Том 3. Поэмы 1905-1922 - Велимир Хлебников

14

Сюда нередко вхож и частПястецкий или просто Пяст.В его убогую сумуБессмертье бросим и ему,Хотя (Державина сюда!)Река времен не терпит льда.Я в настроеньи СвятославаСюда вошел кудрями желтый.Сказал согнутый грузом его нраваЯ самому себе: тяжел ты.Число сословий я умножил,Назвав людей духовной чернию;И тем удобно потревожилДосуг собрания вечерний.А впрочем, впрочем взятки прочь,Я к милосердию охочь.Здесь чепуху, там мелют вздор,Звенит прибор, блестит пробор.Да, видя плащ простолюдина,Не верят серому холсту,Когда с угрозой господинаВершками мерит он версту.Его сияющие латы,Порой блеснув через прореху,Сулят отпор надежный смехуИ мщеньем требуют отплаты.Так просто он бесспорно мой.А утром, утром путь домой.

15

Чернеет камень, покрытый пухом,Из камня сосны начеку.И к молний звонкому звонкуНочной извозчик чуток ухом.В простынях льдаПятно зеленое.Мы навсегдаВ тебя влюбленные.И утро освещало медность небес.А в спутнице бедность – не бес.С суровоусой страны входыИзящновыйного моста,И солнце в венке непогодыСюда наклоняет уста.Прекрасен избранный из ста,Он на могилу свежевскопанную.На книгу, пальцами растрепанную,Лицом усталым пусть походит,В нем есть то, что нами водит.Зелен и круголИскусства храм.Оскомин угол.Живу я там.

16

Забыв вселенную, живем мы,Воюя с властью вещества,Полны охальства и истомы,В могучих латах озорства.Утратил вожжи над собойЯ в этот год, забывши, кто я.Но поздно, поздно бить отбой,Пускай прикроют песни Ноя.Носатый бес отворит двери,И вас засыпет град вопросов.Отвечу я: по крайней мере,Я буду с ней обутым в осень.Устало я уж в кресло сел,А бес расспросом беспокоил,Права быть глупостью присвоилИ тем порядком надоел.Я со стены письма ФилоноваСмотрю, как конь усталый, до конца.И много муки в письме у оного,В глазах у конского лица.Свирепый конь белком желтеет,И мрак залитый им густеет,С нечеловеческою мукойНа полотне тяжелом, грубомСогбенный будущей наукойДает привет тяжелый губам.

17

Листок немецкий проворно тычетМне носатая. Проклятый год!Чугунный рок рожденных кличетДля этих сплетен и невзгод.Решетки окон. ЗлатовеетЖивот чудовища соседнего.Мороз был умным, он умеетБельмо соткать в глазу последнегоЕще не мертвого окнаУзором снежным волокна.Но что ж, довольно на сегодня,Был гроба сводом этот сводня.Пока, пока же помолчим,Позднее в крышку застучим.Порой под низкой крышкой гробаТвердим упорно: о, зазноба!

18

Из глыб мычанияСкуем кумиры.В стенах молчанияПрорубим дыры.Узнайте, дети, чей призывИ вечно юн, и вечно жив.Я был березой, у которойПорезом ранен был висок.Сойдя своей походкой скорой,Ты принесла зимой цветок.

19

Хвалебных слов ты недостойна,От глаз до ног ты вся позор,Но взята страстью ты спокойнаИ дышит зноем влажный взор.Пожимаешься ты телом,И, крадучись точно кошка,Ты глядишь по оголтелымСтенам, позже на окошко.И я острее длинной бритвыПорежу тихие молитвы,Скажу на слезы: это рок,Чтоб был, как бритва, я жесток.Чету народов, как щенят,В уме бросая в водоем,Туда иду, куда клонятМеня слова «тебя поем».Для догадок:На лесть я падок.Породе русской вернуть языкТакой,Чтоб соловьиный свист и мыкТекли там полною рекой.О, колос, падай! Падать сладко.Гафиза, жизни мудреца,Здесь черноснежная разгадкаС небрежной правдою лица.Высшеучебные парнишкиЕе зовут Мария Мнишка.

20

Сижу я, обувью ворча,Часы приема у врача.Там травоядная столоваяДля посетителей соловая.Моих медведей берлога близкоК подолу снежных облаков.Взлетел наверх; висит записка:«О, доро… мой… сию… готов».О, трепет пальцев, беглый стукИ треск, как будто в печке пламенный,И лоск знакомых [красных] рук,И ступки стан изящно-каменный.Тростник иль мыслящая печь,И страсть ты тоже печка только.Она, чтоб ляхов гнев навлечь,Она немного тоже полька.Я <между подданных> устал, у повелителя сосну,В повиновении лишь нега.Так ищет верную соснуВ полете птица до ночлега.Струею рабской я плесну,Чтоб был потоптан грязью снег.Но что ж! С чела моего снята хмараТем долгим месяцем угара.Чуть-чуть свою утратил совесть,Зато есть чем заполнить повесть.Мыча, как слон, али чирикая,Здравствуй, здравствуй, я великое.Из руд возможного упорной киркоюЯ книгу прошлого запачкал, чиркая,Хотя здесь, может, дед ПлатонНашел бы целым свой закон.Не поединком беспокоясь.Своею шашкою кичась,Заткнув и Пушкина за пояс,Вошел я к вам сюда сейчас.В тот месяц был сапог дыряв,И мне грозило наводнение,И я, надежду потеряв,Шептал: дружок, не озорничай,На службе будь людских приличий!Я город опишу таким: [он], как заноза,Вошел в то место, где СпинозаКогда-то жил, как в сумке двуутробки.На бой! За мной, созвучия! Не будьте робки!Итак, подвала опишем точно обстановку.Воображенье, брось винтовку!У птиц умирающих,Навеки пристреленных,Взял в долг тот художник суровые глаза,От пыли щеткой мягкой вытер,И их повез с собою в Питер.Подруга, ступка, стрекоза,Лепешки мяты и сырок,И чайник вместо самовара,Небрежных к утвари урок,В углу пивных сосудов пара.Ту ночь провел я до утра.У этих двух, зачем – не знаю,Была беседа их пестра.Валежник ищет так костра.Присохла в нем душа сквозная.Но между ищущих огняИщите, люди, и меня.Звонок. Кивок. А, это вы? Поклон рассерженный.

А, это вы? Привет воздержанный.Я был в немилости тогда,Того достигнув без труда.И вот вошел отменно сух,Я был тогда отважней мух.Священной жертвою поленуПридвинусь к теплому колену.Ты снова бросил на весыУж лысый меч своей красы.Идут толпой седые мысли.И я застыл весь серый в кресле.Ответьте мне: зачем я сер?Бывал ли до меня пример.Белели волосы, как лен,Глаза же острые чернели.

Ужель перед зеркалом трудноРесниц подчеркнуть серебро?Как в море горящее судноВозникло прямое перо.Вот образцы моих острот:Я близоруких спелый рот.Теперь на Каспии, тогда жеЧужой невольник на продаже.Уста и мышцы расхвалив,Стояли около друзья,Как мать богатыря.Порою с хохотом слюнявымИз лести ткали мне ковер.Пока же личиком смазливымЗвала езиня у озер.И, как ночные мотыльки,Просили некоторые встречи,Но крыльев смяты лепестки!И ясны прежние предтечи.Да, в этот дом, высокий и тяжелый,Входил я часто невеселый.На копьях сил умри, зима,Была тех дней моя мечта.Но все же я скажу без шуток,Зачем же истину скрывать,Одетый, трое целых суток,Я не покидывал кровать.В бессильной злобе только вскакивая,Недели ревности оплакивая.А между тем, мертвец зеленыйСтоял в углу красноречиво.Его родитель воспаленный,Узрев певца, изрек: и пива.Как умно шамкали враги,Они жевали сапоги,Его приятели-покойникиВзирали умно из холстов.Как полотенце рукомойникаИз кружев ободы перстов.Весенний хлыст развесист ивы.Слеза? Серебряный пушок.И встречи первые бурливы,Еще рассудок-пастушок.Видали: хищная воронаПорой несет в когтях ягненка?Вой пастуховский, бивень звона.А рядом бьется с клячей конка.Да на чумной растут заразеМолочно-сизые цветы,Вбирая в хобот воли грязиПо длани [рока я и ты].Горячий жар слов подкупалЕе несвязанные речи.Но мака я не узнавалСквозь лихорадку (ум овечий).А между тем, его зерномПитался часто перед сном.Как в невод бились зерна макаВ концы ручейные очей.Она сотрудник гайдамакаИ верит в силу «я» лучей.. . . . . . . . . . . . . . .И сил могучих полна и этаЛысокурая моя.Частушка ей сейчас пропета.Тебе свою сальную шкуруТигрица-столица несет,А ей белокурый понуроВ созвездиях место дает.Неситесь песни о скитальцах,Стучите кости на узких пальцах,И громко ревите слова моряковСквозь бурю, за волны до тех облаков.Перевернув зарницы высиИ отделившись легче мыси,Не знаю, мертв я иль живой,Сейчас поверю я, что выПрилипните к потолку главойОдной работой своей воли.Гребя веслом, везет проказаУшкуй задумчивых пьянчуг.За денщикова бровью глазаПроходит дым, огонь и юг.И дым закутает нас дымкой,Как чайка синяя носясь,А муж томительной ужимкойПосмотрит, веком вбок косясь.

В какой серый мрачный гробЗамкнуты сизой клетки здания.А в песне море и ознобИ трепет ночью мироздания,И клекот белого орлана,И чаек хохот или плач.О, водопадный хрип горлана!Душа летела, как Кивач.Славное море, священный БайкалТот выход песни замыкал.

1914