Россия в шубе. Русский мех. История, национальная идентичность и культурный статус - Бэлла Шапиро

class="a">[322].

Показательно и то, что «свадебный поезд» и особенно сани невесты щедро украшались лисьими хвостами[323].

Свадьба была не просто развлечением, но состояла из множества сложных ритуалов, поскольку с древности была связана с функцией выживания: с союзом мужчины и женщины, с продолжением рода, без которого прекратится сама Жизнь[324]. Именно в таком контексте и следует рассматривать использование меха в свадебной обрядности.

Для чего выворачивали и рвали шубу

Нетрудно заметить, что значительная часть церемониала свадьбы была связана с вывернутыми наизнанку шкурами или шубами[325]: молодые сидели на шубе «мехом наружу»[326] и участвовали в многих других действах (встреча молодых, усаживание их на свадебную постель, кормление молодых кашей), где распорядительница свадьбы («большая сваха») была одета в вывернутую шубу либо в две шубы сразу: одну, надетую обыкновенно, «мехом внутрь», другую – «мехом наружу»[327]. Так на свадьбе великого князя Василия Ивановича (первая треть XV века) большая сваха «положила на себя две шубы, одну по обычаю, а другую навыворот»[328], таким образом превращаясь в большого медведя – покровителя молодых[329]. В шубе «мехом наружу» молодых встречала мать жениха или невесты у дверей спальни, бросая в них специальное «осыпало» с меховыми лоскутками[330].

Чтобы лучше понять сакральное значение вывернутого меха в свадебной церемонии, следует вспомнить и о других «меховых обрядах», распространенных в народной среде. Конечно, прежде всего, это святочный обряд (время от Рождества до Крещения)[331].

Празднества на Святки были временем безудержного веселья, разгульного пира, шумного карнавального действа[332], где важнейшее место занимала смена одежд, среди прочего – ряжение в шкуры и вывернутую меховую одежду, в рваную одежду[333]. Тем самым изображали духов умерших предков и представителей иного мира, где все противоположно нашему миру, все перевернуто с ног на голову[334]. Появление духов предков на святки связано с тем, что именно в это время стираются границы календарного цикла: зима и холод уступают место весне и теплу, день начинает увеличиваться. Шумные святочные гуляния были пограничным периодом, знаковым символом важных перемен[335]. Свадьба была таким же пограничным временем, как и период святок, но только индивидуальным, личностным. Невеста перед свадьбой готовилась к новой жизни: она «умирала» и «воскресала» вновь для исполнения новой для нее социальной роли жены и матери[336].

Немаловажно, что святки были аграрным праздником, и магия святочных ритуальных действий была целиком направлена на будущий урожай[337]. Именно поэтому ряженые изображали предков-помощников, представителей иного мира, влияющего на стихии природы, которые – при правильно исполненном обряде – могут помочь людям обеспечить благополучный сев и обильный урожай[338]. Так в обрядовой практике отразились древние ритуалы, связанные с магией плодородия[339]. Не случайно участники свадьбы, надевая шубу навыворот, исполняли обряд ряжения, обращенный к иному миру. У духов предков-покровителей просили поддержки молодым, имитируя их участие в свадебной церемонии[340]: считается, что еще со времен славянской древности центром святочной обрядности был бог Велес, бог плодородия, которого изображали в большой лохматой медвежьей шкуре[341].

Оригинальное развитие свадебного «медвежье-мехового» сюжета представляет народная сказка «Вошья шкура», где главная героиня – бедная молодая девушка, бесприданница, откормила вошь до огромных размеров[342]. Ее отец, местный поп, понес вошью шкуру на базар, но никак не мог ее продать. На обратной дороге предприимчивый герой дает слово отдать дочь замуж за первого, кто угадает, чью шкуру он несет. Этим первым догадливым встречным оказался медведь.

Пришлось попу отдать девушку за медведя («Что поделаешь? Ответ дороже денег»). И вот «свадьбу стали делать, за стол пришли, и эта с медведем садитсе», – сообщает рассказчик. Медведь посидел немного у своей невесты и вдруг решил выйти из избы, а взамен вернулся уже настоящий красавец, «ни в сказке сказать, ни пером описать». В разгар веселья невеста решает сжечь сброшенную героем медвежью шкуру, чтобы тот навсегда остался человеком. После этого новобрачный исчез: «вышел на улочку, и след простыл», а девушка, конечно же, отправилась его искать.

Долгими были поиски суженого. Помогла древняя старуха, которая намекнула девушке, что ее молодой супруг скоро станет мужем для другой («Нет, – говорит, – девка! Тебе его не видать! Не надо было жгать шкуры, а то скоро свадьба – он женитсе, заставит она его»). Оказалось, что человек-медведь теперь обязан жениться на Бабе-яге; героиня вступает в борьбу со злодейкой, и все заканчивается благополучно. Так с приобретения такой незначительной, совершенно никому не нужной шкуры, как вошья, начинается история девушки, удачно вышедшей замуж и после различных испытаний ставшей богатой. Присутствует здесь и медведь, делающий героиню счастливой.

Вывернутую наизнанку шкуру надевали не только на свадьбу и не только во время святок. Вывернутая шуба использовалась для обряда изгнания кикиморы: на ней кикимору якобы отвозят из избы в лес. Если крестьянин долго не мог выйти из знакомого ему места в лесу, полагали, что его «водил» леший. В этом случае следовало вывернуть шубу мехом наружу (считалось, что примерно так выглядит и сам леший), и тогда можно с легкостью найти дорогу[343].

На праздник Крещения совершали обряд «освящения скота»: его участниками были мальчик с иконой, крестьянин со святой водой, другой крестьянин с топором и еще один – в вывороченном тулупе. Они обходили хлев, где держали скотину[344]. Здесь мех вновь выступал атрибутом соприкосновения с иным миром, с миром умерших предков, у которых участники обряда просили помощи, имитируя защитные действия[345]. Представления о связи вывернутой шубы с иным миром проявили себя и в практике гадания, которое часто совершалось на разостланной шубе[346].

В. И. Даль, рассуждая о народной традиции «окручиваться» – наряжаться в вывороченные тулупы, писал о вере славян в приносящие дождь облака – огромная шкура, и даже само слово «облако» происходит от «облачения» (одевания)[347]. Другой собиратель народных поверий, А. Н. Афанасьев, отмечал, что мех и шкура были архаичными символами дождевых облаков[348]: «вывороченный тулуп, овчина и соболя предохраняют жениха и невесту от действия нечистой силы и злых чар, наделяют их плодородием, счастьем и богатством: те же самые дары сулят и дождь, оросивший юную чету в день свадьбы»[349]. Сопоставление облаков, полных водой, столь ценной для крестьянского хозяйства, с мехом и шкурой не случайно, как и связь меха и дождя в день свадьбы – все они приносили молодым искомые плодородие, счастье и богатство. Так проявлялась важнейшая сакральная функция меха, связанная с процветанием и продолжением людского рода.

В одной свадебной песне цель брака – умножение человеческого рода – подчеркивается через образ горностая:

Во корнех тех дерев

Горностай гнездо свивал,

Горностай гнездо свивал

Да малых деток выводил[350].

В другой песне горностай летел через сад и уронил перо (так!), что стало знаком для молодой девушки: ей скоро предстояла свадьба[351]. Именно горностай, известный своим ценным мехом, здесь выполняет функцию предвестника нового этапа в жизни молодой женщины. В другой игровой хороводной песне поется про зайца, который обходит девушек и просит у них горностая:

Заинька ходит по каравану,

Беленький ходит по девичью,

То то дай, то то дай,

То то бел горностай[352].

В итоге заяц выбирает одну девушку, которую подруги наряжают и отдают ему. Заяц, как известно, в русских народных представлениях связан с эротическим началом[353]. Учитывая, что обычным содержанием хороводных игровых песен было знакомство с противоположным полом и ожидание будущей брачной жизни, мы видим, что свадьба решительно не могла обойтись без меха в своих ритуалах.