Меня создала Англия - Грэм Грин

– Эрик. Он тебя ждет. – Возможность была упущена, осталось чувство вины, грустный осадок, привкус невезения, плохонького оркестра и, спохватившись, клянешь себя за нерешительность и недостаток доброты. И деньги были, и даже не жалко их – отчего замешкался, может, собственное счастье упустил… – Ну, я пошел. Как я выгляжу? Ничего на носу, выбрит чисто?

– Хорошо выглядишь. А вообще Эрик не обращает на это внимания. Всюду Эрик, подумал он и попытался разжечь в себе ревность, воображая торжествующее лицо Крога, заполучившего Кейт, но перед глазами почему-то встали каменные ступени, ведущие к знакомой квартире, побеленная стена, карандашные записи на ней. «Вернусь в 12:30». «Молока сегодня нет». У Крога свое, у меня свое, никто никому не мешает. Кейт открыла дверь. Проходя, он задел ее плечом. Брат и сестра, привязанность, привычка, все правильно и спокойно. Чего ради я стану ревновать к нему? Любовь – это когда в пустой квартире надрывается звонок, когда среди сплетенных сердец, между «Ушел в пивную рядом» и «Вернусь в 12:30» ищешь свою запись, потом по скользким от мыльной воды ступеням спускаешься вниз, начало всегда хорошее, конец всегда плохой. – Спасибо, что нашли для меня время, мистер Крог, – выпалил он с порога. Он отчаянно трусил, хорохорился, его пьянила злая радость, потому что ниже падать некуда: просить работу у любовника сестры, с точки зрения любого клуба, – самое последнее дело. Он устремил на Крога свой положительный, продуманно чистый взгляд.

Напрасный труд. Крог даже не смотрел на него. Он кивнул в сторону кресла. – «Садитесь», стал возиться с зажигалкой. Он застенчивый человек, растерянно подумал Энтони.

– Сначала мне показалось, что я ничего не смогу вам предложить, – начал Крог. – Наш расчетный отдел полностью укомплектован. Ведь вы, если не ошибаюсь, в основном занимались бухгалтерией? – Да, – ответил Энтони.

– Как вы понимаете, я в эти дела не вникаю. Я полагаюсь на отчеты заведующего отделом. А он удовлетворен своими сотрудниками. Согласитесь, я не могу взять и уволить опытного работника, который удовлетворяет… – Разумеется.

– Я знал, что вы меня поймете, – сказал Крог. – Однако я хочу вам помочь – вы брат мисс Фаррант, а мисс Фаррант… – он запнулся, поднял сухое бесстрастное лицо, отчего-то принявшее тревожное выражение, и взглянул на дверь в приемную секретарши; потом опустил глаза на пульт сигнализации – похоже, он хотел спросить у самой Кейт нужное слово. – Она оказывает мне бесценные услуги, – выговорил он наконец и без перехода спросил:

– Вы знаете Америку?

– Я был один раз в Буэнос-Айресе.

– Я говорю о Соединенных Штатах.

– Нет, – ответил Энтони, – в Штатах я не был. – У меня там капиталовложения, – объяснил Крог, опять теряя нить разговора. – Сигарету?

– Благодарю.

Протягивая зажигалку, Крог заговорил обеспокоенно и громко, но плотный воздух, стиснутый звуконепроницаемыми окнами и дверью, поспешил заглушить его голос.

– Предложение, которое у меня есть для вас, может показаться странным. Возможно, вы не захотите его принять. – Им овладела мучительная растерянность, и, ничего еще не сказав, он пояснил в оправдание:

– Я не могу обратиться к полиции с такой просьбой.

– А что нужно сделать? Украсть что-нибудь? – осторожно спросил Энтони. – Украсть! – воскликнул Крог. – Конечно, нет. – Он поерзал, нервно сглотнул и решился. – Мне нужна личная охрана. Вчера… конечно, пустяки, треск выхлопной трубы, но я испугался… и подумал, что я совершенно беззащитен, если вдруг… Вам может показаться, что это пустые страхи, но в Америке такие вещи случаются сплошь и рядом. А вчера у меня были беспорядки на заводах. Вы не поверите, но…

– Нет, отчего же, верю, – подхватил Энтони. Он не раздумывал ни минуты, и только отсутствующее выражение его правдивых глаз могло подсказать, что он обшаривает Буэнос-Айрес, Африку, Индию, Малайю, Шанхай, спешно отыскивая подходящую историю. – Помнится, я встретил одного парня, он был телохранителем Моргана. Это было в Шанхае. Так он мне сказал, что они все имеют телохранителей. Он говорил… Да что там, это только разумно. Даже у кинозвезд есть телохранители.

– Но у нас, в Стокгольме…

– А вы должны идти в ногу со временем, – велел Энтони. Он обрел прежнюю уверенность в себе. Он продавал себя, как прежде продавал шелковые чулки и пылесосы; твердый взгляд, нога уже за порогом, деловитая скороговорка, никогда, впрочем, не мешавшая оставаться джентльменом (оправдывая перед мужьями ненужные приобретения, они потом так и говорили: «Это был настоящий джентльмен»). – И я именно тот человек, который вам нужен, мистер Крог. Я бы мог показать вам выигранные кубки, серебряный приз. – Он не забыл дать патетический штрих, который окончательно оправдывает покупателя в собственных глазах («бедняга, он хлебнул горя»). – Правда, я многое распродал, мистер Крог. Когда очень прижало. Помню, вышел из ломбарда и бросил квитанцию в ближайшую урну, и, поверите, ни о чем я так не жалел в жизни, как о серебряном epergne, который выиграл в шанхайском клубе; пришлось изрядно постараться – отлично стреляли люди. Замечательный был epergne.

– Значит, вы согласны на эту работу? – спросил Крог.

– Разумеется, согласен, – ответил Энтони.

– Пока я в правлении, вы свободны, но в остальных случаях вы будете всегда возле меня.

– Нужно все обставить как полагается, – сказал Энтони. – Пуленепробиваемое стекло, металлические козырьки. – Не думаю, что это может потребоваться в Стокгольме. – Тем не менее, – возразил Энтони, с нескрываемым отвращением окидывая стеклянные стены, – сюда, например, очень легко кинуть бомбу. Фонтан, конечно, ничего не потеряет…

– Как вас понимать? – быстро спросил Крог. – Вам не нравится фонтан?

– Простите, – вскинул брови Энтони, – а разве он может нравиться?

– Это работа лучшего шведского скульптора.

– Снобы, конечно, оценят, – сказал Энтони. Он подошел к окну и хмуро посмотрел вниз, на фонтан, на этот зеленый, взмокший камень под серым небом. – Зато стоит хорошо, – успокоил он.

– Вы думаете, это плохая статуя?

– Я думаю, безобразная, – ответил Энтони. – Если таков шведский идеал красоты, то я предпочту идеалы Эджуэр-роуд.

– Но лучшие знатоки, – забеспокоился Крог, – они в один голос утверждали…

– Это же одна лавочка, – сказал Энтони. – Вы спросите людей попроще. В конце концов, ведь они покупают продукцию «Крога». – Вам нравится эта пепельница? – не сдавался Крог.

– Отличная пепельница, – ответил Энтони.

– Ее проектировал этот же самый человек.

– Ему удаются безделушки, – объяснил Энтони. – В том-то и беда, что вы дали ему баловаться с таким большим камнем. Надо бы что-нибудь поменьше. – А вашей сестре нравится.

– Кейт – прелесть, – усмехнулся Энтони, – она всегда прибаливала снобизмом.

Крог тоже подошел к окну. Сумрачным взглядом окинул дворик.

– Вахтеру тоже не понравилось, – сказал он.

– Но раз вам нравится…

– Я не уверен. Совсем не уверен, – ответил Крог. – Есть вещи, которые я не понимаю. Поэзия. Стихи вашего посланника. У меня не было времени для всего этого.

– У меня тоже, – сказал Энтони. – Просто у меня врожденный вкус.

– Вы любите музыку?

– Обожаю, – ответил Энтони.

– Сегодня мы идем в оперу, – сказал Крог. – Значит, вам не будет скучно?

– Я люблю приятный мотивчик, – подтвердил Энтони. Он промычал два-три такта из «Маргаритки днем срывай», помолчал и, озадачив собеседника, сделал рукой легкий прощальный жест. Опять у меня есть служба. Ваш преданный слуга идет в гору. Теперь заживем. – Готов спорить, у вас масса дел, – сказал он. У двери задержался:

– Мне нужны деньги на барахло. – Барахло?

– Белый галстук и вообще.

– За этим проследит мисс Фаррант, ваша сестра.

– Хорошо, – ответил Энтони. – Я не прощаюсь, увидимся.

***

Перемена, решил Минти. Ему было больно выговаривать школьные слова, но они первыми просились на язык. Ему доставляло горькое, мучительное удовольствие вместо «освободился» сказать: «перемена». Тут была одновременно любовь и ненависть. Их соединил – его и школу – болезненно-замученный бесстрастный акт, после которого оставалось только сожалеть, не знать любви, ненавидеть и при этом всегда помнить: мы едина плоть.

А этот думает, что можно нацепить галстук Харроу и спокойно разгуливать в нем! Никакой капитан команды, никакой член клуба любителей атлетики в галстуке бантиком и в вязаном жилете не мог, вероятно, испытывать столь же яростного возмущения. Просто Минти умел владеть собой. Когда вам выкручивают руки, загоняют в икры стальные перья, рассыпают ладан и в клочья рвут бумажные иконки – поневоле научишься самообладанию. Да, долгим и трудным союзом была для Минти школа; и сплоховал не он – струсил его сообщник, когда наконец приспел коварно и терпеливо выжданный час расплаты и втянутый в переписку аптекарь с Черинг-Кросс-роуд прислал обычные на вид пакетики. И сообщник уцелел, хотя не дотянул до шестого класса и кем-то устроился в Сити, а Минти после многочасового объяснения с заведующим пансионата вылетел: его не стали исключать, мать будто бы сама забрала его из школы. Все кончилось тихо и без скандала, мать сделала за него вступительный взнос в «Общество выпускников». Перемена. Нет смысла торчать перед «Крогом», если Фаррант законным образом находится в помещении, Фарранту нужны деньги. На нем чужой галстук. С Фаррантом будет легко. Надо чем-то ярким украсить день, начавшийся таким добрым предзнаменованием, – письмом от своих. Завтра в честь святого Зефирина Минти постарается воздержаться от злобных проделок; зато сегодня можно победокурить. Святой Людовик пальцем не пошевелил помочь Минти. Когда Минти дренировали, он с больничной койки всем своим существом взывал к святому Людовику, но тот не внял, а нелюбимый и забытый Зефирин откликнулся и помог.