Быть рядом - Алесь Куламеса

По приезду, отец не стал загонять машину с гараж, а оставил на открытой стоянке. Теперь это очень пригодилось — автомобили стояли везде, буквально один на другом, и я не уверен, что мы смогли бы выехать.

Отец завёл машину и медленно стал лавировать между другими автомобилями, двигаясь к воротам. Он ехал без света, выключив фары.

— Пап, — начал я, — а почему…

— Цыц, — шикнул он на меня, — не твоего ума дело!

Я замолчал. Теперь я испугался по-настоящему. Мне вдруг показалось, что отец не в себе. По крайней мере, таким я его никогда не видел.

Всё так же, не включая фар, мы подкатили к воротам. Отец остановил машину и, сунув руку за пазуху, замер. На КПП горел свет, но внутри никого не было. Отец немного подождал, потом вышел из машины. Он зашёл внутрь строения, и через секунду ворота дрогнули и стали разъезжаться.

— Надо же, как повезло, — пробормотал отец, вернувшись в машину и трогаясь с места, — впервые в жизни радуюсь отсутствию дисциплины.

Выехав за пределы части, отец включил фары и поехал гораздо быстрее. Выбравшись на трассу, он и вовсе помчался стрелой.

Несмотря на довольно-таки рискованную скорость и необходимость уделять всё внимание дороге папа расслабился. Он расстегнул ворот, достал из бардачка между сиденьями смятую пачку сигарет и с видимым наслаждением закурил. Потом включил проигрыватель со своей любимой испанской гитарой. Стал тихо насвистывать в такт мелодии.

В этот момент я понял, что гроза миновала и отец — снова прежний. Поэтому я рискнул спросить:

— А в какую часть нас переводят?

Отец улыбнулся и подмигнул:

— А разве это важно, сынок?

Я улыбнулся в ответ:

— Просто интересно.

Отец кивнул, затянулся сигаретой и ответил:

— Тогда давай я скажу так: приедем — увидишь. Идёт?

— Идёт. А ехать далеко?

— Ну, — протянул отец, — надеюсь, к утру будем. Так что спи пока. Музыку сделать тише?

— Не надо, папа, — сказал я, устраиваясь поудобнее на сиденье, — и так засну.

— Ну хорошо, сынок, — тихо сказал отец и всё таки уменьшил громкость. Как всегда.

Он неисправим, успел подумать я, прежде чем провалиться глубокую дрёму.

* * *

Я проснулся из-за того, что болела затёкшая шея. За окном уже серели предрассветные сумерки.

— Доброе утро, — произнёс отец, — правда, здорово вот так, вдвоём, ехать навстречу рассвету? Согласись, что-то в этом есть.

Я посмотрел на него искоса, но ничего не ответил.

— Выспался? — поинтересовался отец.

— Так себе, — я потянулся и снова зевнул.

Отец, несмотря на то, что всю ночь провёл за рулём, совершенно не выглядел утомлённым. Напротив, он казался бодрым и свежим, словно хорошенько поспал. А ещё — очень счастливым.

Отец перехватил мой взгляд и подмигнул:

— Не расслабляйся, нам ещё долго ехать.

Я посмотрел на дорогу внимательнее. Странно… Это не автобан или шоссе. Впереди между рыжими стенами соснового леса петляла узкая линия, засыпанная сухими иголками. Обычный просёлок, по которому ездить можно только летом и то — на внедорожнике вроде нашего ВАЗа.

— Пап, а где мы?

— В машине, где же ещё.

— Серьёзно, пап. Почему мы по лесу едем, а не по нормальной дороге.

Отец пожевал губу и спросил:

— Если я тебе скажу, что так быстрее, ты мне поверишь?

— Нет. Ко всем частям ведут хорошие дороги, и ты это знаешь, — я снова стал волноваться за отца; кажется, у него ничего не прошло. — Куда мы едем?

Отец перестал улыбаться. Он замедлил ход машины и спросил:

— Ты в самом деле хочешь знать?

Я кивнул.

— Мы едем на Алтай, к моему другу. Он лесник.

— Чего??? Пап, причём здесь Алтай? Тебя же в другую часть перевели.

— Никуда меня не переводили. Просто я решил до поры до времени не говорить тебе правды.

— Какой правды, пап? О чём ты?

— Да о том, дурья башка, что я не хочу тебя потерять! — вспылил отец.

Я отшатнулся к дверце.

— Я не допущу, чтобы ты попал в зачетник, понимаешь? Ты — это всё, что у меня есть, и я не могу допустить, чтобы ты умер. Мы уедем на Алтай, спрячемся в горах, и никто нас не найдёт. В той глуши можно дивизию спрятать и никто не узнает. И не важно, что будет дальше, главное чтобы ты жил. Понимаешь? Сынок, ты понимаешь меня?

Я не мог ему ответить. Просто слова застряли в горле. В голове не укладывалось: мой отец — дезертир. Мой! Отец!! Дезертир!!!

— Папа, — вырвалось у меня, — но ведь ты присягу давал.

— Да пусть они подавятся своей присягой! — рыкнул отец, — Они не могут заставить меня отдать им своего единственного сына.

— Папа, но ведь нельзя так — Родина в опасности….

Отец вдруг резко вывернул руль, и мы соскочили на обочину, под кроны деревьев. Машина дёрнулась и остановилась. Отец повернулся ко мне:

— Сынок, да ты что? Причём здесь Родина? Через пару часов нашу часть повезут на смерть. И вместе с солдатами — их семьи. Жён, матерей, детей. Какая Родина, сынок? Это обыкновенное убийство!

— Но это же взаимозачёт, папа! Наши — их! — жизни приблизят победу! Так и должно быть. Так всегда было.

— Нет! — заорал отец, — Не всегда! Твой прадед сражался с оружием в руках, видя лица врагов. Он прошёл от Москвы до Берлина и вернулся. И он победил! И остался жив. А если бы он умер, то не было бы ни меня, ни тебя.

— А ты помнишь, что он рассказывал, — вспылил я в ответ, — про разорённые города и сёла, про разруху и голод? Про «всё для фронта, всё для победы»? Теперь-то всё совсем по-другому! Ни голода, ни разрухи, ни сирот и вдов. А всё потому, что ты и я, как твой сын, идём на смерть. Идём добровольно, чтобы наша Родина победила. Папа, это долг наш, понимаешь? Обязанность наша!

— Долг, Родина — это всё красивые слова! А ты знаешь, как всё выглядит на самом деле? Всех загоняют в большую камеру и травят газом. И вроде всё безболезненно, но видел бы ты лица людей и то, как они, лежат вповалку друг на друге.

— А то ты видел!

— Видел! И не хочу, чтобы ты оказался среди них.

— Папа, ну пойми ты, — я не знал, как ещё объяснить ему, — нельзя так. Мы должны и всё. Родина нуждается в нас.

— Знаешь что, — удивительно спокойным тоном проговорил отец, — в сорок первом году, когда немцы рвались к Москве, твой прадед пошёл на фронт. Потому что Родина нуждалась в нём. Потому что его винтовка могла остановить врага. И остановила. А наша с тобой смерть кого остановит?

— Такого же врага!

— Сынок, да забудь ты про то, что тебе в школе говорили. Всё изменилось! Раньше я мог вернуться с войны. А теперь — нет. Всё, билет в один конец. Вот поэтому и решили, что семьи военных нужно вместе с ними в зачётник отправлять. Чтобы сирот не плодить да на пенсии не тратиться. Конечно! Это гораздо экономнее. Мне тоже в школе рассказывали, что высвободившиеся после разоружения в восемьдесят шестом деньги помогли поднять экономику до заоблачных высот. Это так, это правда. Но! Понимаешь, твой прадед видел перед собой врага. А что увидишь ты? Стены газовой камеры? Раньше убивали хотя бы враги, чужаки. А теперь — травят свои. Арифметика проста: кто больше собственных граждан передушит — тот и победил! Ну да, экономика в порядке, разрушений никаких — чистенькая война. Политики пригрозили друг другу пальчиками и всё. А люди… Только вот что я тебе скажу, сынок: страны, которые сами — понимаешь, сами, добровольно! — убивают своих граждан, не имеют права требовать верности и преданности.

Он замолчал. И у меня тоже закончились слова. Отец положил мне руку на плечо и заглянул в глаза:

— До смерти твоей мамы я ни о чём таком не думал, сынок. Но когда она погибла, что-то во мне надломилось. Я не отдам тебя им. И плевать я хотел на долг, патриотизм и Родину. Ты им — не достанешься.

Я посмотрел в его глаза и ощутил, как заплясали на кончике языка нужные, правильные слова:

— Можно я скажу?

Отец кивнул.

— Пап, на самом деле ничего не изменилось. Подожди, дай я договорю!

Отец сдержался и промолчал.

— Ничего не изменилось, — повторил я, — что тогда, что сейчас — от нас зависит победа. От каждого из нас. Чем больше людей пожертвует своей жизнью — тем вероятнее наша победа. Разве раньше не так было? Да так же, один в один так же! У кого больше солдат, то и побеждал. Да, теперь это выглядит по-другому. Но суть осталась та же.

— Нет, — медленно проговорил отец, — не та же. Твой прадед сражался за Родину. И его враги — хоть и были не правы — тоже сражались. А нас — и тех, на другой стороне — заставляют за неё умирать. Неужели ты не понимаешь, что это совсем разные вещи? Диаметрально противоположные!

Я промолчал. Всё равно ему ничего доказать невозможно.

Отец хотел что-то сказать, но вдруг наклонился к рулю и впился глазами в небо. Я проследил его взгляд и заметил среди облаков чёрную точку. Она быстро приближалась.