехтовальщики, довольные царской наградой, покидали манеж.

— Чем озабочены знатные родители, которые дают своим детям знатное воспитание? — продолжал Иван Матвеевич. — Они озабочены тем, чтобы их мальчик поскорее нахватался всего понемножку от дюжины разных учителей. Его учат алгебре, геометрии, тригонометрии, артиллерии, фортификации, тактике; учат языкам: английскому, итальянскому, немецкому, только не русскому; учат танцевать, фехтовать, рисовать, ездить верхом, играть на клавикордах, на скрипке и петь... Но не учат, государь, главнейшему, что должно явиться краеугольным камнем всякого образования и воспитания. — Иван Матвеевич был так сосредоточен на том, что хотелось ему сказать, что забыл о всех условностях. — Не учат быть гражданином своей земли, слугой своему отечеству. Решительным исправлением пороков знатного воспитания и воспитания общего мы поставим на службу отечеству сонмы талантов, спасем от бесплодного увядания дарования удивительные! Будем глядеть в глаза правде и говорить только правду, государь... Сколько гениев у нас увядает в самом расцвете разума, не принеся никакого плода отечеству! Страшно подумать! И все это происходит потому, что наружный блеск мы предпочитаем истинному просвещению. Пора сказать потешным огням в нашей жизни, что их время миновало безвозвратно...

Александр становился сумрачен. Это было видно по его лицу, хотя он пока что и не возражал. В словах Ивана Матвеевича заключалось что-то привлекательное и вместе с тем гнетущее для царской души. Может быть, сумрачность самодержца отчасти объяснялась и тем, что он увидел себя вновь брошенным в море нескончаемых проектов, предложений, советов, которые порой бывают так утомительны, а то и просто опасны.

— Безотлагательно нужна новая система воспитания, государь!

— А вы готовы предложить такую систему?

— Да, ваше величество, я много об этом размышлял... И эти размышления мои начались не вчера и не позавчера, они начались с тех дней, когда родительский долг заставил меня всерьез подумать о воспитании собственных сыновей, подверженных тем же порокам века своего, как и все дворянские дети...

— Что же вы взяли в основу воспитания ваших сыновей, о которых я слышал самые восторженные отзывы от их