Засечная черта - Иван Алексеев

Литовское войско принялось переходить Ведрошу по мосту и разворачиваться на Митьковом поле. Посланная вперед конная разведка донесла, что в глубине поля стоит русская рать, но численность ее определить не удалось, поскольку разведку отогнали те самые степняки, которые столь досаждали литовскому войску еще на походе.

— Ну, не сорок же их тысяч, — усмехнулся гетман. — Приказываю готовиться к атаке!

Гетман невольно угадал. У воеводы Даниила Щени было в распоряжении около сорока тысяч ратников, силы русских и литовско-польских войск были примерно равны.

Совершая красивые и слаженные перестроения, наемная профессиональная пехота литовского войска развернула свои боевые порядки и, прикрываемая с флангов тяжелой конницей, не спеша, с чувством собственного превосходства двинулась на стоявший в глубине поля большой полк русского воеводы Даниила Щени. Но в большом полку находились не все русские воины. Пятнадцатитысячный засадный полк был спрятан в густом лесу на левом фланге Митькова поля, в том месте, где ранее стояла лагерем дружина леших. Даниил Васильевич поставил ратникам большого полка тяжелейшую задачу: держаться, не отступая ни на шаг под ударами численно превосходящего неприятеля, до тех пор, пока гетман Острожский полностью не переправит свое войско и обозы через Ведрошу и не бросит в бой все резервы.

Стройные ряды литовской пехоты и конницы гордо прошествовали мимо притаившегося в густом лесу засадного полка и ударили на русскую рать. Шесть часов продолжалась тяжелейшая битва. Гетман Острожский, вначале хотевший решить дело атакой одного лишь передового отряда, раздраженный упорством противника, которого он считал малочисленным и слабым, постепенно бросал в бой все новые и новые полки. Он считал, что вот-вот добьется неизбежной победы, и посылал к мосту порученцев из свиты, чтобы поторопить переправляющиеся свежие войска.

И лишь когда последняя обозная телега перекатилась через бревенчатый настил, а личная гвардия гетмана, его последний резерв, ускоренным маршем направилась к месту сражения, над верхушкой столетней сосны, возвышавшейся над густым, с виду непроходимым лесом, вспыхнул, разгораясь, яркий смоляной факел. Воевода Даниил Васильевич, находившийся непосредственно в рядах своего полка и руководивший боем, в течение последнего часа непрерывно поглядывал на эту сосну в ожидании условного сигнала. Увидев наконец факел, воевода перекрестился, повернулся в седле своего огромного богатырского коня и скомандовал трем безотлучно находившимся рядом с ним пешим дружинникам в неприметной серо-зеленой одежде с нашитыми на плечах шевронами с желтой рысью:

— С богом, сынки! Передайте засадному полку приказ на атаку, а вашей дружине — на уничтожение моста!

Дружинники, не говоря ни слова, легким стремительным бегом по разным маршрутам ринулись в лес и вскоре исчезли за деревьями. Хотя бы один из трех обязательно должен был добраться до цели и передать важнейший приказ, решающий исход сражения. Воевода вновь повернулся лицом к полю битвы и зычным голосом, перекрывающим звон клинков и гром пищальных залпов, принялся подбадривать свою рать, смертельно уставшую, израненную, но не даже не помышлявшую об отступлении, вцепившуюся зубами в этот клочок древней русской земли.

Удар засадного полка в тыл литовцам был страшен своей внезапностью и силой. Литовское войско потеряло стройность, превратилось в толпу, мечущуюся в панике и не подчиняющуюся никаким командам. Кое-как собрав вокруг себя гвардию, гетман Острожский попытался было пробиться к мосту. Но мост уже пылал ярким пламенем, а перед ним заняли позиции те самые дружинники в простецком обмундировании без галунов и других украшений, которые утром, обороняя этот самый мост на противоположном берегу, нагло и успешно бросили вызов всему свежему литовскому войску. Причем сейчас этих дружинников было в несколько раз больше. Гетман, окруженный со всех сторон, потерявший управление войском, понял, что он проиграл. Но прежде чем выслать парламентеров, которые должны будут обсудить с русскими условия капитуляции, ясновельможный пан Острожский, дрожа от бешенства и унижения и желая найти виновника своего позора, обрушился на начальника своей разведки, которой он так гордился:

— Где этот чертов пленный, который сообщил нам о том, что русских войск здесь всего три тысячи? Приведите его немедленно! Я растерзаю подлеца собственными руками!

Однако выяснилось, что пленный, который несколько часов назад едва мог говорить, с трудом шевелился и буквально умирал на глазах гетмана и свиты, сбежал, убив каким-то непостижимым образом голыми руками трех приставленных к нему вооруженных часовых. Гетману не довелось получить даже это жалкое утешение и отомстить хоть кому-то из русских, так ловко обманувших его и заманивших в тщательно подготовленную ловушку.

Оставшиеся в живых подчиненные гетмана прекратили сопротивление. Литовское войско перестало существовать. Воевода Даниил Васильевич Щеня впервые в русской военной истории совершил полное окружение и уничтожение неприятеля и выиграл всю войну одним-единственным сражением. Причем окружен и уничтожен был равный по численности противник! Произошло это 14 июля 1500 года от Рождества Христова.

— В общем, был повторен подвиг, совершенный русской ратью на поле Куликовом, и та же тактика вновь успешно применена, — закончил свой рассказ отец Серафим.

— Да, это была великая победа великого воеводы, — произнес Михась торжественно и сурово и, недолго помолчав, продолжил уже другим, слегка извиняющимся тоном: — А вот насчет сходства сего сражения с Куликовской битвой, я с тобой, отец Серафим, согласиться не могу, хотя ты, судя по всему, был когда-то и сам не чужд ратному делу. Ну, посуди сам, в Куликовской битве рать наша навстречу Мамаю вышла и встала, инициативой владел наступающий противник. Задачей князя Дмитрия было выдержать удар противника и обратить его в бегство. А Даниил Васильевич специально врага заманивал в заранее подготовленную ловушку и целью себе поставил не просто отбить неприятельское войско, а окружить и полностью уничтожить его. А дружина наша поморская в той битве, как ты правильно сказал, участвовала, и мой дед там воевал. Но то дела хоть и славные, но все же давние. Не поведаешь ли ты, отче, что сейчас на Руси происходит, чтобы мне знать примерно, куда после выздоровления путь держать, на юг или на север? Хочу к своим поскорее присоединиться, в боевой строй встать.

Монах задумчиво покачал головой:

— Конечно, сыне, расскажу я тебе все, что мне самому ведомо, без утайки, ибо вижу в тебе родственную душу, честного человека, радеющего за Русь-матушку. Только прежде должен заметить, что любое повествование о вещах и событиях есть не сами вещи и события, то есть объекты, а наши суждения о них, зависимые от духовных воззрений субъекта, то есть рассказчика. Понял ли ты, сыне, что я хочу сказать?

Михась спокойно кивнул:

— Понял, отче. Читал я и Платона, и Аристотеля.

— Ого! Так, может, права Анюта? Ты, наверное, и вправду иноземный княжич! — усмехнулся отец Серафим.

— Я — русский дружинник.

— Достойный ответ!

— Кстати, об иноземных княжичах, отче. Они в большинстве своем не слишком-то обременены грамотностью. Я с владетельными особами за морем лично знаком не был, но доводилось мне, служа в Англии, слышать от их офицеров, происходящих из простых дворян, что образование для тамошних принцев — это лишняя головная боль. У них и так все есть от рождения: слава, почет, деньги. А вот учение, усердие и доблесть — удел людей небогатых, своими руками вершащих собственные жизни и судьбы.

— Может, ты и прав. Слишком много уж соблазнов и искушений встают перед сильными мира сего, чтобы им ум и душу свою суметь в узде держать, силу и власть, Богом данную, направлять на добрые и великие дела. Так и нынешний государь всея Руси Иван Васильевич образован блестяще, по знаниям науки книжной, богословия да философии, истории древней и нынешней стоит на две головы выше большинства книгочеев и иерархов духовных, что наших, что западных. Но и он страсти свои темные не только обуздать не смог, а еще и распустил чудовищно. Образованность и начитанность служат ему не для блага великой державы и людей его верноподданных, а лишь для оправдания собственных ужаснейших поступков, дикой жестокости и несправедливости.

На последних фразах голос монаха, вначале бесстрастный, зазвенел, сорвался. Отец Серафим замолчал, встал, подошел к двери, распахнул ее резко и глубоко, всей грудью вдохнул свежего воздуха. Затем повернулся к образам, принялся креститься. Михась услышал, как монах произносит шепотом: «Господи, прости меня грешного!»

Успокоившись и помолившись, отец Серафим вернулся на скамью и продолжил по-прежнему бесстрастно и отрешенно:

— Ты знаешь, конечно же, что в начале царствования успехи нового государя были блестящими. Во всех церквах русские люди славили Господа за то, что Он послал на Русь царя пресветлого, доблестного, мудрого, чуткого к людским нуждам и печалям. Но после смерти царицы Анастасии — ангела во плоти человеческой, царя будто подменили. И нрав его изменился круто, и обликом он неузнаваем стал, сгорбился, глаза округлились, засверкали лихорадочным блеском, выпали почти все волосы на голове. И застонала Русь...