Место под солнцем - Полина Дашкова

Старушка, соседка Крестовских по коммуналке, все время мерзла. Круглые сутки в ее комнате был включен электрический камин. За электричество соседи платили отдельно, однако Ирина Борисовна, проходя мимо комнаты соседки, всякий раз бросала тревожный взгляд на счетчик, по которому быстро бежали черные цифры.

— Ирина Борисовна, вы не знаете, кто у нас сегодня по графику моет пол в коридоре? — спрашивала, не поднимая глаз от газеты, одинокая пятидесятилетняя бухгалтерша Григоренко.

Она почему-то всегда пила чай не в своей комнате, а в общей кухне, стоя у подоконника, дымя вонючим крепким «Пегасом».

— Не знаю, — раздраженно отвечала Ирина, помешивая манную кашу в алюминиевом ковшике.

— А зря. Ваш ребенок ползает по коридору, потом пальцы в рот запихивает. А вчера я видела, как она прямо с пола подобрала половинку сушки и стала грызть. Это негигиенично. Вы бы купили манеж и держали ребенка в комнате.

— А что вы мне указываете? Это мое дело. Вы вот курите в общественной кухне, а сами рассуждаете о гигиене, — огрызалась Ирина.

Соседка не оставалась в долгу, огрызалась в ответ. Маленькая Маргоша поднималась с коленок, стояла, крепко держась за фланелевый подол материнского халата, задрав голову в нежных рыжеватых кудряшках, глядела снизу вверх то на маму, то на толстую злую тетю, внимательно слушала, как обе кричат, а потом разражалась оглушительным ревом.

— Не ори! — набрасывалась на нее Ирина. — Не ори, я сказала! — и больно шлепала по попке.

Маргоша плакала еще сильней, закатывалась, падала на пол, начинала бить ножками в штопаных носочках.

— Ах ты, дрянь! Гадина! Ты прекратишь орать когда-нибудь?!

Ирина пыталась поднять годовалую дочь с пола, от крика звенело в ушах, манная каша с шипением заливала общественную плиту. Бухгалтерша Григоренко гасила сигарету, надменно фыркала:

— Ужас какой! Зачем заводить детей, если не умеете с ними обращаться?

Зажав под мышкой захлебывающуюся криком Маргошу, держа в руке ковшик с пригорелой кашей, Ирина неслась в комнату.

— А кто будет мыть плиту? — вопила ей вслед торжествующая соседка.

Где-то совсем далеко, в радужном тумане, таяла несбыточная мечта о чистенькой отдельной кухне. Сверкал пластиковой белизной стол, покачивалась веселая клетчатая шторка.

Ирина насильно запихивала ребенку в рот невкусную пригоревшую кашу. На облупленном подоконнике в картонных бело-синих пакетах из-под молока прорастали влажные мягкие луковицы. В трехлитровой банке плавало в спитом чае огромное склизкое чудище, тяжелый слоисто-лохматый гриб.

Евгений Николаевич возвращался с работы все позже. От него пахло перегаром и дешевыми духами. В маленьком НИИ поговаривали о сокращении. Ирина ждала осени, когда можно будет отдать ребенка в ясли и выйти на работу. Но больше всего ей хотелось просто выспаться. Маргоша плакала каждую ночь, вредная Григоренко стучала в стену. Ирина ловила себя на том, что иногда спит на ходу.

Шел апрель 1975-го. Маргоше исполнился год. А старушка соседка, которая знала народные приметы и обещала, что непременно будет мальчик, мерзла так сильно, что придвинула на ночь электрокамин к самой кровати. Бахрома ветхого пыльного покрывала прикасалась к открытой раскаленной спирали нагревателя и тихонько тлела.

Глава 5

Павел Дубровин сидел за компьютером и не мог работать. Рука сама тянулась к телефону, и он постоянно одергивал себя.

«Нет, не трогай ее сейчас, оставь в покое. Ты так долго ждал, подожди еще совсем немного, дай ей опомниться. Вот ты позвонил, не выдержал, и что? Ничего хорошего. Подожди…»

Но рука все тянулась к телефону, пальцы нервно барабанили по трубке. А по экрану компьютера плыли разноцветные рыбки.

— Ты спишь, что ли? Если устал — иди пообедай. Павел оглянулся. У него за спиной стоял замдиректора фирмы и удивленно глядел на экран. Все привыкли, что Паша вкалывает как проклятый, его монитор никогда не отдыхает, особенно сейчас, когда Дубровин разрабатывает новое программное обеспечение автоматического документооборота. Работы так много, что поесть некогда.

— Я уже полчаса за тобой наблюдаю, — добродушно усмехнулся замдиректора, — ты сегодня не в себе. Не заболел? Может, тебя вообще домой отпустить?

— Да, — кивнул Паша, — голова раскалывается. Я пойду, пожалуй. Отлежусь, отосплюсь, а завтра утром наверстаю.

На улице шел сильный дождь. Павел добежал по лужам до своей черной «восьмерки», прицепил дворники к ветровому стеклу, сел за руль, вставил магнитофон в гнездо. Он никогда не ездил без музыки. Бардачок был забит кассетами. В основном классика — Моцарт, Вивальди, Мендельсон, Чайковский. Никакой попсы. Немного старого джаза, русские романсы, Вертинский.

Именно Вертинского он поставил сейчас, прежде чем завести мотор.

Я не знаю, зачем и кому это нужно,Кто послал их на смерть недрогнувшей рукой… 

— запел, грассируя, мягкий тенор.

Черная «восьмерка» медленно выехала из проходного двора. Дождь заливал стекла.

Тогда, год назад, тоже был проливной дождь, и тоже пел Вертинский в машине. Неужели прошел год? Это много или мало? Для Паши — целая жизнь. Для Кати — пустяки, одно мгновение. Первого октября можно будет отпраздновать маленький юбилей. Вместе… Конечно, вместе. Теперь уже никто не помешает.

Ему захотелось проехать мимо того мрачного сталинского дома на Ленинградском проспекте, возле которого он год назад впервые увидел Катю.

Дубровин никогда не подрабатывал частным извозом. Он был классным программистом и получал приличные деньги на фирме. В машине Паша отдыхал и слушал музыку. Посадить случайного пассажира — это почти то же, что пустить к себе в дом чужого, постороннего человека. Неприятно и рискованно.

Паша с детства был молчуном.

— Тебе бы в пустыню, в скит, — говорила мама, — почему ты все время молчишь? Расскажи, что было в школе, как прошел день?

— Нормально, — отвечал Паша, не отрывая глаз от книги.

— У тебя всегда все нормально. Что это? Чем ты так увлечен? «Физика твердого тела», — мама хватала книгу и громко, с пафосом читала заглавие на обложке, тут же закрывала и клала куда-нибудь на буфет. — Нельзя все время читать. Ты испортишь зрение. С кем ты дружишь? О чем вы разговариваете на переменах? Почему ты не играешь в футбол, как все мальчики? У тебя скоро день рождения. Хочешь, я напеку пирогов? Ты пригласишь мальчиков, девочек, мы организуем веселый праздник.

— Не надо.

Павел брал книгу, находил нужную страницу и под мамины разумные речи читал, не поднимая головы.

— Павлуша, ну что с тобой делать? У всех дети как дети, а ты у меня прямо дикий какой-то. Ты что, стесняешься? Вроде не кривой, не косой, не заика. Ну поделись с мамочкой, расскажи, почему ты ни с кем не дружишь? Может, тебя обижают? Дразнят?

— Нет.

Пашу никто не обижал, не дразнил. И в школе у него действительно все было нормально. Он не стеснялся, не комплексовал. Просто любому общению он предпочитал одиночество. Он искренне не понимал, зачем надо носиться и орать на переменах, гонять в футбол после уроков. Зачем курить в туалете и обсуждать, какие джинсы престижней — «Вранглер» или «Левис», кто забьет первую шайбу в завтрашнем матче между «Спартаком» и «Динамо», у кого из девочек длинней ноги? Зачем громко ржать над похабными анекдотами? Зачем быть со всеми и как все, бегать в горячем подростковом табунке, если одному, с самим собой, интересней и уютней?

— Что ты переживаешь? — успокаивал маму отец. — Разные бывают дети. Общительные и необщительные, говоруны и молчуны. Ну, Павел у нас не коллективный человек, замкнутый. Ему нравится физика и математика. Разве лучше было бы, если бы он стоял вечерами в подъезде, бренчал на гитаре, пил и целовался с девочками?

— Лучше! Нормальный подросток должен жить в коллективе. А девочки? Он ведь шарахается от них, как от чумы.

— Галя, — вздыхал папа, — он нормальный подросток. Всему свое время. Вот окончит школу, поступит в институт, станет взрослым, самостоятельным… — Ага! — кричала мама. — И подцепит его на крючок какая-нибудь стерва! От природы не уйдешь, будет он к двадцати пяти годам дикий, неопытный, любая покажется королевой!

— Ну почему непременно стерва?

— Он дикий! Он ни с кем не общается, не приводит домой друзей, не разбирается в людях, с этим надо что-то делать!

Мама считала, что любить сына — значит воспитывать, а воспитывать — значит менять, ломать, совершенствовать. Жизнь без борьбы теряла для нее смысл.

После десятого класса Паша поступил в МГУ, на факультет вычислительной математики и кибернетики. На третьем курсе он впервые привел в дом девушку и тут же сообщил родителям, что женится. Поставил перед фактом.