В мутной воде - Константин Станюкович

— О боже мой! и вы думаете, что я сержусь на вас?..

Он прильнул к ее руке, и слезы брызнули из его глаз…

— Пора… пора! — проговорил он, вставая. — Прощайте, Елена… Прощайте, ненаглядная моя!..

Она бросилась к нему на шею.

Когда вошел старик, у обоих глаза были красны от слез. Сам старик усиленно моргал глазами, стараясь не плакать.

Он обнял Венецкого, крепко поцеловал его и шепнул ему:

— Уходи, голубчик… Уходи… Ты видишь, что с ней?..

Венецкий еще раз взглянул на Елену и хотел было уйти, но она бросилась к нему, схватила его за руки и прошептала:

— Я люблю вас… Я люблю тебя, мой милый… Знай это…

И с этими словами она, как подкошенная травка, упала к отцу на руки.

Ее усадили на диван. Старик суетился около нее и сердито взглянул на Венецкого. Венецкий понял взгляд старика и тихо вышел из кабинета.

— Уехал? — тихо прошептала Елена, приходя в себя. — Ах, папа, дорогой мой, если бы ты только знал, как я люблю его!

Чепелев утешал свою дочь и долго еще сидел около нее, гладя сморщенною рукой голову своей бедной девочки…

В тот же самый вечер на вокзале Николаевской железной дороги старая Матрена провожала Неручного и Венецкого. Старуха едва удерживала слезы, глядя на доктора, и когда наконец пробил второй звонок, Неручный крепко обнял ее и сказал:

— Ну, Матрена, прощайте, голубушка. За все спасибо вам… Никогда не забуду, как вы берегли меня. Смотрите за квартирой, а если… мало ли что может случиться… умру, продайте все и возьмите себе деньги.

Матрена зарыдала.

Неручный еще раз поцеловал старуху и быстро вошел в вагон.

— Алексей Алексеевич! — вдруг раздался сзади знакомый голос.

Венецкий обернулся. Старик Чепелев торопливо шел к нему.

— Еще не опоздал, слава богу… Приехал проводить тебя!.. Смотри же, пиши мне и, если что случится, дай знать… ты ведь сам знаешь, как я тебя люблю… Да вот возьми этот образ на память… Носи его… Леля прислала!.. — проговорил старик, сунув в руку Венецкому маленький образок.

Венецкий с любовью обнял старика, обещал писать и просил сказать, что он никогда ее не забудет.

— Вот этого я и не скажу… Это нехорошо, брат. Напротив, я прошу тебя скорее забыть ее… Зачем она так тебя огорчила?.. Сама виновата!.. Да хранит тебя Христос!.. — проговорил старик. — Я знаю, ты будешь молодцом… Прощай…

Он перекрестил молодого человека три раза и проговорил:

— Береги себя… Без толку не суйся… Только фанфароны суются, а если надо, — ну, тогда не жалей себя. Впрочем, ты и без меня знаешь, как должен вести себя честный человек… А мы с Лелей будем поминать тебя в своих молитвах! — говорил старик, утирая рукой слезы. — Эка ты у меня молодец какой!..

Пробил третий звонок. Венецкий бросился в вагон. Тихо двинулся поезд и скрылся во мраке ночи. Матрена все еще стояла на платформе и всхлипывала.

Глава тринадцатая

Богатая вдова

I

Состояние, так неожиданно доставшееся Варваре Николаевне, простиралось до шестисот тысяч. Прошло шесть недель после смерти Орефьева, и молодая вдова беспрепятственно получила наследство.

После смерти мужа «интересная» женщина стала еще интересней. Любители пикантных процессов с нетерпением ждали появления вдовы на скамье подсудимых, но ожидания их не сбылись. Орефьев оставил состояние и умер по всем правилам, и многие жалели, что нельзя было видеть интересную вдову в окружном суде, бледную, в черном изящном платье, подносящую батистовый платок к глазам. Сколько было бы удовольствия и как хорошо говорили бы прокурор и защитник на таком процессе…

В обществе, однако, все еще не умолкали слухи о таинственной смерти Орефьева. Несмотря на свидетельство двух знаменитых врачей, вскрывавших труп, о том, что Орефьев умер естественною смертью, от истощения сил, светская молва приписывала смерть «несчастного старика» яду, поднесенному будто бы «этою ужасною женщиной» за ужином. С плохо скрываемою завистью к неожиданному счастью «этой ужасной женщины» дамы рассказывали со слов Чепелевой ужасающие подробности отравления. Яд был новый, недавно открытый. Он действует мгновенно и не оставляет никаких следов. Она достала его «ценою позора» от одного молодого врача (называли при этом фамилию молодого врача), и когда старик попросил красного вина, то она влила несколько капель этого яда в стакан и сама подала его мужу. Орефьев выпил, я через две минуты его не стало.

Впрочем, вариантов было несколько. Во всех гостиных после разговора о войне непременно начинали жалеть «несчастного отравленного старика» и ограбленную «маленькую Елену» и удивлялись, как «эту женщину» не только не арестовали, но еще отдали ей состояние, «купленное кровью». Если находились люди, пробовавшие заступиться за «ужасную женщину», то таких смельчаков барыни окидывали строгими взглядами и категорически замечали, что «эта женщина способна на все».

И тотчас же приводились биографические подробности. Еще в Смольном институте она была скверною девчонкой, без сердца и кокеткой. Случайно на нее обратили внимание. Одна особа посадила однажды девочку к себе на колени и осчастливила ее поцелуями. («Отечески!» — прибавляли, опуская глаза.) С тех пор она вообразила себя красавицей. Ее несколько раз возили к этой особе. Там дарили ее конфектами и… и щипали за подбородок, — voila-tout[14]; но она бог знает на что надеялась и когда вышла из института, то постоянно гуляла с своею матерью по Английской набережной. Но все было напрасно, и она уехала в провинцию. Там она вскружила голову Башутину, вышла замуж за другого и продолжала разорять любовника. Затем таинственная смерть первого мужа (опять несколько вариантов), самоубийство жены Башутина, его разорение, приезд в Петербург и загадочное существование.

Одним словом, бывшие товарки и знакомые Варвары Николаевны перебирали ее жизнь с усердием, которому мог бы позавидовать самый требовательный прокурор.

Трудно было, однако, во всех этих подробностях отличить правду от лжи. Одно только несомненно — это то, что сперва Варвару Николаевну радушно принимали в обществе и называли ее очаровательной женщиной, но скоро отвернулись и говорили, что Варвара Николаевна — «невозможная женщина».

Мужчины держали сторону молодой вдовы. Конечно, они не считали ее образцом добродетели, но находили, что от этого до отравления далеко. Точно так же они считали вполне естественным, что старик Орефьев оставил все свое состояние молодой жене, в которую он был давно влюблен и давно предлагал ей руку. В глазах обычных посетителей салона Варвары Николаевны она приобрела еще более пикантной прелести после этой таинственной истории, наделавшей шума, и все спешили взглянуть на счастливую красавицу, овдовевшую так скоро. Одни говорили, что она после смерти мужа похудела и подурнела, другие, наоборот, рассказывали, что она стала еще прелестней.

Варвара Николаевна никого не принимала и никуда не показывалась.

Башутин навещал ее ежедневно, но после смерти Орефьева в отношениях их заметна была большая перемена. Он вдруг стал ревновать свою любовницу, придирался, подозрительно следил за ней, а она стала бояться Башутина, и эта боязнь мало-помалу переходила в чувство отвращения. Ей хотелось во что бы то ни стало отделаться от него. Она с каким-то непонятным чувством страха встречала своего любовника и отдавалась ему с ненавистью в сердце. Бывали минуты, когда ей делалось так жутко наедине с ним, что она ссылалась на нездоровье, уходила в спальную, звала Парашу и укладывала ее возле себя на постели. Ей скверно спалось по ночам. Во сне часто снился «этот старик» с отвислою губой. Она в страхе просыпалась и будила Парашу. Вообще суеверная, Варвара Николаевна сделалась еще суевернее после смерти мужа. Нервы ее были совсем расстроены. Часто ночью звала Макридушку и просила гадать. Вздрагивала при малейшей неожиданности и вдруг заливалась слезами. Доктор объяснял, что это нервы, и советовал скорей ехать на дачу.

Но успокаивались нервы, — и она снова с обычною аккуратностью принималась за дела. Она уплатила все свои долги и долги Башутина, поместила капитал в банк, рассчитывая при случае поместить его более выгодно.

Кроме Башутина, у нее бывали только самые близкие друзья. В числе последних был, разумеется, и влюбленный барон. Он принимал в ней горячее участие, бывал почти каждый вечер, целовал ее руки и утешал ее, советуя не обращать никакого внимания на басни, распускаемые про нее. Она ласково пожимала дрожащую руку барона, но глаза ее метали искры каждый раз, когда речь заходила о толках, ходивших в городе на ее счет. Она требовала, чтобы барон ей рассказывал все, что говорят о ней, и всегда замечала, сдерживая дрожь в голосе, что ей все равно.

— Меня это нисколько не тревожит. Обо мне столько говорят!..