Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Перечислить первые пять опер Петра Ильича Чайковского!
– Э-э… «Воевода»… Э-э… «Ундина»… Э-э… Э-э… Э-э… «Евгений Онегин»…
– Всё, сука! Опять?! Упал, сорок раз отжался! Да что ты там кряхтишь, шняжка… Ага. А теперь пошел учить заново. И оперы Моцарта повтори!!! – Игорь сел и опрокинул в себя рюмку водки. – А то пришел, понимаешь, а они тут «Любэ», блядь, слушают. Несу теперь просвещение в массы… Каждый день классикой начинаем и заканчиваем… Уже нравиться им начало, сами кассеты покупают… Ну а фигли – другое-то я не позволяю ставить! Потому что, – он грозно поднял палец, – дедовщина, блядь!
Дмитрий Горчев
Божий человек
Однажды хмурым таким, знаете (да откуда вам, впрочем, знать, что такое январское архангельское утро), брел я по плацу в тапочках к хозяину продуктового склада Вите Заплаткину за порцией грузинского чаю – мы тогда сильно увлекались чифирем.
На полпути встретил я генеральскую комиссию из Ленинграда.
Я был мало того что в тапочках, так еще и без ремня, и военно-строительный мой бушлат, заляпанный всеми возможными красками, был надет на голое тело. На рукаве бушлата хлоркой была дерзко вытравлена пацифистская куриная лапа.
«А это еще кто?!» – грозно спросил ленинградский генерал.
«Да не обращайте внимания, – кротко ответил наш комбат по фамилии Иобидзе. – Это художник, Божий человек. Дурачок наш».
Генерал бурно высморкался в трогательный носовой платочек с незабудками, посверлил меня запрятанными глубоко в смотровых щелях глазами и ничего не сказал.
Старт
Старт космической ракеты я однажды наблюдал метров с пятидесяти.
Вообще-то запуски в те времена происходили хоть и не каждый день, но довольно часто – где-то раз в неделю. Если ракету запускали с той площадки, к которой мы были приквартированы, нас поднимали среди ночи или же прямо перед обедом, рассаживали в машины и увозили на предписанное инструкциями расстояние. Там мы сидели в машинах или курили возле, потом раздавался грохот, и ракета улетала. После этого мы снова садились по машинам и ехали обратно в часть досыпать или же доедать холодный обед. Вот и весь космос.
Но мне непременно хотелось посмотреть запуск вблизи, так, чтобы как в кинофильме «Укрощение огня»: отходили бы штанги, отсоединялись шланги, ну и вообще. И эту свою мечту я, между прочим, осуществил.
Меня тогда кратковременно и неожиданно назначили заведующим складом при стройплощадке. Стройплощадка представляла собой глубокую, как мечта о дембеле, яму, которую каждый день, кроме воскресенья и календарных праздников, копали к центру Земли мои менее удачливые сослуживцы. Склад мой стоял буквально возле самого старта, и мимо него проходили рельсы, по которым подвозили ракеты – везли их очень медленно – иногда несколько дней, опасаясь, видимо, растрясти драгоценное их содержимое (непонятно при этом, как оно выживало при запуске). Потом ее так же медленно поднимали носом вверх, и она несколько дней стояла, облепленная фермами и штангами, откуда иногда что-то дымило, наверное, жидкий кислород. Все это было чрезвычайно увлекательно, и я, когда не спал (а спал я в первые дни службы на складе постоянно), часами рассматривал ползающих по фермам ракетчиков.
Когда дело доходило до запуска, всех – и ракетчиков, и нас – эвакуировали от греха подальше. Оставались только несколько человек в бетонном бункере с толстыми бронированными стеклами. О моем же складе, который был просто деревянным вагончиком, отчего-то никто не заботился. Впрочем, и ценностей в нем было немного: краски, лопаты, марля, гвозди, рукавицы да пара отбойных молотков.
Ну и однажды во время эвакуации я храбро спрятался за бидонами с краской и никуда не поехал. Эвакуаторы решили, что я ушел по каким-то делам в свою часть, и не стали меня искать. Когда все утихло, я на карачках вылез из-за бидонов и осторожно выглянул в окно: никого не было, ни единого человека. Ракета дымилась белым паром и поэтому напоминала самодельный воздушный шар, построенный коротышками под руководством мудрого Знайки. Все было неестественно мирно, как было позднее замечено в одной песне.
Никто меня ни о чем не предупредил: не было никакого обратного отсчета, но ракета вдруг ожила. От нее отвалились все штанги и шланги, и она, совершенно голая, крупно дрожала. Собственно старта я, честно сказать, не видел: все его продолжение я провел под столом, ведя уже не обратный, а прямой отсчет, как все в том же кинофильме: «Одна секунда – полет нормальный… две секунды – полет нормальный… три секунды…»
Граф Лев Николаевич Толстой славится, в частности, тем, что в главе про битву при Аустерлице гениально описал замедление времени при охватившем человека ужасе: там князь Болконский смотрит на вертящееся перед ним ядро и думает множество интереснейших мыслей. Феномен этот, впрочем, гораздо доходчивее описан в старой русской поговорке «Баба с печи летит – семь дум передумает», но наблюдение, в целом, верное. Я вел свой отсчет уже несколько часов, а ракета все еще висела буквально над моей утлой и совершенно не бронированной крышей. Последнее, что я видел при старте, – это была ракета, которая с непереносимым ревом шаталась, стоя на столбе огня, все более и более кренясь в сторону моего склада.
В части рассказывали, что вот так же точно в восьмидесятом, что ли, году ракета завалилась на старте и угробила человек восемьдесят (и действительно – недалеко от шестнадцатой площадки, где мы что-то копали, стоял неприметный жестяной обелиск со ржавой звездой, похожий на те, что ставили на кладбищах неверующим покойникам).
Но в этот раз все, по-видимому, обошлось благополучно, и я, совершенно невредимый, вылез из-под стола, немедленно закурил и стал понемногу возвращаться к простой и земной человеческой жизни. Оно, конечно, ничего нет лучше, как после неминуемой гибели остаться вдруг в живых и понять, что жизнь прекрасна сама по себе – просто потому, что ты дышишь и видишь вот этот вот кирзовый сапог. Вот хрустнуло что-то в лесу («Посрать бы», – подумал я – в животе было нехорошо), каркнула, пролетая над дымящимся стартом, ворона – что еще нужно человеку для счастья?
А еще для счастья было нужно как-то на всем этом деле не попасться.
Самое худшее, что мне грозило в случае обнаружения, – это особый отдел. Шпионом и изменником тогда был каждый второй, а точнее, каждый первый, что подтвердила позднейшая история нашего государства.
Один особист от ракетчиков уже позже, когда я работал батальонным художником, даже зачастил ко мне в библиотеку будто бы читать подшивки газет. Был он человеком чрезвычайно приятным, охотно угощал меня сигаретами с фильтром и вел разные задушевные разговоры про дембель, девушку, которая наверняка ждет меня из армии с орденом, и про мать-старушку. Сигареты я брал с удовольствием и в благодарность охотно валял ваньку – так, чтобы он, с одной стороны, не терял ко мне подозрительности, а с другой – нельзя было бы придраться. Это было для меня очень увлекательно, поскольку в те времена я, как и практически все закончившие десятилетку идиоты, был ярым антисоветчиком и кухонным революционером: замирая от гибельного восторга, я, пока особист шебуршал в библиотеке газетами, читал у себя в художке роман-газету шестьдесят четвертого года с произведением запрещенного до самой последней степени писателя Солженицына про Ивана Денисовича.
Ах! Как мечталось мне тогда о наступлении царства свободы в нашей тюрьме народов! Чтобы по телевизору показывали ансамбли битлз и пинк флойд, чтобы можно было спокойно слушать по бибиси Севу Новгородцева, чтобы в магазинах продавали без очередей кока-колу и американские джинсы. И ведь все сбылось – все-все!
Впрочем, я отвлекся.
Так и не придумав никакого плана, я предоставил событиям их естественный ход, и, когда возле ямы опять закопошились мои сослуживцы, я вышел из склада, беззаботно вертя на пальце ключи (ключи есть главный аксессуар кладовщика).
«Ты где был?» – спросил меня лейтенант из молодых. «Как где? – неискренне удивился я. – Уезжал со всеми». «Что-то я тебя не видел», – прищурился лейтенант. «Да я с ракетчиками уехал». Лейтенант посмотрел на меня с большим сомнением, но ничего не сказал, и дело на этом закончилось.
Вот что удивительно: я прекрасно помню фамилии всех мерзавцев, под чьим началом служил двадцать лет тому назад (капитан Козляк, майор Жолтиков, прапорщик Нуца, подполковник Иобидзе и проч. и проч.), а фамилию этого самого лейтенанта вспомнить никак не могу. Он был хоть и из молодых (такие обычно рвут жопу, чтобы заметили), но не подлый. И еще он был чем-то похож на Юрия Гагарина.
Я вот думаю сейчас: может быть, он тогда просто догадался про мою мечту, потому что сам когда-нибудь хотел бы остаться на старте во время запуска? Кто его теперь разберет.
Песня
Наша рота располагалась ближе всех к столовой.
- Девочки с Венеры, а мальчики… с дуба рухнули? - Луис Реннисон - Юмористическая проза
- Армейские байки времён страны Советов - Сергей Мироненко - Юмористическая проза
- Кто в армии служил, тот в цирке не смеется - Александр Шемионко - Юмористическая проза
- Там, где кончается организация, там – начинается флот! (сборник) - Сергей Смирнов - Юмористическая проза
- Рыбацкие байки - Мирсай Амир - Юмористическая проза
- Байки от Краба 19. Не судьба - Валерий Гаврилович Карбаинов - Биографии и Мемуары / Прочий юмор / Юмористическая проза
- Хроники города М. Сборник рассказов - Владимир Петрович Абаев - Русская классическая проза / Прочий юмор / Юмористическая проза
- Байки от Краба 18. Экзамен - Валерий Гаврилович Карбаинов - Биографии и Мемуары / Прочий юмор / Юмористическая проза
- Рыцари и сеньоры (сборник) - Алексей Котов - Юмористическая проза
- Дедушка русской авиации - Григорий Волчек - Юмористическая проза