Народная империя Сталина - Юрий Жуков

Именно это утверждение позволило Ежову сделать определенный вывод. «Троцкий, — провозгласил секретарь ЦК, — стал теперь главным вдохновителем и организатором террора против вождей партии и правительства, мобилизуя вокруг себя все террористические элементы внутри и вне СССР».

Только потом, практически в конце доклада, Ежов опять обратился к заявленной теме. Вспомнил о Енукидзе и подведомственном тому совсем недавно аппарате секретариата ЦИК. «Ярким примером политической слепоты и полной потери классовой бдительности, — заявил Ежов, — примером такого преступного благодушия является член ЦК ВКП/б) тов. Енукидзе. Партия оказала ему огромное доверие. В течение полутора десятка лет он состоял секретарем ЦИК. Ему фактически была доверена охрана Кремля. Только благодаря его преступному благодушию, полной потере классового чутья и политической бдительности, контрреволюционным, зиновьевско-каменевским и троцкистским элементам удалось пробраться в Кремль и организовать там террористические группы. Своим непартийным поведением, своей небольшевистской работой Енукидзе создал такую обстановку, при которой любой белогвардеец легко мог проникнуть и проникал на работу в Кремль, часто пользуясь прямой поддержкой и высоким покровительством Енукидзе».

Подкрепив такое обвинение опять же материалами следствия по «Кремлевскому делу», Ежов заключил: «Товарищ Енукидзе должен быть наказан самым суровым образом, потому что он несет политическую ответственность за факты, происходившие в Кремле».

* * *

После доклада Ежова первым взял слово секретарь Закавказского крайкома Л.П. Берия. Он вел речь лишь о Енукидзе. Мимоходом коснулся «позорных ошибок» того в далеком прошлом, «Заигрывание с меньшевиками в ответственные периоды нашей революции», «фальсифицирование» истории бакинской социал-демократической организации (имелась в виду автобиография Енукидзе, опубликованная энциклопедическим словарем «Гранат» в 1927 г. — Ю. Ж.). Лишь затем Берия перешел к тому, что счел самым важным. «Ему персонально, — возмущенно сказал Лаврентий Павлович, — доверена была охрана штаба нашей революции, охрана вождя и учителя т. Сталина, за которого бьются сердца миллионов пролетариев и трудящихся. И что в итоге, товарищи, оказалось? Надо прямо сказать, что т. Енукидзе оказался в положении изменника нашей партии, изменника нашей родины… Предложения товарища Ежова совершенно правильны…». Схожим образом построили свои выступления Шкирятов и Акулов. Они говорили об аппарате секретариата ЦИК СССР, о том, каким он был плохим при Енукидзе, как была проведена в нем чистка, каким он стал теперь.

После кратких прений слово предоставили Енукидзе, который пытался объяснить свою позицию после принятия решения от 3 марта. «После того, — сказал он, — что было обнаружено в библиотеке и комендатуре Кремля и тотчас же после того, как это стало мне известно, я немедленно заявил товарищам — членам Политбюро, что снятие меня с поста секретаря ЦИК совершенно правильно. Я своим отношением и своим доверием к аппарату не обеспечивал безопасность в Кремле, и потому меня надо было снять».

Затем Енукидзе позволил себе признание ошибок, покаяние. «Когда мне комендант Кремля сообщил, что вот такая-то уборщица ведет контрреволюционные разговоры, в частности против товарища Сталина, я вместо того, чтобы немедленно арестовать и передать эту уборщицу в руки наркомвнудела, сказал Петерсону: проверьте еще раз, потому что было очень много случаев оговора — зря доносили против того или другого. Конечно, нельзя было терпеть такое положение и нужно было немедленно же принять меры. Это мое распоряжение коменданту Кремля попало в руки наркомвнудела и затем к товарищу Сталину. Товарищ Сталин первый обратил на это внимание и сказал, что это не просто болтовня, что за этим кроется очень серьезная контрреволюционная работа. Так и оказалось на самом деле».

Признал Енукидзе и иное. То, что принял Раевскую на службу в правительственную библиотеку, несмотря на возражения НКВД. Что затянул реорганизацию охраны Кремля, что принятие на работу в аппарат ЦИК ССОР «бывших людей» явилось с его стороны потерей бдительности, хотя «об этих лицах известно было также и органам наркомвнудела».

Завершил свое выступление Енукидзе весьма своеобразно: «Мне кажется, что в дальнейшем ни годы мои, ни здоровье не позволят мне подняться на ту высоту доверия, которую я занимал. Несмотря на это, я ни в малейшей степени не прошу у партии снисхождения. По отношению ко мне нужно применить именно ту меру, которая может послужить уроком в дальнейшем для всякого коммуниста, стоящего на том или ином посту, чтобы действительно усилить бдительность и поставить работу нашей партии и наших советских органов так, чтобы они могли спокойно и плодотворно работать».[99]

После выступления Енукидзе снова начались прения. Некоторые участники Пленума (например, Косиор и Ягода) требовали арестовать Енукидзе и судить его, но большинство высказались за его исключение из партии, и лишь меньшинство — за арест и предание суду, как предлагали Косиор и Ягода.

Через день советские газеты опубликовали сообщение о состоявшемся Пленуме и принятых им резолюций. Вторая из них гласила: «О служебном аппарате ЦИК СССР и т. Енукидзе. 1. Одобрить мероприятия контрольных органов по проверке и улучшению служебного аппарата ЦИК Союза ССР. 2. За политико-бытовое разложение бывшего секретаря ЦИК СССР А. Енукидзе вывести из состава ЦК ВКП(б) и исключить из рядов ВКП(б)».[100] После этого печать о деле Енукидзе забыла. Навсегда. Забыли о нем и в партийных организациях.

Месяц спустя состоялись закрытые процессы по «Кремлевскому делу». Военная коллегия Верховного суда СССР под председательством В.В. Ульриха 27 июля 1935 года осудила по «Кремлевскому делу» 30 человек. Двух (вместо двадцати пяти), Синелобова и Чернявского, приговорили к расстрелу; девятерых, в том числе Л.Б. Каменева, его брата и первую жену того — к 10 годам тюремного заключения; остальных — к заключению на срок от 2 до 7 лет. В тот же день Особое совещание НКВД по тому же делу приговорило к тюремному заключению на срок от 3 до 5 лет сорок два человека, к ссылке на 2 и 3 года — тридцать семь человек, к высылке из Москвы — одного.[101]

Часть 7

«Мы еще стремительнее пойдем вперед»…

4 мая 1935 года, в Кремле по решению ПБ[102] руководство партии и правительство дали прием в честь выпускников военных академий. Первый подобный, впоследствии ставший традиционным. Открыл его нарком обороны Ворошилов, а почти сразу же вслед за ним взял слово Сталин. Заговорил же, обращаясь к аудитории, не о проблемах службы в войсках новой когорты командиров, не об угрозе войны и необходимости готовиться к отражению врага, а совершенно об ином. О том, что явно волновало его последнее время. О том, о чем на 17 съезде партии говорил уже и он сам, и Каганович, а на 7 съезде Советов СССР — Молотов. О том, что настало время опираться, прославляя, не на тех, кто обладал в прошлом революционными заслугами, а на профессионалов иного рода. На людей с высшим специальным образованием.

«Слишком много говорят у нас, — заметил, интригуя слушателей, — о заслугах руководителей, о заслугах вождей. Им приписывают все, почти все наши достижения. Это, конечно, неверно и неправильно. Дело не только в вождях». А затем, после небольшого отступления, объяснил, от кого же в действительности зависят успехи страны. «Раньше, — продолжал Сталин, — мы говорили, что «техника решает все». Этот лозунг помог нам в том отношении, что мы ликвидировали голод в области техники и дали широчайшую техническую базу во всех отраслях деятельности для вооружения наших людей первоклассной техникой. Это очень хорошо. Но этого далеко не достаточно… Чтобы привести технику в движение и использовать ее до дна, нужны люди, овладевшие техникой, нужны кадры, способные освоить и использовать эту технику по всем правилам искусства… Вот почему старый лозунг «техника решает все»… должен быть теперь заменен новым лозунгом, лозунгом о том, что «кадры решают все».

И тут же задал главный, с его точки зрения, вопрос: «Можно ли сказать, что наши люди поняли и осознали полностью великое значение этого нового лозунга?» И сам же ответил на собственный вопрос, высказав тем самым то, что его беспокоило: «Я бы этого не сказал». Снова вернулся к главной теме «вельмож-бюрократов», подразумевая, скорее всего, именно их в неприятии нового лозунга: «Равнодушное отношение некоторых наших руководителей к людям, к кадрам и неумение ценить людей является пережитком… Если мы хотим изжить с успехом голод в области людей и добиться того, чтобы наша страна имела достаточное количество кадров, способных двигать вперед технику и пустить ее в действие, мы должны прежде всего научиться ценить людей, ценить кадры, ценить каждого работника, способного принести пользу нашему делу».