Страшная тайна - Диана Джонс

– Да там же дети! – Он будто бы удивился, что тут непонятного.

Самому Нику, должна отметить, всего четырнадцать. Он стоял, руки в карманы, и смотрел, как я выгружаю из папиной машины коробки и полиэтиленовые мешки.

– О, компьютер, – сказал он. – У меня ноутбук. А у тебя?

– Старый, с придурью и почти ни с чем не совместим – совсем как я, – говорю.

Представьте себе, он взял его и отнес на второй этаж родительского дома – расстарался ради меня. Наверное, оказал мне честь, а может, боялся, что я разобью компьютер. Он довольно низкого мнения о женщинах в целом (еще бы, при такой мамаше, как Жанин, и я бы женщин недолюбливала). Потом он спустился обратно и посмотрел на папину машину:

– А она ничего.

– Это папина, – сказала я. – То есть была. Он сказал, что подарит мне ее, когда я сдам на права.

– А когда ты сдала? – спросил Ник.

– Тс-с! – сказала я. – Экзамен в понедельник.

– Тогда как ты доставила ее в Бристоль? – поинтересовался он.

– А как ты думаешь? Само собой, села за руль да и приехала, – ответила я.

– Но… – Он осекся. – Сама, одна?

– Да, – ответила я.

Было видно, что мне удалось вызвать у мастера Ника благоговейное восхищение. Мне стало приятно. Таких, как Ник, нужно постоянно ставить на место, иначе обернуться не успеешь, как будешь стирать ему носки, пока он ходит по тебе босыми ногами. (Робби был такой же, просто мне не удавалось вызывать у него благоговейное восхищение надолго.) Ник держит в ежовых рукавицах и мать, и отца. Я была на седьмом небе и в полном восторге, когда обнаружила, что Жанин и в самом деле вручную стирает ему носки, потому что Ник ноет, что после машинной стирки носки ему трут. Дядя Тэд вручает Нику десятифунтовые купюры чуть ли не каждый раз, когда они встречаются на лестнице. И весь подвал отдан Нику в полное распоряжение. Родители не входят туда без стука. Честное слово. Он показал мне подвал, когда я перенесла все свои вещи в мансарду. Думаю, это он снова оказал мне честь. Там, внизу, прямо роскошные апартаменты – весь пол застелен ковром сливового цвета. А какая у него стереосистема! Эх! Зависть берет!

– Я сам выбирал ковер, – сообщил Ник.

– Изысканный траурный оттенок, – сказала я. – Прямо заплесневелое епископское облачение. Можно разливать черничное варенье банками, никто не заметит.

Ник засмеялся:

– А почему ты всегда такая мрачная?

– Потому что у меня крах в личной жизни! – ответила я. – Не спрашивай! Я становлюсь опасной!

– Ты всегда опасная, – заявил он. – Этим ты мне и нравишься.

Да, мы с Ником отлично ладим. Может быть, именно поэтому Жанин так возражает против моего присутствия. Похоже, нам удалось возобновить отношения с того самого места, когда мои родители развелись и переехали в Лондон. У нас с ним все началось давным-давно, еще тогда, когда Жанин платила маме, чтобы та сидела с Ником почти все время. Беда в том, что мама плохо ладит с малышами (хотя, должна сказать, с подростками у нее все просто здорово), поэтому она спихивала Ника на меня, как только я приходила из школы. Одно из первых моих воспоминаний – это как я качу огромную коляску с Ником в горку в Даунс, а потом, когда тернистый путь был позади, я вытаскивала его, и мы сидели на траве и сочиняли разные истории. Мы с Жанин в первый раз всерьез поцапались, когда мне было двенадцать, а Нику шесть и Жанин обнаружила, что Ник хочет побыть со мной, а не идти куда-то там с Жанин. Она сказала, что я забиваю Нику голову фантазиями. Я сказала, что он почти все сочиняет сам. Она сказала, что из-за меня он не отличает то, что есть, от всяких выдумок. А я сказала: еще как отличает, ведь понимает же он, что с Жанин ему будет скучно.

Наверное, возобновить отношения оказалось проще, потому что Ник по-прежнему такой же потрясающе красивый ребенок, каким он был, когда я катила его в гору и старушки останавливали меня и говорили, какой у меня прелестный братик (а я всегда отвечала: «Он мне не брат, мы двоюродные»). Просто сейчас он примерно на ярд выше, и мне приходится запрокидывать голову, чтобы заглянуть ему в лицо. Он говорит, что я тоже не изменилась. Так и есть. Я с двенадцати лет не расту. И у меня все такое же круглое лицо – как неумело нарисованное сердечко на школьной валентинке, – и нос у меня тоже не отрос, так что очки постоянно съезжают. Такая же растрепанная шевелюра мышиного цвета, такое же отсутствие фигуры. Я всю жизнь была этакой пышечкой в ямочках, а пока жила у мамы, у меня был нервный жор (ну и дура же я – думала, здоровую пищу затем и изобрели, чтобы люди не толстели), так что теперь я откровенно ТОЛСТАЯ. Перед тем как сесть это писать, я посмотрела в зеркало и удивилась, что Робби вообще во мне нашел…

[2]

…сообщил, что экзамен на права я не сдала. На самом деле я не виновата. Улицы в Бристоле такие путаные. Вряд ли он меня завалил просто за то, что мы заблудились, хотя в конце концов я съехала задним ходом вниз по Тоттердаун (а уклон там, по-моему, градусов тридцать), поскольку, похоже, забыла, как трогаться на подъеме. Пересдать разрешат только через месяц. Тьфу.

Чтобы выпустить пар, я ворвалась в деканат ветеринарного факультета и подала заявление о переходе на философский. Мне сказали, что я хорошо учусь и неужели я серьезно. И я сказала, что да. Если они думают, что я хочу тут торчать и смотреть, как Робби Пейн строит глазки Давине Фростик, то ошибаются. Мне сказали, что это неуважительная причина для смены специальности. Я сказала, что других у меня нет. Тогда они захмыкали, заахали и сообщили, что все равно до Пасхи, а то и до осени это невозможно – очевидно, полагали, что за это время я передумаю.

НИ ЗА ЧТО. Я не стригла ногтей, пока сидела в больнице с папой. Теперь я клянусь не стричь их целый год. Никто не заставит меня работать с животными, когда у меня когти в дюйм[9] длиной. Нате вам!

БЕСИТ!!! За пересдачу на права я отдала почти все деньги. Пришлось сказать дяде Тэду, что я буду платить ему за комнату и содержание раз в полгода. Он отнесся к этому спокойно. Ведь он и так богатый. А у Жанин, похоже, денег куры не клюют.

Но какие же они душные, господи!

Понятно, почему Ник каждый вечер ныряет в этот свой подвал. Прежде чем я поняла, что можно уходить в мансарду и притворяться, что занимаюсь, я провела несколько вечеров, сидя с ними в гостиной после ужина, и каждый вечер тянулся по сто лет. (Гм. Ужин. Между прочим, Жанин сама не готовит. У нее в холодильнике хранится так называемый «рацион» – запас диетических полуфабрикатов для желающих похудеть. Ник и дядя Тэд едят их с десятидюймовыми горами порошкового картофельного пюре. Мы с Жанин – без пюре. Я каждую ночь просыпаюсь, потому что у меня от голода бурчит в животе, но, надеюсь, страдаю не напрасно.) После ужина они никогда никуда не ходят. Насколько мне известно, как-то раз идея очередной книги посетила дядю Тэда прямо в разгар представления Валлийской национальной оперы, и им пришлось уйти, чтобы он написал первую главу. Жанин не приветствует подобные неразумные траты, поэтому теперь они сидят дома. И почти не смотрят телевизор, поскольку он мешает дяде Тэду обдумывать идеи книг.

Вот мы и сидели. Казалось бы, раз дядя Тэд всемирно известный писатель, с ним должно быть интересно поговорить. По меньшей мере, ждешь, что он расскажет, какие гнусные козни строят демоны в его последнем сюжете (демонов дядя Тэд придумывает как никто, от них просто мороз по коже). Как бы не так. Он вообще никогда не говорит ни о работе, ни о том, что с ней связано.

Я спросила у него почему; это было на второй вечер. Жанин поглядела на меня так, будто я брякнула, что папа римский практикует вуду. А дядя Тэд объяснил, что подобные темы он оставляет для публичных выступлений.

– Писательство – такая же работа, как и любая другая, – говорит. – Хочу приходить домой из конторы и класть ноги на стол – как все.

(Само собой, он работает дома.)

– Ну что ж, тоже точка зрения, – сказала я.

На самом деле я была в полном шоке. Как можно называть просто «работой» все, что связано с воображением? Мое мнение о дяде Тэде, которого я даже любила и которым восхищалась, с визгом скатилось под гору почти до уровня моря.

А потом стало сползать еще ниже – уныло и неспешно, будто санки по очень пологому склону, поскольку дядя Тэд завел разговор о доме. И о деньгах. Явно очень довольный тем, сколько денег он заработал за последнее время, он поведал мне, какие именно украшения и улучшения в доме сделаны на гонорар от каждой книги в отдельности. Жанин с жаром кивала и напоминала ему, что подвал Ника – это результат «Проклятого особняка», а он парировал, что встроенные книжные шкафы – это «Сдавайся, дьявол», и оба сообщили мне, что после «Явления тьмы» они смогли позволить себе пригласить дизайнера по интерьерам и сделать ремонт в гостиной. Я подумала, что относиться так к книгам – это просто ужасно. Я считала, что книга – это Произведение Искусства.