Дева и цыган - Дэвид Герберт Лоуренс

Неприкрытая и волнующая страсть во взгляде осталась, но поубавилась ее сила, исчезла дерзость. Лишь иногда вспыхивая в глазах огонек, но скорее холодный, неприязненный. Впрочем, неприязнь рассеялась, пока он смотрел, как Иветта копается в медных и бронзовых поделках. Она выбрала маленькое овальное блюдо со странным чеканным узором наподобие пальмы.

— Оно мне нравится, — сказала она. — Сколько стоит?

— Сколько не пожалеете, — ответил цыган.

Иветта оробела: ей показалось, что цыган насмехается над ней.

— Уж лучше вы назовите свою цену, — взглянув на него попросила она.

— Сколько не жалко, столько и дайте, — повторил он.

— Нет! — вдруг решительно сказала Иветта. — Если не назначите цену, вообще не возьму.

— Ну хорошо, — уступил он, — два шиллинга.

Она протянула ему полкроны, он порылся в кармане, вытащил горсть мелочи и отделил шесть пенсов сдачи.

— Старая цыганка видела вас во сне, — сказал он и пристально, испытующе посмотрел на нее.

— Вот как? — разом оживилась Иветта. — И о чем же сон?

— Смысл таков: будь смелее, не то упустишь счастье. А сказала она так: «Обрети смелость в теле своем, иначе удача отвернется от тебя». И еще: «Слушай, что говорит вода».

Слова эти ошеломили Иветту.

— А что это значит?

— Я спрашивал, но она и сама не знает.

— Повторите, пожалуйста, — попросила Иветта.

— «Обрети смелость в теле своем, иначе удача отвернется от тебя». И еще: «Слушай, что говорит вода».

Он замолчал и взглянул на нежное, задумчивое лицо. Точно легкий благоуханный ветерок повеял — он почуял благодарное и согласное движение ее души.

— Раз наказано обрести смелость в теле и слушать, что говорит вода, так и поступлю, — кивнула Иветта. — Правда, я не понимаю, к чему это, но постараюсь сделать как велено.

И подняла на него ясные глаза. Многолико естество человека, будь то женщина или мужчина. Одной своей личиной Иветта любила этого цыгана, всеми остальными — либо противилась, либо не внимала ему.

— На мыс больше не приедете? — спросил он.

И снова в ответ лишь ясный, но пустой взгляд.

— Кто знает, может, и приеду. Когда-нибудь.

— Весной пахнет! — Он чуть улыбнулся и прищурился, глядя на солнце. — Скоро мы снимемся и — в путь.

— Когда?

— Наверное, на следующей неделе.

— И куда поедете?

Он лишь мотнул головой.

— Наверное, на север.

Иветта посмотрела на него.

— Ну что ж! Наверное, заеду попрощаться и с вашей женой, и со старой вещуньей.

9

Слова своего Иветта не сдержала. Чудесные мартовские дни пролетели незаметно. Странно, всякий раз, когда приходилось делать что-то самостоятельно, Иветте становилось невмоготу. Вот бы кто решил все за нее — так трудно самой выбирать наилучший ход в игре, которая называется жизнь.

Жила Иветта по-прежнему: навещала друзей, ходила на вечеринки, танцевала все с тем же самоупоенным Лео. Ей хотелось съездить попрощаться с цыганами. Очень хотелось. И ничего не мешало.

После обеда в пятницу совсем было собралась. Светило солнце. Золотым пламенем горели отцветающие крокусы, вдоль дорожек уже вились первые пчелы. Река Пэпл небывало вздулась. Вода почти достигла сводов каменного моста, от кустов волчьего лыка тянуло терпким ароматом.

Но Иветту вдруг разобрала истома, ах, какая ее разобрала истома! Как в полусне бродила девушка по саду в непонятном предчувствии. Пока пригревает весеннее солнышко, домой она не пойдет. Там страшное бабушкино царство: она сидит в просторном, точно сутана, платье черного шелка и белом кружевном чепце и слушает тетушку Нелл. Та всегда наведывалась по пятницам. Приедет после завтрака, а часов в пять, после чая, уедет. Итак, мать и дебелая, блеклая сорокалетняя вдовица-дочь шушукались у камина, а тетя Цецилия безостановочно сновала по дому. Самого настоятеля не было: по пятницам он уезжал в город. После обеда уходила и служанка.

Иветта сидела на деревянной садовой скамейке в двух шагах от берега. Река вспучилась, забурлила, грозно катились огромные валы. На клумбах догорали огоньки крокусов, темнели прогалины скошенной травы, привлекала взор яркая зелень лавров. На крыльце появилась тетя Цецилия, позвала Иветту к чаю — по пятницам за стол садились раньше. Из-за шума воды Иветта не расслышала слов, но поняла и лишь помотала головой. Солнце еще светит вовсю, а ее зовут к унылому застолью! Ну уж нет! Покорно благодарю!

Нежась на солнце, она отчетливо представила себе цыгана. Душой Иветта умела переноситься в разные места, к разным людям, завладевшим ее воображением. Несколько дней она могла «прожить» в семье Фрамли, несколько дней она всем сердцем была с четой Иствудов. Сегодня она «гостила» у цыган, бродила по их табору в карьере. Любовалась, как бьет молоточком по медному блюду цыган, как изредка поднимает он голову и смотрит на дорогу, как в лошадином стойле играют детишки. Видела она и женщин: вот жена цыгана, а вот крепкая старуха — они вместе со стариком возвращаются с поклажей домой. Иветта остро почувствовала, что сегодня ее дом именно там, в цыганском таборе, у костра, рядом — ее табурет, мужчина со звонким молоточком, старуха ворчунья.

Эта волнами накатывающая тоска по милым сердцу местам, по истинно родным людям вошла в плоть и кровь Иветты. Сегодня ее нестерпимо тянуло в цыганский табор. Он стал ей роднее дома, и все из-за мужчины в зеленой фуфайке. Ее дом там, где этот человек, среди фургонов, детворы, старух. Все ей там мило и дорого, словно там родилась. Интересно, а «видит» ли ее сейчас цыган? Вот она сидит на табурете, вот поднялась, многозначительно посмотрела на цыгана и пошла к фургону. Почуял ли он этот взгляд? Почуял?

Зачарованно глядела Иветта на северный склон холма. Там сокрытая от глаз дорога поднималась на вершину и вела дальше, к мысу Бонсалл. Но не шелохнется темная стена, и Иветта скользит взглядом вниз. У подножия холма река круто поворачивала — путь ей преграждал ряд валунов — и с грозным рокотом мчалась вдоль сада к мосту. Такой полноводной Иветта ее не помнила. От ила и песка вода помутнела, стала точно разбавленное молоко. Слушай, что говорит вода, повторила она про себя. А что ее слушать, она вовсе не говорит, а рычит!

Снова взглянула Иветта на разъяренную реку, бившую о валуны на излучине. Прямо над ней, по склону, обращенному на юго-запад, бежали черные огородные грядки, упрямо тянулись к солнцу фруктовые деревья. Дальше по склону, выше дома и огорода, стояла рощица чахлых лиственниц. Там, на краю огорода, у самой опушки, работал садовник.

Иветту окликнули. То были тетя Цецилия и тетя Нелл. Они шли к воротам и махали ей на прощание. Вот тетя Цецилия напряглась и, перекрывая шум воды, крикнула:

— Я скоро вернусь! Не забудь, бабушка в доме одна!

— Хорошо! — крикнула Иветта, но ее скорее всего не услышали.

Она снова уселась на скамью. Вон две жалкие фигурки в долгополых пальто медленно перебрались через мост и стали карабкаться по тропинке на соседний холм. У тети Нелл в руках был саквояж, в нем она привезла кое-что для бабушки, а увозила дары настоятельского огорода из кладовки со съестным. Все меньше и меньше черные фигурки на белой тропе, все выше и выше поднимаются они к деревне Пэплуик. Тете Цецилии что-то там понадобилось.

Потускнело солнце, уже близок закат. Какая жалость! Какая жалость, что кончается солнечный день, придется идти обратно в дом, в опостылевшие комнаты, где бабушка. Да и тетя Цецилия в деревне не задержится — уже шестой час. А вскорости понаедут из города и все остальные, злые, усталые.

Иветта с тоской огляделась, и вдруг за рокотом реки, со стороны дороги, скрытой лиственницами, ей послышался перестук копыт и скрип колес. Поднял голову садовник. Иветта отвернулась, прошла еще немного вдоль бушующей реки. До чего же не хочется возвращаться в дом! Она посмотрела на дорогу, не показалась ли тетя Цецилия. Тогда, конечно, придется уходить из сада.

Иветта услышала крик и обернулась. По тропинке меж лиственниц к дому опрометью несся цыган. Замелькала на далеком склоне и фигурка садовника — он тоже пустился бежать. И тут же позади страшно ухнуло, и покатился, все ширясь, оглушительный рокот. Цыган махал рукой — обернись!

Иветта оглянулась и в ужасе остолбенела: от излучины реки стеной двигалась огромная, с лохматой пенистой шапкой, бурная волна. Страшный рев, точно многогласный львиный рык, подавил все вокруг. Иветта застыла, не в силах пошевелить ни ногой, ни рукой. Столь велико было ее изумление перед чудодейкой-стихией. Хотелось увидеть все до конца. Но не успела она и глазом моргнуть, как огромный ревущий вал подкатил к ногам. От ужаса Иветта едва не лишилась чувств. Цыган что-то снова крикнул. Иветта подняла глаза — он был уже близко, бежал что есть мочи, черные глаза выпучились.