Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Что-то мне не по себе! Никак не могу отдышаться…
– Попробуй дышать глубже, Квинт Цецилий! Метелл Нумидийский стал послушно глотать ртом воздух, но, не чувствуя облегчения, проговорил:
– Мне плохо…
Сулла подвинулся к краю ложа, чтобы нащупать ногами сандалии.
– Принести тазик?
– Слуги! Позови слуг! – Он схватился руками за грудь и упал спиной на ложе. – Мои легкие!
К этому времени Сулла достиг края ложа и наклонился над столиком.
– Ты уверен, что дело в легких, Квинт Цецилий? Метелл Нумидийский корчился от боли, оставаясь в полулежачем положении; одну руку он по-прежнему прижимал к груди, другая, со скрюченными пальцами, ползла по кушетке к Сулле. – У меня кружится голова! Не могу дышать… Легкие!
– На помощь! – взвизгнул Сулла. – Скорее на помощь!
Комната в одно мгновение наполнилась рабами. Сулла действовал с непоколебимым спокойствием и уверенностью: одних он послал за врачами, другим велел подложить Метеллу Нумидийскому под спину подушки, чтобы он не опрокинулся.
– Скоро все пройдет, Квинт Цецилий, – ласково проговорил он и, снова садясь, как бы невзначай отпихнул ногой столик; оба кубка, а также графины с вином и с водой упали и разлетелись на мелкие осколки. – Вот тебе моя рука, – сказал он раскрасневшемуся и перепугавшемуся Метеллу Нумидийскому. Подняв глаза на беспомощно стоящего рядом слугу, он распорядился: – Прибери-ка здесь! Не хватало только, чтобы кто-нибудь порезался!
Он не отпускал руки Метелла Нумидийского, пока раб подбирал с пола осколки и вытирал лужу; не отпустил он его руки и тогда, когда в комнате появились новые люди – врачи и их помощники. К моменту прихода Метелла Пия по прозвищу Поросенок Метелл Нумидийский уже не мог отнять у Суллы руку, чтобы поприветствовать своего не ведающего покоя, горячо любимого сына.
Пока Сулла держал Метелла Нумидийского за руку, а Поросенок безутешно рыдал, врачи взялись за дело.
– Настойка гидромеля с иссопом и толченым корнем каперсника, – решил Аполлодор Сицилийский, считавшийся непревзойденным целителем в самой аристократической части Палатина. – Кроме того, мы пустим ему кровь. Пракс, подай мне, пожалуйста, ланцет.
Однако Метелл Нумидийский дышал слишком прерывисто, чтобы суметь проглотить медовую настойку; из вскрытой вены хлынула ярко-алая кровь.
– Но это вена, вена! – пробормотал Аполлодор Сикул про себя. Повернувшись к остальным лекарям, он произнес: – До чего яркая кровь!
– Он так сопротивляется, Аполлодор! Неудивительно, что кровь такая красная! – ответил афинский грек Публий Суплиций Солон. Как насчет пластыря на грудь?
– Да, именно пластырь на грудь, – важно распорядился Аполлодор Сицилийский и, повернувшись к помощнику, повелительно прищелкнул пальцами: – Пракс, пластырь!
Однако Метелл Нумидийский по-прежнему задыхался, колотил себя в грудь свободной рукой, вглядывался затуманенным взором в лицо сына и все крепче сжимал руку Суллы.
– Лицо у него не посинело, – обратился Аполлодор Сикул к Метеллу Пию и Сулле на своем высокопарном греческом, – и этого я понять не могу. В остальном вижу у него все симптомы острой легочной недостаточности. – Он указал кивком на помощника, растиравшего что-то черное и липкое на кусочке ткани. – Наилучшая припарка! Она выведет наружу вредоносное вещество. Толченая ярь-медянка, чистая окись свинца, квасцы, сухой деготь, сухая сосновая смола – все это перемешано в нужном количестве с уксусом и маслом. Вот и готово!
И действительно, припарка была готова. Аполлодор Сицилийский сам намазал ею грудь больного и, скрестив руки на груди, стал с достойным восхищения спокойствием наблюдать за действием пластыря.
Однако ни настойка, ни пластырь с припаркой, ни кровопускание помочь не могли: жизнь покидала Метелла Нумидийского, и его рука, вцепившаяся в руку Луция Корнелия Суллы, все больше слабела. Лицо его побагровело, взор сделался совершенно незрячим, паралич сменился коматозным состоянием, далее наступила смерть.
Покидая комнату, Сулла слышал, как низкорослый сицилийский лекарь скромно напомнил Метеллу Пию:
– Domine, необходимо вскрытие. Безутешный Поросенок бросил в ответ:
– Чтобы вы, неумелые греки, исполосовали его? Мало вам, что вы его убили? Нет, мой отец отправится на погребальный костер нетронутым.
Заметив удаляющуюся спину Суллы, Поросенок бросился к дверям и настиг его в атрии.
– Луций Корнелий!
Сулла медленно повернулся к нему. На Метелла Пия глянуло лицо, исполненное скорби: в глазах стояли слезы, на щеках подсыхали ручейки от слез, уже успевших пролиться.
– Дорогой мой Квинт Пий!
Потрясение пока удерживало Поросенка на ногах; его рыдания поутихли.
– Не верю! Мой отец мертв…
– Да, и как внезапно! – отозвался Сулла, печально качая головой. Из его груди вырвалось рыдание. – Совершенно внезапно! Он так хорошо себя чувствовал, Квинт Пий! Я зашел к нему засвидетельствовать почтение, и он пригласил меня отужинать. Мы так приятно проводили время! И вот, когда ужин близился к концу, случилось это…
– Но почему, почему, почему? – На глазах у Поросенка опять появились слезы. – Он только что возвратился домой, он был совсем не стар!
Сулла с великой нежностью привлек к себе Метелла Пия, прижал его вздрагивающую голову к своему плечу и принялся гладить правой рукой по волосам. Однако в глазах Суллы горело удовлетворение, доставленное огромным всплеском чувств. Что может сравниться с этим непередаваемым ощущением? Что бы еще такое предпринять? Впервые он полностью погрузился в процесс остановки чужой жизни, став не только палачом, но и жрецом смерти.
Слуга, вышедший из триклиния, обнаружил сына скончавшегося хозяина в объятиях утешающего его человека, сияющего, подобно Аполлону, победным торжеством. Слуга заморгал и тряхнул головой. Не иначе, игра воображения…
– Мне пора, – бросил Сулла слуге. – Поддержи его. И пошли за остальной семьей.
Выйдя на Clivus Victoriae, Сулла стоял на месте довольно долго, пока глаза не привыкли к темноте. Затем, тихонько посмеиваясь про себя, он зашагал по направлению храма богини Magna Mater. Завидя бездну сточной канавы, он бросил туда свой пустой пузырек.
– Vale,[53] Хрюшка! – провозгласил он и воздел обе руки к насупленному небу. – О, теперь мне лучше!
Глава 5
– Юпитер! – вскричал Гай Марий, откладывая письмо Суллы и поднимая глаза на жену.
– Что случилось?
– Хрюшка мертв!
Утонченная римская матрона, которая, по мнению ее сына, не вынесла бы словечка хуже, чем Ecastor,[54] и глазом не повела; она с первого дня замужества привыкла, что Квинт Цецилий Метелл Нумидийский именуется в ее присутствии позорным словечком «Хрюшка».
– Очень жаль, – произнесла она, не зная, какой реакции ждет от нее супруг.
– Жаль? Какое там! Очень хорошо, даже слишком хорошо, чтобы это было правдой!
Марий снова схватил свиток и развернул его, чтобы прочесть все сначала. Разобравшись в письменах, он зачитал письмо жене вслух срывающимся голосом, свидетельствующим о радостном возбуждении:
– «Весь Рим собрался на похороны, которые оказались самыми людными, какие я только могу припомнить, – впрочем, в те дни, когда на погребальный костер отправился Сципион Эмилиан, я еще не слишком интересовался похоронами.
Поросенок не находит себе места от горя; он столько рыдает, столько мечется от одних ворот Рима к другим, что оправдывает свое прозвище «Пий». Предки Цецилиев Метеллов были простоваты на вид, если судить по портретам, которым, видимо, можно доверять. Актеры, изображавшие этих предков, скакали, как странная помесь лягушек, кузнечиков и оленей, так что я заподозрил, не от этих ли тварей произошли Цецилии Метеллы. Странноватое происхождение…
Все эти дни Поросенок следует за мной по пятам – потому, наверное, что я присутствовал при кончине Хрюшки, тем более что его дражайший tata не отпускал мою руку, что дало Поросенку повод вообразить, будто разногласиям между мной и Хрюшкой пришел конец. Я не говорю ему, что решение его папаши пригласить меня на ужин было случайностью. Интересно другое: пока его tata умирал, а также какое-то время после Поросенок забыл про свое заикание. Если помнишь, он приобрел нарушение речи в сражении при Араузионе,[55] так что можно предположить, что оно является просто нервным тиком, а не более серьезным дефектом. По его словам, этот недостаток проявляется у него в эти дни только тогда, когда он о нем вспоминает или когда ему надо выступать с речью. Представляю себе, как он выглядел бы во главе религиозной церемонии! Вот было бы смешно: все переминаются с ноги на ногу, пока Поросенок путается в словах и то и дело возвращается к началу.
Пишу это письмо накануне отъезда в Ближнюю Испанию, где, как я надеюсь, у нас будет славная война. Судя по докладам, кельтиберы окончательно обнаглели, а лузитане устроили в Дальней провинции полнейший хаос, так что мой неблизкий родственник из рода Корнелиев Долабелла, одержав одну или две победы, никак не может подавить восстание.
- Хроника времен Гая Мария, или Беглянка из Рима - Александр Ахматов - Историческая проза
- По воле судьбы - Колин Маккалоу - Историческая проза
- Первый человек в Риме. Том 2 - Колин Маккалоу - Историческая проза
- Битва за Рим (Венец из трав) - Колин Маккалоу - Историческая проза
- Ирод Великий. Звезда Ирода Великого - Михаил Алиевич Иманов - Историческая проза
- Врата Рима. Гибель царей - Конн Иггульден - Историческая проза / Исторические приключения
- Проклятие Ирода Великого - Владимир Меженков - Историческая проза
- Мессалина - Рафаэло Джованьоли - Историческая проза
- Чингисхан. Пенталогия (ЛП) - Конн Иггульден - Историческая проза
- Богатство и бедность царской России. Дворцовая жизнь русских царей и быт русского народа - Валерий Анишкин - Историческая проза