Тeкущaя инфoрмaция - Сергей Магид

Я прочел десятилетней давности строчки. Теперь уж все равно было, кому их читать.

Я жив, пока я жив, пока я жид,

который жизнь по-русски говорит,

когда вокруг забвения дыра

и сам ты весь на волоске пера.

Иначе не могу и не хочу.

Иначе - обращаются к врачу.

Иначе шеей пробуют петлю,

вот этого я очень не люблю.

Люблю лицо, а не винцо, люблю права,

от коих не одна кружилась голова,

еще страну, где жид всегда герой,

еще себя, - за то, что я такой.

Я достал сигареты.

- Давно не читал стихи девицам, - сказал я.

Стефания выпрямилась и закурила от моей зажигалки.

- У вас все в таком духе? - спросила она.

- В каком таком?

- Ну, в таком, - сказала она, - не могу найти слово.

- Попробуйте по-чешски.

- По-чешски тоже не могу, - сказала она.

- Ага, - сказал я, - ну, значит, действительно, все в таком.

- Очень грустно, - сказала она.

- Да бросьте, - сказал я, - грустно, что вы мне лапшу на уши вешаете.

- Лапшу?

- Лапшу, - сказал я. - Развесистую клюкву.

- А, - сказала она, - мозги вам бетонирую, да?

- Ну, хоть чему-то вас, я вижу, научили в Питере.

- Где же эта лапша? - спросила Стефания.

- Вам виднее, - сказал я, - где.

Она смотрела на меня, стряхивая пепел на асфальт. Лицо ее было совсем близко.

- Ежиш-Марья, - сказала она. - Тэн Ярда йе грозни тлахал.

- Ужасный, ужасный трепач, - согласился я.

- Но вы еще забыли про моравский акцент, - сказал я.

- И о господине Кенинге, - сказал я. - Это у него вы снимаете?

- Оо! - она улыбнулась. - Вы - и злитесь?

- Я? - удивился я. - Ничуть.

- Злитесь, - сказала она.

- Ладно, - сказал я, - зачем вам нужна была эта "пражанка от Влтавы"?

- Знаете, - сказала она, помолчав, - очень интересно себе выбирать разные варианты жизни. Когда тот, который у тебя есть, тебе не подходит. Просто никуда не годиться, да? Очень здорово их примерять. А что если так или вот так, или еще как-нибудь. Но все равно в каждом какой-то изъян. В любом.

- Так Тельч вам не подходит?

- Да бросьте, - сказала Стефания.

- О'кей, - сказал я. - Это все, что вы хотели мне сообщить?

Порыв ветра с реки обрушил на нас шелестящий ворох мятых листьев. Пара их упала Стефании на волосы, но она этого не заметила. Ее лицо было совсем близко, так близко, что я весь дрожал изнутри.

- Есть одна вещь, - сказала Стефания, - которую мне очень важно знать.

Ледниковые периоды могли сменять друг друга, не менялись только мои отношения с женщинами. Все они мне что-то сообщали, в самом начале или в самом конце. Что-то самое важное, с их точки зрения. Вовсе я не был против того, чтобы поместиться на этой их точке вдвоем, но для двоих там никогда не хватало места. В лучшем случае точка эта мгновенно превращалась в наконечник турецкого кола, в худшем, - в вялое многоточие, которое тянулось бесконечно долго, пока логически не переходило в полный абзац.

- У вас что, действительно, нет необходимости в вере? -спросила Стефания.

- Ну, это очень легкий вопрос, - сказал я. - Я-то думал.

Стефания не сводила глаз с колеса. У меня бы уж голова закружилась.

Я докурил и собрался было отправить окурок в Чертовку, водяному на разживу, но потом передумал, растер тлеющий табак о каблук ботинка и оставшийся желтый цилиндрик положил в карман куртки.

- Вам не холодно? - спросил я.

- Холодно, - сказала Стефания. - Но вы мне не ответили.

- Послушайте, - сказал я. - Стефания.

Все-таки какое-то неестественное у нее было имя. Какое-то насквозь придуманное и очень длинное. Я не знал как его сократить. Стефа. Стеша. Но ни в Стефу, ни в Стешу она не вписывалась. Не шло это ей. Пожалуй, действительно, только Стефания к ней и подходило. Стефания из Чешской Канады. Тельчская Девственница. Или Блудница.

- Э-э, - сказал я, - давайте, Стефания, уточним. Вы о какой, собственно, вере спрашиваете, о той самой?

- О той самой, - усмехнулась она. - А еще и другие есть?

- Вагон и маленькая тележка, - сказал я. - Это выражение вам понятно? Может быть, лучше нам на чешский перейти?

- Понятно, - сказала она. - Вы тоже хорошо умеете лапшу на уши вешать.

Мы засмеялись одновременно. Мы смеялись и смотрели друг на друга. Она прятала ладони в рукава свитера. Свитер был ей явно велик.

- Подарок Бенедикта? - спросил я, прикасаясь к ее плечу.

- Нет, - сказала она, улыбаясь, - это отцовский. А юбка теткина. И хватит вам, ладно?

- Ладно, - сказал я. - Пойдемте лучше кофе выпьем, а то это колесо нас здесь перемелет.

Стефания кивнула.

Я смотрел на нее сзади, когда мы уходили с моста, потом догнал.

- Это Грзанский дворец, - сказала Стефания. - Построен в году пятнадцать восемьдесят шесть.

- В тысяча пятьсот восемьдесят шестом, - сказал я. - А за пятнадцать восемьдесят шесть сейчас и пачки сигарет не купишь.

- А, сакра, - сказала Стефания.

Чертыхание, слетевшее с ее губ, шло ей так же как все ее ночные рубашки. Вообще я бы не удивился, если б в году пятнадцать восемьдесят шесть встретил ее у этого дворца в компании каких-нибудь забулдыг-вагантов. А что, университет здесь уже процветал. А я бы тогда гулял по Кампе каменным гостем из "пустыни Тартари" и предложила бы мне Стефания провести с ней ночь за пару грошей или крейцеров или чем здесь у них в то время платили за любовь. А я бы отказался. Как строгий в нравах московит, избегающий соблазна латинян. И латинянок. В то время. В то время, наверняка.

Я поднял голову, но увидел лишь серую, с облупившейся штукатуркой, стену без окон. Визу там была потемневшая доска с плохо различимой надписью. "В этом доме 30 декабря 1859 года родился Йозеф Б. Фёрстер. Своей музыкой возносил он нас к высшей красоте".

- Слышали о таком? - спросила Стефания.

- Никогда в жизни, - сказал я.

- Да? - сказала Стефания. - А вот что у вас было в году одна тысяча пятьсот восемьдесят шесть?

А что у нас было в том году? Да то же, что и всегда. Не так уж много лет прошло с тех пор, чтоб что-нибудь изменилось на просторах Евразии. Всего-то четыреста с хвостиком.

- Хотя нет, - сказал я, - кое-что все-таки изменилось. Одно великое событие все же произошло. С историей Евразии связанное. Но здесь, а не там.

- Это какое? - спросила Стефания.

- Кафедру русистики пришлось основать, - сказал я. - Наверное, для того, чтоб мы там встретились.

- Хм, - сказала Стефания. - Встретились мы с вами у "Кита", где вы глодали текилу.

- Стефания, - сказал я, - глотали, глотали.

- До прчиц, - сказала Стефания.

Велкопршеворская площадь была как раз из той поры, из времени вагантов и латинянок без комплексов, отдающихся за грош. Тесный каменный двор. Мостовая выложена булыжником, в трещинах между камнями пожухлая трава. По обе стороны облетающие деревья под унылым небом. И два гордых флага, вздыбившиеся друг против друга за оградами из поредевших ветвей. Слева революционный, трехцветный, справа красный, еще более революционный, но с белым крестом, похожим на большого рака с четырьмя клешнями.

Я свернул направо. Рядом с деревянными воротами висела большая медная доска. Новая, светлая. "Посольство суверенного ордена мальтийских рыцарей".

Стефания подошла и встала рядом.

- Я, конечно, слышал все эти разговоры о том, что Бог существует, сказал я. - Я и сам вовсе не против того, чтобы в Него поверить. Но как-то, понимаете, все времени нет. Нет времени всерьез об этом поразмышлять. Ну а раз об этом надо размышлять, да еще время находить для таких размышлений, значит, видно, нет и необходимости.

- Вы так спокойно об этом говорите, - сказала Стефания, спрятав ладони в рукава, а рукава сунув под мышки. - Что же ваша жизнь? Зачем она? Что ее держит?

- Позвоночный столб, - сказал я, - ее держит.

Вообще мне казалось, что я заболеваю. А, может, я давно уже был болен. Я все время смотрел на себя со стороны. Издали и откуда-то сверху. Честно говоря, я не понимал, что я тут делаю. Или, скорее, что он тут делает. Тот, за которым я наблюдал с довольно злорадным любопытством.

- Нет, вы серьезно ответьте, - сказала Стефания. - Не увиливайте.

- С чего вы взяли, что я увиливаю? - сказал я.

Тот, за которым я наблюдал, изо всех сил пытался показать, что он герой. Что уж, во всяком случае, он не увиливает от честного разговора. Но у него это плохо получалось. Совершенно непрофессионально. Мне было так неловко на это смотреть, что я даже закрыл глаза. Все это было похоже на любительский фильм с домашними заготовками. Фильм, конечно, с претензиями. С амбициями и выпендрежем. Но вместо Годара и Линча я видел лишь унылую мелодраму из жизни, которая никого не могла воодушевить. Из жизни, которая была мне совершенно чужда. Из жизни, удивительно неинтересной, обреченной на скуку и забвение.

В темноте кто-то тронул меня за плечо. Кто-то, сидевший сзади.

Я обернулся.

Снова она глядела на меня этим своим взглядом. По-матерински укоризненно.

Нет, все-таки она была больше блудница, чем девственница.

- Знаете что, Стефания, - сказал я, - чтобы понять, на чем держится моя жизнь, вам бы нужно наблюдать меня изо дня в день, а? И никаких интервью. Это понятно?