Ленин - Дмитрий Антонович Волкогонов

в плащи «профессиональных революционеров».

Эта коварная выдумка о «профессиональных революционерах» не безобидна, а зловеща и опасна. «Профессиональный революционер» (а было ох как почетно после октябрьских событий 1917 года причислить себя к этому ордену!), по сути, считал нормальным нигде и никогда не работать, не служить, а, стоя в стороне или «располагаясь» над социальными и экономическими процессами, – часто находясь очень далеко за околицей отечества, – узурпировать право решать судьбоносные вопросы за миллионы других людей!

Однако нельзя видеть буквально «искусительство» Чернышевского по отношению к Ленину[4]. Но писатель способствовал, судя по анализу работ Ульянова, проникнуться ему глубокой неприязнью к либерализму, что уже отчетливо видно в одной из первых его крупных работ «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал‐демократов?». Ленин, многократно апеллировавший к Чернышевскому, именуя его суждения «гениальными провидениями», упоминает в качестве таковых «мерзости» компромисса «либералов и помещиков», компромисса, который лишь и мешает «открытой борьбе классов» в России[46]. Ульянов хочет видеть в лице Н.Г. Чернышевского явного союзника в борьбе с либеральной буржуазией. Чернышевский В.И. Ульянову понадобился, в частности, и затем, чтобы доказать наличие «целой пропасти» между социалистами и демократами[47].

По сути, Ленин использует Н.Г. Чернышевского для «русификации» западного марксизма, где слишком много либерального и демократического и мало «борьбы классов». Мы знаем, что в последующем раскол российских социал‐демократов произойдет именно по линии отношения к демократии, легальным, парламентским формам борьбы, места в ней партий и сил либерального толка. Так что предтечей Ленина как революционера стали мыслители, лелеявшие идеи, которые усиливали в марксизме именно силовые, жесткие, классовые грани этого учения. Чернышевский (впрочем, разве он один?) был духовным союзником В.И. Ульянова в этой трактовке набиравшего в России силу марксизма.

Поэтому было бы более верным сказать, что Ленин в своем становлении руководствовался прагматическими соображениями. Молясь классическому марксизму, он мог заимствовать концепцию или идейку, аргумент или опровержение у Чернышевского, Ткачева, Бакунина, Нечаева, Клаузевица, Струве, Успенского, Постникова, Лаврова, Герцена… Свой «силовой марксизм» Ульянов укреплял всем, что делало учение бескомпромиссным, жестким, радикальным. Крупская, вспоминая первые недели становления советского строя, писала: «Изучая самым внимательным образом опыт Парижской коммуны, этого первого пролетарского государства в мире, Ильич отмечал, как пагубно отразилась на судьбе Парижской коммуны та мягкость, с которой рабочие массы и рабочее правительство относились к заведомым врагам. И потому, говоря о борьбе с врагами, Ильич всегда, что называется, «закручивал», боясь излишней мягкости масс и своей собственной»[48].

Внимательный читатель может поморщиться, встретив в перечне фамилий те или иные одиозные имена, например С.Г. Нечаева. Ведь известно, что и Маркс и Энгельс осудили нечаевщину. Сколько раз осуждал индивидуальный террор и Ленин! Но Нечаев – не только певец террора, но и синоним российского бланкизма. Заговор, тайные планы свержения, беспощадного уничтожения ненавистных руководителей и правительств – визитная карточка бланкизма. Осуждая бланкизм на словах, Ленин не колеблясь прибегал к нему в решающие моменты, что дало основание Плеханову еще в 1906 году заявить: «Ленин с самого начала был скорее бланкистом, чем марксистом. Свою бланкистскую контрабанду он проносил под флагом самой строгой марксистской ортодоксии»[49]. Владимир Бонч‐Бруевич в одной из своих статей вспоминал, что «с легкой руки Достоевского и его омерзительного, но гениального романа «Бесы» (сюжет романа связан с конкретным фактом убийства студента Иванова Нечаевым и членами его общества «Тайная расправа») даже революционная среда стала относиться отрицательно к Нечаеву, совершенно забывая, говорил Ленин, «что он обладал особым талантом организатора, конспиратора, умением свои мысли облачать в потрясающие формулировки…». Достаточно вспомнить его ответ в одной листовке, когда на вопрос, кого же надо уничтожить из царствующего дома, Нечаев дает точный ответ… Да весь дом Романовых!.. Ведь это просто до гениальности…»[50].

Не по призыву Нечаева придет время и «весь дом Романовых» будет уничтожен. Это будет сделано по приказу тех, кто думал во многом так же, как русский фанатик, давший печальное название индивидуальному террору – «нечаевщина»… Уход от либерализма в политике привел к тому, как вспоминал Владимир Войтинский, лично знавший Ленина, что будущий вождь еще в начале века любил вести беседы о необходимости борьбы с «либеральными благоглупостями… То было ловкой, талантливой проповедью революционного нигилизма. Революция – дело тяжелое, говорил Ульянов. В беленьких перчатках, чистенькими ручками ее не сделаешь… Партия не пансион для благородных девиц… Иной мерзавец может быть для нас именно тем полезен, что он мерзавец»[51].

Вспомним «Катехизис революционера» Нечаева. В нем есть такие строки: «Нравственно для него (революционера. – Д.В.) все, что способствует делу революции. Безнравственно и преступно все, что мешает ему». Почти буквально повторяется у Ленина в речи на III съезде РКСМ эта идея: нравственно все то, что способствует победе коммунизма. Впрочем, аморализм Ленина, его этический релятивизм был известен давно. В своей беседе с М. Спиридоновой в 1918 году Ленин цинично поведал: в политике нет места нравственности, там властвует лишь целесообразность.

Все, что сказано здесь, можно пытаться опровергать. Я же ссылаюсь лишь на людей, которые знали, слышали, говорили с Лениным. Он взял марксизм на свое вооружение, но сделал все для того, чтобы «освободить» его от «либеральных», «демократических» благоглупостей, ибо стальной кулак диктатуры пролетариата не нуждается в перчатках. Не это ли заставило патриарха марксизма в России Г.В. Плеханова вскоре после разгона Учредительного собрания констатировать в своей последней статье: «Тактика большевиков есть тактика Бакунина, а во многих случаях просто‐напросто Нечаева»[52].

Мы слишком забежали вперед. Но выяснение предтечи самого крупного российского революционера XX столетия показывает: Владимир Ульянов, еще подходя к порогу века, уверовал: опираться нужно на все и всех, если это ведет к цели.

Открытие марксизма

Чем пленил Владимира Ульянова марксизм? Почему чтение широкого спектра различной экономической, философской и социологической литературы в конце концов задержало его взгляд и мысль именно на марксистской литературе? Здесь могут быть разные объяснения. Но, по моему мнению, сильный интеллект молодого Ульянова, располагающий уже весьма богатой научной информацией, искал одну, универсальную, все объясняющую схему человеческого бытия. И вот где‐то накануне 1889 года (тогда семья жила в Казани) в его руки попал первый том «Капитала» К. Маркса.

Можно представить, какое впечатление на вчерашнего недоучившегося студента с завышенными ожиданиями произвел этот труд своими цельностью и основательностью. Для Ульянова это могло быть озарением. Я не касаюсь исторической «проверки» марксизма и его «безгрешности», а говорю лишь о масштабах охвата этим учением бытия. Гегель однажды проницательно заметил, что «даль несет притягательный интерес…»[53]. Для молодого человека с радикальным мироощущением исторические дали и перспективы завораживали воображение, подводили,