Пиджин-инглиш - Стивен Келман

— А вот так. Они поют другие гимны. Не те, что мы знаем.

Я:

— Так выучим их. Может, они лучше.

Мама:

— Ничего не лучше. Мы их не знаем.

Я:

— Ничего не понимаю. Та церковь — настоящая. Там хоронили мальчика. Что в ней плохого?

Мама:

— Просто это не та церковь, вот и все.

Мистер Фримпонг:

— Проклятые католики. Хотят нас всех заразить спидом, чтобы заполучить обратно нашу землю.

Все равно не врубаюсь. На той церкви крест. Значит, она правильная?

И еще не въезжаю, зачем постоянно петь гимны. Время от времени можно было бы и на «джембе» сыграть или просто помолиться. Бога, наверное, уже достали все эти песнопения, он их миллион раз слышал. Наверное, потому и устраивает землетрясения. На его месте я бы четко сказал: спойте мне что-нибудь новенькое, а то не поздоровится. Неужели вы, люди, такие ленивые?

Я:

— Может, принести из дома бинокль? Я сбегаю. Глядишь, улики какие обнаружим.

Дерек:

— Не стоит, Гарри. Я все это уберу.

Но я тут точно ни при чем. Если бы меня приняли в Лощину я бы им рассказал про Бога, может, даже спас их души. Хорошая компания — она ведь не только хулиганством промышляет. Добрыми делами тоже можно заняться. Там, где я раньше жил, Патрик Кюффур, я, Кофи Аллоти и Эрик Асамоа обязательно делали что-нибудь полезное, к примеру, относили пустые бутылки из-под колы обратно в «Хижину Самсона». А однажды мы помогли папе Патрика Кюф-фура утеплить дом — собрали с улиц картонные коробки, разодрали на части и пустили в дело. В награду получили большую бутылку фанты, устроили состязание, кто выпьет свою порцию быстрее, и потом хором рыгнули. Получилось не хуже, чем у лягушки-быка, чесслово. Доброе дело — это же здорово, все тебе помогают, и вознаграждение тебя ждет. Рассказал бы кто-нибудь Лощине про добрые дела. На худой конец, я сам готов.

Лидия:

— Держись от них подальше, они хорошему не научат.

Я:

— А твоя Микита научит? Вечно лезет ко мне со своими засосами, а ты помалкиваешь.

Лидия:

— Это другое. У девушек все по-другому, тебе не понять. Тебе нужны настоящие друзья, а не шпана. А Микита просто кривляется, не принимай близко к сердцу.

— Если бы Господь видел, что ты творишь, он бы забрал у тебя глаза. Не собираюсь быть твоей собакой-поводырем, когда ослепнешь. Саму тебя посажу на поводок, и привет, поминай как звали.

Лидия:

— Это была краска.

Я:

— Ничего подобного. Кровь.

На шмотках точно была кровь, потому-то сестра и залила их отбеливателем. Мы оба это знаем. Ложь разделила нас, она раздувалась, пухла, росла, пока не лопнула, как пузырек слюны. Рано или поздно пузырьки обязательно лопаются.

Лидия:

— Не возникай, Харрисон. Это была кровь Микиты, понял?

Я:

— И как же она туда попала? Микита порезалась? Не заметил.

Лидия:

— Это не та кровь. Это женская кровь. Не понимаешь ни хрена, а лезешь! Убирайся!

И она захлопнула дверь маминой комнаты у меня перед носом. Из-за двери донеслись рыдания. С ума сойти. Рад бы ее успокоить, но пусть это послужит ей уроком. Если нарочно поступаешь плохо, это куда хуже, чем по ошибке. Ошибку можно исправить, а дурные поступки (если сам понимаешь, что они дурные) потихоньку разрушают мир вокруг тебя, словно ножницы камень. А я не хочу разрушать мир вокруг.

Я:

— Если бы ты не была такая врунья, не пришлось бы плакать! И у тебя дурацкий вид в костюме попугая! Сними немедленно, от него воняет! Карнавал давно кончился!

Лидия:

— Иди нах!

Это было чересчур. У меня даже в животе похолодело. Никогда бы не подумал, что она скажет мне такое. Я прямо оторопел. Пришлось выйти на балкон, чтобы отдышаться. Я поискал глазами своего голубя. Птиц вокруг масса, но все далеко, даже цвет перьев не разобрать. Я попробовал подманить своего мармеладкой «Харибо», но голубь так и не появился. Прилетит ли он хоть когда-нибудь?

* * *

Кайл Барнс научил меня приколу с грязным пальцем. Ничего особенного: притворяешься, что роешься в карманах, будто у тебя потребовали бабло, а ты никак не можешь найти монетку Чем дольше копаешься, тем ржачнее потом получится.

Наконец вытаскиваешь руку из кармана — мол, нашел, — но вместо монетки показываешь всем грязный палец. Офигенно.

Я поставил опыт на Манике. Он повелся. Зверски круто получилось. До него так и не дошло, что я покажу ему грязный палец. Он бы и за миллион лет не просек. В ход идет средний палец (тот самый, который значит «иди на…»).

Я:

— Влип!

Маник:

— Что за херня, чел! У меня хотя бы кроссовки не такой отстой. Что ты с ними сделал?

У меня засосало под ложечкой. Все вокруг загоготали.

Все вокруг:

— Отпадные бациллы!

— Ничего подобного!

Ну что такого особенного в полосках? Я их сам намалевал химическим карандашом, чтобы смахивали на «Адидас». Правда, на покоцанный. Отравой я не дышал. Раз только вдохнул, даже голова не успела закружиться. Никакого коматоза. Линии я провел ровно, не придраться. Издали смотрятся готично. А эти ржут. Ненавижу. У меня даже глаза налились кровью.

Я:

— Заткнитесь!

Все вокруг:

— Абибасы! Мудофель!

Они бы у меня посмеялись, будь я в Лощине. Кроссовки бы мне целовали, захоти я только. Задницу бы облизывали.

Мама говорит, Господь использует видеокамеры, чтобы постоянно видеть тебя. Вдруг у него нашлось занятие где-то далеко — землетрясение там устроить или наводнение, — а камеры следят за тобой, и ни одна твоя проделка не ускользнет от Боженьки.

Я:

— А я-то считал, Бог видит все сразу.

Мама:

— Он и видит. Камеры на всякий случай. Для тех мест, где дьявол очень силен. Так оно надежнее.

Значит, в наших местах дьявол прямо-таки в расцвете сил, камеры-то понатыканы повсюду! На входе и выходе в торговых рядах, у газетных киосков. Даже в зале супермаркета целых три, чтобы Терри Шушера не тырил пиво. Придется натягивать куртку на голову, капюшона-то у меня нет. Если пошевеливаться, камера меня не поймает, промелькну, будто призрак. Есть надежда.

Мы ждали подходящей минуты. Чтобы никто не загораживал дорогу и можно было сделать дело и свалить. Мы — это я, З-Омби, Шиззи и Убейца. Их задача — выбить цель, а моя — свалить с добычей.

Я:

— Ясно.

Кивок — это условный знак. Не пропустить бы. А потом нужно делать, как они. Побегут — значит, мне тоже бежать. Штука несложная. Прикинусь, что играю в камикадзе, что тут такого. Только не надо дергаться раньше времени.

Цель выбирал З-Омби. Высматривал кого послабее, чтобы не нарваться на отпор и провернуть все в темпе. Пока З-Омби не определился, мы держались спиной к камере. Вроде здесь просто тусуемся, и больше ничего. Я нащупал в кармане зуб крокодила и попросил, чтобы кровь у меня в жилах текла побыстрее.

Мой голубь бродил между газетных киосков. Я не мог отвлекаться на разговоры с ним, чтобы не пропустить знак, но видел птицу краешком глаза. В клюве голубь держал здоровый кусище хлеба. По пятам за моей птицей семенили две другие, белая и черная, хлеб хотели отнять. Пристали намертво, не убежишь. Тут одна как прыгнет, как выхватит кусок у моего! Вот ведь наглость! Мне сделалось жалко своего голубя. Так и убил бы эту парочку мародеров!

Но тут мне пришло в голову, что весь сыр-бор из-за хлеба. Кусок все равно был велик для моего, вот и пришлось поделиться. А птицы не станут вежливо просить. Мне сделалось жалко всех птиц сразу.

З-Омби:

— За дело. Этот фраер подойдет.

В нашу сторону направлялся мистер Фримпонг. Шел себе мимо супермаркета. Совсем один. Только сейчас я понял, на кого придется напасть. Мне стало плохо. С собой он нес всего один пакет с покупками. Из пакета торчал батон. Мистер Фримпонг тощий-претощий, много не съест.

Среди прихожан мистер Фримпонг самый старый. Потому-то он и поет громче всех: зажился. Думает, Господь забыл про него. До меня только сейчас дошло. Меня охватила любовь и жалость к нему, только задний ход уже не дашь: поздно.

Хоть бы с ног его не сбить.

З-Омби:

— Работаем. Шевелите копытами.

Мы сорвались с места. Шиззи и Убейца впереди, я за ними. Я натянул куртку на голову. Играл в камикадзе, вот и все. Плевать, столкнусь я с кем-нибудь или нет, лишние очки мне без надобности. Я даже не смотрел, куда мчусь.

Разогнался я от всей души, только ветер свистел и во рту появился металлический привкус. Захочешь — не затормозишь. Прочь с дороги!

Звук удара. Что-то покатилось по полу. Разбилась бутылка. Распахнулась дверь, потянуло ветерком. Я уже был на другом конце торговых рядов. Мчался со всех ног. По сторонам старался не смотреть.

Я (про себя):

— Это был не я, не я, не я!

Чуть не врезался в ограждение. Спустил куртку с головы. Солнце ослепило меня. Магазин остался за спиной. Я был на улице. Обернулся.