Южная Осетия в коллизиях российско-грузинских отношений - Марк Блиев

После собрания в Тифлисе главнокомандующий представил Александру I полный отчет о ходе обсуждения дела князей Эристави и принятом решении. На основании этого отчета в феврале 1817 года последовало «высочайшее повеление», в котором император, дезавуировав свой августовский указ 1814 года, объявил: «...указа моего от 31 августа 1814 года в исполнение не приводить... оставить по-прежнему во владение князей Эристовых на основании указа моего 5 мая 1803 года». Дело князей Эристовых, столь долго рассматривавшееся в самых высоких инстанциях, только внешне казалось частным, «эристовским». В сущности, речь шла о весьма важной проблеме взаимоотношений Петербурга с грузинской знатью. Как уже отмечалось, в основе глубоких, но едва видимых сторонами расхождений просматривалось столкновение двух моделей феодализма – российского и грузинского. Российский феодализм, базировавшийся на феодальной собственности на основные средства производства, в первую очередь на землю, создавал барщинное хозяйство и институт крепостничества. Несмотря на бесправие крестьян, в российском феодализме государство, выступая в качестве посредника, вело к регламентации правовых и социальных отношений, складывавшихся между феодалом и крестьянином. Само крепостное право вырастало из экономических процессов и законодательных норм государства и не было лишено правовой регламентации. Принципиально иная система феодализма складывалась в Грузии, в особенности в восточной ее части. Став в 1519 году одной из провинций Ирана, Грузия оказалась в жесткой системе восточного феодализма. Особенностью «сефевидского» феодализма являлось формирование его под знаменем агрессивных идеологических установок шиизма и создание в нем в качестве преобладающей формы государственной земельной собственности – дивани и шахских хассе. При такой форме собственности происходила раздача служилым людям земли в виде персонального и пожизненного титула, но не наследственного, и без административного иммунитета. В сущности, Грузия и грузинская земля, подпавшие под господство персидского шаха, представляли собой собственность Сефевидов, и в этих условиях грузинские цари, как служащие Персии, получали землю от шаха в качестве титула. Уже отмечалось – Ираклий II пытался освободиться от подобной зависимости и, оставаясь в рамках «сефевидского» феодализма, стремился централизовать земельную собственность и таким способом обрести административный иммунитет. Тем самым Ираклий II замахнулся на основы иранской государственности, что и стало главной причиной, по которой Ага-Мухаммед-хан в 1795 году устроил резню в Грузии.

Можно быть уверенным, что в Петербурге не совсем понимали причину отказа князей Эристави от очевидно выгодной сделки, при которой предлагаемая денежная компенсация за имения в Южной Осетии намного превосходила доходы от крестьянских повинностей. На самом деле такая компенсация означала для князей переход в крайне непривычное, нетрадиционное социальное положение, лишение их «титулованности» в сугубо персидском ее значении, введение для грузинской знати незнакомых ей принципов в отношениях с государством, правомочным, как ей казалось, наделять феодальным правом владения землей.

Аракчеев в Петербурге, а Ермолов на Кавказе не подозревали, что, отменяя указ Александра I о лишении князей Эристави феодальных владений в Южной Осетии, они вместе с грузинской знатью отказываются от российских форм феодализма и утверждают в Грузии привычную ей феодальную систему владения землей и вытекающую из нее систему господства и подчинения.

Как уже указывалось, на особенностях персидского феодализма основывался шахский деспотизм. Однако особая форма феодальной собственности, на которой покоился шахский деспотизм, не являлась единственным элементом в завершенном деспотическом режиме Персии, в том числе Грузии, принадлежащей шаху. Известно, что любая форма деспотизма, помимо соответствующих ей отношений к собственности, как правило, имеет жесткие политико-идеологические установки, со временем приобретающие характер жизненного уклада, перерастающего в устойчивую традицию. Важнейшей составляющей персидского деспотизма являлась религиозно-социальная система «шах-хассе», насаждавшаяся с XVI века в Грузии. Поясним: термин «хассе» (в единственном числе произносится как ал-хасса) означает «избранные», «знать», «элита». Получая от шаха землю, соответствующий титул и «подданных» крестьян, человек попадал в ранг хассе, который отныне возвышал его неким особым происхождением и социальным положением над «ал-амма», т. е. над «толпой», «простым людом». Четко разделив общество на «шах-хассе» – избранных шахом и на «ал-аввами» (в единственном числе – ал-амма), шах создавал не только социальную опору, но одновременно насаждал идеологию презрения к «ал-аввами» («толпе»), из которой вырастала мизантропическая традиция. Устойчивость – одна из важных ее свойств. Так, если Ага-Мухаммед-хан в XVIII веке любил строить из человеческих голов шатер, который обычно венчала голова провинившегося вассала, то в начале 80-х годов XX века Рохулла Хомейни, аятолла шиитов Ирана, совершивший «демократическую революцию» в стране, на тегеранском кладбище воздвиг фонтан, работавший, по свидетельству немецкого журналиста, «на человеческой крови». Процветание мизантропии происходило главным образом в сфере социальных противоречий и политической борьбы. Несмотря на то что Грузия (ее восточные провинции) была Сефевидами разделена на два социальных слоя – «шах-хассе» и «ал-аввами», однако, оставаясь страной иной религиозной системы, она периодически подвергалась геноциду. Самыми тяжелыми из них были геноцид начала XVII века, устроенный шахом Аббасом, и 1795 года при Каджарском Ага-Мухаммед-хане. Изощренные методы геноцида, предпринимавшиеся в отношении сателлитов Персидского государства, широко использовались также во внутриполитической борьбе, которая традиционно носила напряженный характер; антифеодальное народное восстание в XVI веке в Гиляне, тогда же восстание ремесленников в Тебризе положили начало череде социальных потрясений, происходивших на протяжении всей истории Ирана. В этих условиях вплоть до новейшей истории были живучи при шахском дворе изощренные пытки, применявшиеся в Персии в отношении представителей противостоящих режиму политических сил. В начале 50-х годов XX века обошли весь мир фотографии, запечатлевшие, как надрессированные медведи насиловали женщин в присутствии их арестованных мужей. Столь стабильная мизантропическая традиция насаждалась веками не только в самой Персии, но и с еще большим ожесточением – в странах-сателлитах. Исключением не являлась и Грузия, где, как и внутри Персии, носителями этой традиции являлись цари и тавады, относившиеся к разряду «ал-хаввасс». Участие последних в геноциде собственного народа в 1795 году, устраиваемые ими засады и захват беглых простых грузин, пытавшихся спастись от нависшей опасности, свидетельствовали о степени внедрения в тавадскую среду мизантропической идеологии. Сделать засаду и ограбить крестьянина, иногда ничего не имевшего при себе, кроме ветхой одежды, как то происходило в Грузии в 1795 году, было в правилах «высшей» грузинской знати. Подобное занятие находило особое распространение в Южной Осетии, где произвол чинили главным образом князья Эристави и Мачабели.

Начальник карательного отряда капитан Титов, известный своими жестокими экспедициями в Южную Осетию, немало был изумлен разбойными нападениями грузинского князя Теймураза Мачабелова. В 1811 году он подал на имя полковника Котляровского рапорт, в котором сообщал, как Теймураз Мачабелов «поймал» «на дороге идущего из Цхинвала» «осетина Иотта Козаева», «отобрал у него бурку – 1, саблю – 1, шаровары – 1, мотыги – 2, кушаки – 1, соли – 2 фунта, еще требовал от него 4-х быков, баранов и ружье».

Иотта Козаев жаловался, что он князю Мачабелову ничего не должен, но «он грабит всегда нас, уже и не одного на дороге ловит и держит под караулом до тех пор, пока быка или барана приведут без всякой причины». Установив действительную распространенность этой практики, которой занимался грузинский князь, капитан Титов потребовал, чтобы к нему явился Теймураз Мачабелов, на что последний ответил: «...я сего знать не хочу», т. е. в сугубо княжеско-фанаберийском стиле.

Однако вернемся к событиям, происходившим в Грузии и Южной Осетии, в их хронологическом развитии. Узнав о том, как положительно решается вопрос о феодальных правах грузинских князей в Южной Осетии, тут же усилили свой гнет и произвол Мачабели. Весной 1817 года житель осетинского села Хурвалети Теодор Тавгазов жаловался генералу Ермолову, как 16 лет батрачил его отец, затем как он и его три брата, «казенные крестьяне, христиане», были преследуемы «поселившимся поблизости» Койхосро Палавандашвили, пытавшимся их отца «сделать своим крепостным». Сбежав от него, семья поселилась «в Присах», но здесь ожидали их еще большие неприятности. Два брата из княжеского рода Мачабели – Михаил и знакомый нам Теймураз «бросили жребий», по которому поделили между собой братьев Тавгазовых. Свое положение у князей Теодор Тавгазов выразил в безысходном вопле – «мучают нас». Он сообщал главнокомандующему, как у Теймураза Мачабели остановились «четыре ахалцихских турка» и как князь похитил четырех его «двоюродных родственников» и продал их заезжим купцам. По свидетельству крестьянина Тавгазова, Мачабели «принуждал» 12 членов его семьи принять магометанство, чтобы легче было их продать в Персию или Турцию. Расследование этих фактов грузинский губернатор К.Ф. Сталь поручил майору Титову, горийскому окружному начальнику. Оно выявило, что Мачабеловы – Теймураз, Михаил и Григорий, создавшие отряд из местных жителей, куда входил также Теодор Тавгазов – автор жалобы, занимались захватом людей и их продажей не только за границу, но и в пределах самой Грузии. Горийский начальник считал, что Мачабели «за сделанный поступок должны быть судимы», и дело князей передал в Горийский суд. Однако с приходом на Кавказ Ермолова существовало негласное правило, согласно которому представители тавадов обладали иммунитетом и не подлежали судебному разбирательству.