Стройность - Михаил Анчаров

ГЕНРИХ. Я здесь собираю отряд. Отец все воюет с бургундской фамилией, и мне, образованному человеку, приходится все это терпеть! Подумай!

ГИЛЬОМ. Генрих, ты здесь с отрядом?

ГЕНРИХ. Да, Гильом.

ГИЛЬОМ. Ужасно, Генрих! Я прошу тебя, не тронь моих вилланов. Они очень возбуждены!

ГЕНРИХ. Ну… Гильо-ом!.. Стыдись, ты проявляешь малодушие! Вели приготовить мне постель и пойдем: ты меня накормишь.

ГИЛЬОМ. Ах, Генрих шалопай… Когда ты станешь серьезным?

ГЕНРИХ. Пойдем, пойдем. (Открывает дверь — ветер вздувает портьеру.) Какой ветер… Слушай… А ведь это пикантно, что мы с тобой держим в подвале Франсуа?!..

ГИЛЬОМ (свирепо). Я еще в университете об этом мечтал. Пойдем…

Явление 3

Подвал. Ни голом полу — прикованный Франсуа, заросший клочьями бороды. Как привязанный за ногу ворон, он мечется скачками, волоча по камере цепь, привычно придерживая ее руками. Губы его трясутся.

ФРАНСУА. Что же делать!? Что делать?! Неужели не было смысла в том, что я жил? Какая мука… Может быть, еще посчитать? Раз… два… три… четыре… Раз… два… три… четыре… Только бы не думать. Раз, два, три, четыре. Так вытекают капли жизни… Зачем я жил? Зачем мы живем? Зачем вообще жизнь?.. Бедные матери, рожая нас, выкидывают нас на дорогу к смерти. Всю жизнь мы идем навстречу своей смерти. Неужели весь смысл в том, чтобы поудобнее претерпеть путь до своей смерти? Мы идем по этой дороге, и мы растем и умнеем… Когда ты понял все, что тебе положено! — хряк — стрелка часов протыкает тебе глотку. Кто больше понимает, тот больше думает о смерти. Но ведь если я думаю о смерти, значит, мне плохо, так как если бы мне было хорошо, я бы не думал о смерти. Значит, причина несчастья не в том, что умен, а в том, что несчастлив… Подумаешь, великая мысль: «Несчастлив потому, что не счастлив!»… Что ж, не такая уж плохая мысль. Она только означает, что несчастье лежит не внутри меня, а снаружи… Опять?! Как избавиться от привычки обвинять мир в своих несчастьях?! Я обвиняю врагов в моих несчастьях, но не я ли наплодил этих врагов? Кто стремился вверх, к щеголям и попам, и не ужился среди них?! Я. Кто, свалившись вниз, не ужился внизу и решил мстить? Опять я! Низ и верх извергли меня из своей утробы… И вот я догниваю в Гильомовом нужнике… Неужели это все? А что бы я стал делать, если бы меня отпустили? Не нужно лгать, я стал бы делать то же самое… Дьявол меня забери! Дьявол меня забери!! Раз, два, три, четыре. Раз, два, три, четыре… Почему другие люди проще улаживают свои счеты со вселенной?! Раз, два, три, четыре… Раз, два, три, четыре. Очень просто — они не пишут стихов. Раз, два… может быть, в этом все дело? Что — вследствие чего? Что — почему? Бедствия мои от стихов, или стихи мои — от бедствий? Черт возьми, вот вопрос! Все дело в том, поэт я или не поэт… Все дело в этом… Господи! Если ты есть, дай мне узнать, поэт я или не поэт!.. Когда я пишу — я знаю, что я поэт; когда я читаю то, что написал, — лучше бы мне не читать! Все, что написано мною про любовь, слащаво; все, что я написал про хлеб, застревает в глотке!.. Вот я вчера написал в новом роде. (Читает стихи, нацарапанные на стене.)

Не пироги, не сласти на обед —Одна вода да хлеба вкус соленый.И на подстилку сена даже нет.Не забывайте бедного Вийона.

Пауза.

Смотри, вчера написал, а сегодня все еще нравится. Может быть, я все-таки поэт? Хотелось бы мне это знать. Одни говорят, что это гадость, другие — превозносят до небес. Хотелось бы мне поговорить с порядочным человеком, но где его взять? Судари мои, где его взять?

Вводят Жака, кидают на пол, надевают цепь.

Кар-р! Ка-рр! Вот еще падаль! Вот еще сырое мясо!

ТЮРЕМЩИК. Тьфу, безумный!

ФРАНСУА. Кто ты, приятель?

ЖАК. Человек.

ФРАНСУА. Был человек. Теперь ты — отбивная.

ЖАК. Вийон?

ФРАНСУА. Да, Вийон. А ты разве меня знаешь?

ЖАК. Опять ты меня не узнал.

ФРАНСУА. Узнал! Узнал! Это ты накормил меня в кабаке на площади! Давно это было, друг.

ЖАК. Смотри, помнит.

ФРАНСУА. Вот ты мне был нужен… Именно ты! Слушай! Я написал стихи.

ЖАК. Хорошие?

Молчание.

ФРАНСУА. Неужели это ты?..

ЖАК. Да… конечно. А что?

ФРАНСУА. Ты не спросил, почему стихи! Ты не удивился, что в тюрьме — стихи! А почему ты не удивился?

ЖАК. Потому что я знаю тебя — ты пишешь стихи.

ФРАНСУА. Здравствуйте, месье. Я поэт, а вы кто? Вы жареная телятина, вот вы кто! Я думал, что встретил душу, широкую как море! Для которой стихи не безделица, а хлеб насущный! Эта душа не удивилась, встретив в тюрьме стихи; эта душа превозмогла боль собственного избитого тела, спросила мою душу — только! — хороши ли стихи?! А оказалось, что этот тип не удивился только потому, что знает мою профессию! Какой ты скучный. За что ты сюда попал? Наверно, за такое же скучное дело. Ты, наверно, заснул на епископском огороде, куда тебя послали махать руками на ворон? Да? Скажи правду. Или нет: тебя застали, когда ты жрал сырые трюфеля в грибнице. Да?

ЖАК. Я отказался уплатить налог епископу.

ФРАНСУА. Ты?! Это невероятно! Почему?

ЖАК. Потому что я слышал твои песни.

ФРАНСУА. Ты врешь!.. Ты смеешься надо мной… Конечно врешь! Какой же налог, когда налог уже уплатили?

ЖАК. Налог уплатили, а бандиты его похитили, и епископ постановил взять налог еще раз.

ФРАНСУА (хрипло). Этого не может быть…

ЖАК. Как видишь, это так.

ФРАНСУА (убито). Да… я вижу, что это так. Больше ты ничего не добавишь?

ЖАК. Нет.

ФРАНСУА. Бедный мой. Ведь это я упрятал тебя в тюрьму… Я мерзавец.

ЖАК. Нет, Франсуа, это не ты.

ФРАНСУА. Говорю тебе… Я участвовал в налете. Я заговорил с казначеем, пока остальные окружали охрану.

ЖАК. Я знаю, Франсуа. Люди так говорили.

ФРАНСУА. Потом нас схватили. Но не всех. Часть убежала с деньгами. Денег не нашли.

ЖАК. Почем ты знаешь?

ФРАНСУА. Спина моя изрубцованная знает! Лопатки вывернутые знают! Они добивались, куда я девал деньги!

ЖАК. Франсуа, ты брал не для себя. Люди знают.

ФРАНСУА. Люди знают? Скажи — это правда?

ЖАК. Правда!

ФРАНСУА. Вспомнил! Все вспомнил! (Кидается к Жаку, но цепь его валит на пол.) Гх… ха… Жак! Жак! Подтянись на цепи! Я прошу тебя!

ЖАК. Зачем тебе?

ФРАНСУА. Жак! Я не могу дотянуться! Я хочу поцеловать тебя! Я не дотянусь, Жак. Протяни мне что-нибудь, Жак!

ЖАК. Что ты, безумный… тише… Голову расшибешь!

ФРАНСУА. Жак, ты простишь мне все?! Когда я тебя спихнул в воду в Париже, во мне все перевернулось!.. Ты мне веришь?!

ЖАК. Да верю же… Тише… Зачем так… малыш…

ФРАНСУА. Я так устал, Жак! Я устал от своего ума и своего безумия. Я мало прожил и мало сделал, но я успел столкнуть тебя в воду…

ЖАК. Замолчи!.. Это не ты столкнул! Это они нас с тобой столкнули!

ФРАНСУА. Почему ты все понимаешь? Скажи, Жак.

ЖАК. Меня научили добрые люди, и ты… Когда ты поешь свои песни. Уже много людей знают наизусть твои стихи.

ФРАНСУА. Знают ли они мои стихи, Жак? Если б ты знал, как это мне важно! Ведь там нет ничего, что бы их касалось!

ЖАК. Не все сразу, Франсуа. Но мы на твоих стихах привыкаем глядеть в свое сердце.

ФРАНСУА. Жак… Неужели я нашел друга? Если ты мне изменишь!..

ЖАК. Молчи!

ФРАНСУА. Я буду тебе читать стихи, а ты мне будешь говорить про них!.. Я буду во всем слушаться тебя!

ЖАК. О, господи! Если бы это был не ты — меня бы стошнило! Почему ты должен слушаться меня?

ФРАНСУА. Все! Все узнают про тебя!

ЖАК. Ну, если тебе так нужно… Ты, друг, приди в себя! Не трать на меня пороху! Я — песчинка.

ФРАНСУА. Жак! Молчи, если ты болван! Ты песчинка, ты маленький кристаллик, но через тебя я вижу Францию! Я был слепым… Вверх-вниз… Я скакал вверх-вниз… Я вижу дорогу… Вот идет народ… На шею ему сели дворяне… На ногах повисли бандиты… А как быть поэту? Я лез вверх — они меня высекли. Я упал вниз — они меня высекли опять… Я не там искал, Жак. Нужно идти с вами… нужно смириться.

ЖАК. Хорошо, раз ты говоришь так, то и я тебе скажу… На кой черт ты нужен людям смиренный, Франсуа?

ФРАНСУА. Неужели ты хочешь, чтобы я сел тебе на шею, Жак? Что это? Постой!..

Пауза.

ЖАК. Болван! Ты же можешь идти впереди нас всех!.. Если не побоишься!..

Молчание.

ФРАНСУА (медленно и хрипло). Какого черта вдруг все стихло? Что-нибудь случилось?

ЖАК. Нет, как будто ничего.

ФРАНСУА. Случилось. Я слышал тихий удар грома. Ф-фух… какое освобожденье… Всю жизнь я старался не струсить… Не нужно вверх, не нужно вниз, нужно идти впереди — вот место поэта. Я теперь ни черта не боюсь… Есть горечь и есть сила. Ты просто раньше меня сказал слово «впереди». Я уже все понял сам.