Люсьена - Жюль Ромэн

— Вы идете в центр? — сказала я ему.

— Да, мне нужно кое-что купить. В это время года три четверти магазинов в курорте Ф*** закрыты, и ничего нельзя достать.

— Тогда мы можем пойти этой улицей. Я знаю дорогу. Это немного дальше, чем по Вокзальному бульвару, но мы можем быть почти уверены, что никого не встретим.

Мы углубились в указанную мной улицу, которая была очень темной.

— Вы знаете, — сказал он мне, — что я моряк, моряк торгового флота. В последнее плавание, при заходе на Азорские острова, я схватил довольно противную простуду. После этого у меня сделалось малокровие, маленькие припадки печени. Словом, врач нашего общества, кстати, отличный малый, устроил мне шестимесячный отпуск. Я не был этим огорчен. Я давно уже плаваю. Так как общество увеличило свой флот и у него не хватало личного состава, нас немного загоняли. Я не мог провести отпуск в Марселе; это показалось бы недостаточно серьезно. Для видимости доктор отправил меня сюда, в курорт Ф***. Чистейшая случайность. Я скучал там уже две или три недели, как вдруг вспомнил, что у меня есть родные по соседству. Барбленэ мои родственники с материнской стороны, во второй или третьей ступени, не могу вам сказать в точности. Нужно было иметь чертовски праздную голову, чтобы вспомнить о них, и мрачную необходимость в развлечении, чтобы захотеть сделать им визит. Мне, которого терроризирует среда мелких буржуа и средних буржуа! Моя семья из той же среды, вы понимаете? Она опротивела мне с детства; и я думаю, что отчасти из-за этого я и стал моряком. У меня даже не было адреса Барбленэ, но я помнил, что отец занимает видный пост на станции, Должен еще вам сказать, что мне очень трудно долго обходиться без чего-нибудь вроде большого порта или большого города. Здесь меня не очень-то удовлетворяло окружающее. Но большая станция, со множеством служебных зданий, — здешняя станция хороша, правда? все эти депо, все эти пути, — большая станция, это довольно симпатично. Я не далек от мысли, что явился сюда отчасти из-за станции, чтобы иметь предлог прогуливаться в ней от дебаркадера к дебаркадеру, разыскивая кузена Барбленэ. Тут есть аналогия с Араном или Жолиеттой[2], вам не кажется? В конце концов, это, может быть, оправдание, которое я приискал теперь. Итак, я отправился искать кузена, я его нашел, нашел его дом. Ах, его дом, он мне ужасно понравился. В Марселе, против доков, на чем-то вроде площадки, на пересечении набережных нескольких бассейнов, есть маленький затерянный бар, чудесный маленький домик. Бородатый хозяин при утреннем солнце наливает вам Old Manada Rum, и слышно, как заклепывают болты карабельных корпусов. Так вот, дом Барбленэ не такой веселый, разумеется, совсем даже не такой веселый, но в нем есть что-то характерное. Вероятно, было бы лучше, если бы там помещался маленький бар для стрелочников и кочегаров, где старая дама — это могла бы быть немного полинявшая г-жа Барбленэ — вам подавала бы при случае Old Manada. Но надо довольствоваться тем, что есть.

Вы говорите себе, что я верчусь около вопроса и не приступаю к главному. Да. Главное? В конце концов, я не знаю. То, что я вам изложил, кажется придуманным к случаю. Похоже на то, что в этом слишком легко признаться, чтобы это было правдой. Что? Люди «проницательные», когда им говорят такие вещи, смотрят на вас с улыбкой… тоже проницательной. Но и они могут ошибаться, иногда.

Разумеется, в этом доме имелись две девушки. Я не стану говорить, что это обстоятельство показалось мне неприятным или хотя бы безразличным. Если я вам скажу, что вообще люблю женское общество, это будет правда, в общем — правда. Виновата ли в этом моя профессия? Может быть. Однако, в этом отношении наше положение далеко не то, что моряков военного флота. Пароходы, на которых я плаваю, полны женщин и девушек, весьма блестящих. У нас достаточно случаев приблизиться к ним, говорить с ними. В частности, у нас, комиссаров. Это мы выслушиваем жалобы, это нас умоляют о перемене каюты. Вечером, когда не слишком много накопилось работы, ничто не мешает нам пройтись по салонам и принять участие в болтовне. Напротив, это входит в наши обязанности. И никому не придет в голову обращаться с нами, как с непрошенными гостями. Вы не можете себе представить, какие сокровища любезности скрыты в светской женщине, будь она десять раз миллионершей. Те же люди, что на суше вышвырнули бы нас за дверь, если бы мы имели дерзость к ним явиться, очаровательно любезны на корабле. Вы понимаете, несмотря на позолоту, прекрасные ковры и мягкие кресла, из глубины доходит постоянное подрагивание, которое вызывает в уме отрезвляющие картинки и поддерживает гордость в состоянии… хлопьеобразном.

Но, не будучи дураком, чувствуешь, что такие отношения — не отношения равного к равному, что они бесконечно далеки от близости и дружбы. Поэтому я лично не злоупотребляю ими. Я уж скорее предпочитаю выкурить на спардеке сигару с каким-нибудь глуповатым американцем, который спрашивает у меня адреса флорентийских отелей или о том, любят ли итальянцы своего монарха.

Добавьте к тому же, что все эти женщины иностранки; что если они говорят со мной, это прежде всего в надежде усовершенствовать выговор или научиться оборотам, и вы поймете, что, в известном смысле, я лишен женского общества.

Сестры Барбленэ, как-никак, были славные провинциалочки и все-таки родственницы. Мне нечего было церемониться. Я сразу же усвоил с ними приятельский тон, не спрашивая, привыкли ли они к тому. Старшая лишена очарования и, конечно, не очень красива. Все предрассудки ее семьи и ее круга уже образовали на ней осадок известной толщины. Но в ней есть огонь, я вам ручаюсь. Мне иной раз хотелось говорить ей резкости только для того, чтобы проследить в ее глазах пробуждение (сейчас же подавленное) довольно смелой и даже суровой души. Я отлично представляю ее себе живущей в шестнадцатом веке и предающейся страстям. Ха! Ха! Ха! Различие пола делает проницательным? Что? Заметьте, я сказал в шестнадцатом веке. Я не имел в виду ни мадам де-Помпадур, ни Дю-Бари. Что же до младшей, так это гораздо более прелестная девочка, но в ней, может быть, меньше содержания. К ней чувствуешь признательность уже за то, что она похожа на всех девушек своих лет в таком доме, который чертовски не похож на все дома. Вы представляете себе семнадцать страниц восклицаний и антитез, которые она вызвала бы у романтика? Что? После такого описания дома Барбленэ, что зубы застучат, и рядом с г-жей Барбленэ, превращенной в чертову перечницу: «В этом мраке трепетала звезда, в этой пещере дышал цветок». Признайтесь, есть это.

Итак, я не могу отрицать, что мне понравилось общество этих девушек. Праздность, неимение лучшего, все что хотите. Я стал бывать. Я оставался обедать. Кстати, раз я исповедываюсь, я не должен ничего пропускать. Вы уже обедали у Барбленэ? Нет? Так вот, обеды у Барбленэ очень привлекательны, полны силы, полны мрачной поэзии. На столе появляются блюда, которые кажутся пережаренными, забытыми в печи, черноватые соуса, которых даешь себе слово не пробовать. Служанка, которая их приносит, не внушает ни малейшего доверия. Она похожа на поденщицу, подметающую полы, вытирающую пыль, а не на кухарку, у ней нет ни лоснящейся округлости, ни степенных движений кухарки. Да, но подождите. Первый кусок приводит вас в недоумение. Спрашиваешь себя, нет ли в этом извращенного удовольствия предавать истреблению собственный свой вкус. Сомнение длится недолго. Первый же стакан вина, налитый папа Барбленэ, его рассеивает. Вам сразу становится ясно, что вам предстоит обед первого сорта и что нужно быть внимательным. Это не утонченная кухня, это нечто лучшее: это глубокая кухня. Перед вами самые обычные блюда: домашняя говядина, домашняя курица. Но всякий раз вы говорите себе: «я никогда еще не ел говядины» или «я не представлял себе, чем может быть курица».

Тогда на подробности вашего местонахождения и на членов дома проливается для вас как бы гастрономический свет. Вы замечаете, что служанка, ставя блюдо посреди стола, охватывает его, обнимает его последним взглядом, тревожным и материнским. Вы замечаете, что возле тарелки г-жи Барбленэ имеется в запасе несколько аптечных пакетиков, но что на самой ее тарелке лежит солидный ломоть мяса, вырезанный из самой сердцевины куска, а в стакане налито пальца на два, на три честного старого бургонского. У Сесиль ее обычное лицо, скорей всего сумрачное, а у Март — вид рассеянного ребенка, который вам знаком. Но вы слышите, как Сесиль говорит, суховато, не поворачивая головы и только скривив губы в сторону отца, что начатая бутылка отдает пробкой; а вы этого даже и не заметили. Вы видите, как Март берет перец или горчицу и производит возле своего куска филе точную дозировку. Ах, смею вас уверить, что мне приходилось на корабле сидеть за столом рядом с дочерьми миллиардеров и женами посланников, но сестры Барбленэ производят на меня впечатление. Им бы я не посмел налить круглым жестом стакан нашего чудесного Химического Го-Сент-Эмилиона или указать вилкой на великолепный ломоть консервированного мяса.