Однажды ночью в августе - Виктория Хислоп

Агати заключила, что это братья-близнецы. Пол ребенка определить было сложно. Однако по-настоящему притягивала взгляд именно женщина в центре – красивая, как голливудская кинозвезда. На шее – ожерелье из жемчуга, в ушах – серьги-подвески, на пальце – кольцо с огромным бриллиантом. Волосы убраны в причудливую прическу, которая подчеркивала длинную стройную шею красавицы и отлично смотрелась с ее украшениями. Подобная фотография вполне могла появиться на обложке какого-нибудь журнала.

«Что за божественное трио, – подумала Агати. – Словно королевская семья… И один из принцев сейчас живет у меня».

Все это представлялось очень загадочным, и некоторое время она с интересом рассматривала фотографию, прежде чем сунуть ее обратно в ящик. Возможно, однажды она выведает подробности этой истории у своего постояльца.

Хозяйка снова принялась за уборку и, вытирая пыль, подняла блюдце, на котором лежали бритва и пуговица. Что ж, если на рубашке не хватает пуговицы, она, Агати, с радостью ее пришьет. В этот момент под бритвой что-то сверкнуло, и женщина отодвинула лезвие пальцем. Там оказалась серьга с красивыми голубыми камнями.

Агати вновь достала из ящика фотографию странной троицы и сравнила серьги в ушах молодой женщины со своей находкой. Да, та самая сережка.

«Ах, наверняка с этим связана какая-то грустная история, – решила про себя хозяйка. – Или, может быть, произошло что-то нехорошее…»

Агати любила гадать на флитзани, кофейной гуще, – раскапывать тайны прошлого и предсказывать будущее – и делала это, как ей казалось, довольно неплохо. Однако тут все было ясно и без помощи сверхъестественных сил. На снимке явно был запечатлен один из тех счастливых моментов жизни, которых уже не вернешь. В конце концов, именно затем и делают фото – на память. А вот найденная среди вещей Манолиса женская сережка рассказывала совсем другую историю, невеселую…

Скудные пожитки квартирантов частенько скрывали какую-нибудь тайну, а Агати обожала все таинственное. Скажем, пачка денег, спрятанная в носок, – ну какой тут может быть секрет? У всех постояльцев находилась при себе примерно одинаковая сумма, иначе они остановились бы в другом месте, более или менее дорогом. У многих жильцов из имущества была только одежда, в которой они явились в этот дом. А значит, любые вещи, помимо одежды, представляли для них большую ценность. Агати была уверена, что легко сможет распознать беглеца, вора или даже убийцу. Женская сережка мало что говорила о своем владельце-мужчине, однако Агати чувствовала: тут замешана любовная история. И не нужно было стирать залитую слезами наволочку дважды, чтобы понять: у этой истории, скорее всего, трагический конец.

С того дня Агати стала испытывать к Манолису поистине материнские чувства. Каждый постоялец был ей как родной, но большинство из них в конечном счете разочаровывали ее: один сломает кровать, другой не улыбнется ни разу, а третий и вовсе уедет, не заплатив. От Манолиса же веяло печалью, а Агати сочувствовала разбитому сердцу больше всего на свете. Ведь сердце – оно словно фарфоровая фигурка. А уж в фарфоровых безделушках Агати разбиралась хорошо, ведь в ее коллекции было несколько сотен экземпляров. Если разбить такую хрупкую вещь, а потом вновь склеить все части, то трещины все равно будут видны.

Все, чего требовала Агати от постояльцев, – это вести себя прилично, не приходить домой пьяными, не шуметь по ночам и вовремя платить ренту. Остальные их дела ее не сильно интересовали. Но в Манолисе чувствовались хрупкость и уязвимость, которые заставляли Агати проявлять к нему больше заботы, чем к кому-либо другому. Тонкие стены дома позволяли хозяйке всегда быть в курсе душевного состояния ее постояльца: она прекрасно слышала и его рыдания по ночам, и жалобные всхлипывания по утрам.

Примерно через неделю после прибытия в Пирей кошмары наконец оставили Манолиса. Отныне ему снилось то, чего он так отчаянно желал. Манолис отыскал местный ресторанчик, основными посетителями которого были портовые грузчики, и всего за несколько драхм не только наедался до отвала, но и приносил в пансион достаточно узо, чтобы напиться до полубесчувственного состояния. А когда падал на кровать и закрывал глаза, к нему приходила Анна. Она лежала рядом с ним, сверху, под ним… ее лицо было так близко! Манолис открывал глаза, ожидая увидеть любимую в своих объятиях, но понимал, что все это время сжимал руками подушку. Иногда ему даже чудился запах Анны, но оказывалось, что это простыни пахли мылом, с которым стирала их Агати.

Проснувшись в очередной раз от дурного сна, Манолис крепко прижался лицом к подушке. Его тело сотрясали рыдания, сердце пронзала боль утраты. Сны казались явью! Проснуться в этой реальности, в этой пустоте, столь отличающейся от наполненных любовью, красотой и радостью снов, было просто ужасно. Манолис чувствовал себя разбитым. Сломленным.

И вновь Манолис обнаружил у изголовья своей кровати Агати. Она услышала его рыдания из коридора и поспешила проверить, все ли в порядке.

– Я уж думала, это зверь какой воет, – мягко сказала она. – По звукам было похоже на медведя.

Манолис сел на кровати и взял протянутый ему стакан.

– Сон, Агати, – тихо ответил он, вытирая слезы простыней, – это был всего лишь сон.

Хозяйка посмотрела на него с жалостью. Нет ничего более печального, чем вид плачущего взрослого мужчины. Манолис казался таким уверенным в себе при первой встрече, и вот теперь он сидел перед ней, весь в слезах, такой беззащитный… Агати знала, что некоторые из ее постояльцев – настоящие сердцееды, но этот был скорее жертвой, нежели преступником.

Манолис чувствовал заботу Агати и знал, что ее доброта идет от самого сердца. Как кота у печки, его согревало исходившее от Агати тепло. Для него не имело значения, что она видела его таким – слабым, беззащитным, плачущим, как ребенок, по своей утраченной любви. Манолис ценил то, что Агати не задавала лишних вопросов.

Он с радостью принял на себя роль сына, которого у женщины никогда не было.

– Со временем ты найдешь в себе силы пережить все это, – уверяла она его. – Поверь мне, так и будет.

Манолис не верил, хотя чувствовал, что Агати говорит искренне.

Он одновременно боялся и ждал с нетерпением своих ночных видений. Иногда они были настолько реальны, что Манолис верил: Анна жива. Он не только видел ее перед собой во плоти, но и чувствовал ее дыхание на своей щеке, ощущал, как ее руки скользят по его спине. Возможно, если бы в ту роковую ночь он отважился подойти к ее распростертому на земле телу, прикоснуться к холодной коже, взять за безжизненную руку, на которой не прощупывался пульс, то смог бы поверить