Асканио - Александр Дюма

— Мне рассказывали, — перебил его король, — что однажды в Риме некий Челлини, золотых дел мастер, не пожелал отдать незавершенную серебряную вазу, заказанную его высокопреосвященством Фарнезе, в те времена кардиналом, а ныне папой.

— Сущая правда, ваше величество.

— Говорят еще, что вся стража кардинала явилась со шпагами наголо и пошла на приступ мастерской, чтобы взять вазу силой.

— И это сущая правда.

— Но этот самый Челлини, притаившись за дверью с мушкетом в руках, доблестно защищался и обратил в бегство телохранителей его высокопреосвященства, а наутро кардинал заплатил ему сполна.

— Все это истинная правда, ваше величество.

— Уж не вы ли тот самый Челлини?

— Да, сир, именно я, и ежели ваше величество сохранит свое благоволение ко мне, ничто меня не испугает.

— Смелее же вперед! — воскликнул король, чуть заметно улыбнувшись. — Смелее же, ибо вы дворянин!

Госпожа д’Этамп промолчала, но с этой секунды возненавидела Челлини смертельной ненавистью оскорбленной женщины.

— Ваше величество, прошу вас о последней милости, — снова заговорил Челлини. — Не смею представить вам всех своих подмастерьев: их десять человек — французов и немцев, все славные ребята, мои искусные помощники. Но двух учеников — Паголо и Асканио — я привез из Италии… Подойдите, Паголо, выше голову, смотрите веселее! Как смотрят не наглецы, а честные люди, которым нечего краснеть, ибо они не совершили ничего дурного… Паголо, пожалуй, не хватает изобретательности, ваше величество, а также вдохновения. Зато он исполнительный и добросовестный мастер; работает он медленно, но хорошо, прекрасно понимает мои замыслы и точно их выполняет… А вот Асканио, юноша благородный, милый моему сердцу ученик, мой любимец. Он, без сомнения, не обладает могучим творческим воображением, по воле которого сталкиваются и бьются на барельефе батальоны двух вражеских армий или же вонзаются в края вазы когти льва или зубы тигра. Нет, фантазия не подскажет ему причудливого, волшебного образа: ни чудовищных химер, ни сказочных драконов, — зато его душа, такая же прекрасная, как и тело, по наитию воспринимает, если можно так выразиться, божественный идеал. Попросите Асканио создать ангела или группу нимф — и никто не сравнится с ним: столько утонченности, поэтичности, неподражаемого изящества в его творениях! Когда я работаю с Паголо, у меня четыре руки, а когда с Асканио — две души. Прибавлю: он любит меня, и я очень счастлив, что вблизи меня бьется такое чистое, преданное сердце, как сердце Асканио.

Пока учитель говорил, Асканио скромно, но без всякого стеснения стоял возле него, и поза его была так грациозна, что г-жа д’Этамп не могла отвести взгляда от черноглазого и черноволосого итальянца, от очаровательного юноши — живой копии Аполлона.

— Если Асканио такой тонкий мастер изящных вещиц, — проговорила она, — пусть придет как-нибудь утром ко мне во дворец. Я хочу, чтоб он сделал какой-нибудь чудесный цветок из драгоценных камней и золота.

Асканио поклонился, взглянув на герцогиню с сердечной признательностью.

— А я, — сказал король, — назначаю ему и Паголо жалованье сто золотых экю в год.

— Они его отработают, — произнес Бенвенуто.

— А что за прелестная девушка с длинными ресницами притаилась там, в уголке? — спросил Франциск I, только сейчас приметив Скоццоне.

— О, не обращайте на нее внимания, ваше величество! — ответил Бенвенуто, хмуря брови. — Не люблю одного: когда среди всех чудесных творений, украшающих мою мастерскую, замечают и ее. Мне это, право, не по вкусу.

— О, да вы ревнивы, Бенвенуто!

— Что поделаешь, сир, не люблю, когда посягают на мою собственность. Представьте себе, хотя это сравнение и неуместно, что кто-нибудь посмел бы возмечтать о госпоже д’Этамп, — как бы вы разгневались, ваше величество! Скоццоне же — моя герцогиня.

Эти слова вывели из задумчивости герцогиню, любовавшуюся Асканио, и она прикусила губу. Кое-кто из вельмож невольно улыбнулся, дамы зашушукались. Король рассмеялся:

— Полно, полно! Вы вправе ревновать, Бенвенуто, слово дворянина! Все мы — и художники, и короли — понимаем друг друга… До свидания, друг мой! Прошу вас, приступайте к работе над статуями. Начните, разумеется, с Юпитера и, когда вылепите модель, принесите ее мне. Прощайте, желаю успеха! До встречи в Нельском замке.

— Легко сказать, ваше величество, — принести вам модель! Как же я попаду в Лувр?

— Часовым у дворцовых ворот будет приказано пропускать вас.

Челлини поклонился и в сопровождении Паголо и Асканио дошел с королем и его свитой до ворот. Тут он преклонил колено и поцеловал руку Франциску I, промолвив с чувством:

— Ваше величество, благодаря посредничеству господина де Монлюка вы спасли меня от заточения, а быть может, и от смерти! Вы осыпали меня щедротами, вы почтили мою бедную мастерскую своим присутствием! Но главное — и я не знаю, как благодарить вас за это, — вы с поразительным проникновением предвосхищаете мои замыслы. Так повелось, что мы, художники, работаем для тех, кто оценит нас много веков спустя. Мне же посчастливилось: я при жизни нашел судью, который всегда поддержит меня, всегда даст просвещенный совет. До сих пор я был мастером грядущих поколений. Отныне позвольте мне быть королевским золотых дел мастером, ваше величество!

— Вы будете моим мастером, моим ювелиром, моим ваятелем и моим другом, Бенвенуто, если только такое звание вам по душе! Прощайте же, или, вернее, до свидания.

Нечего и говорить, что, по примеру короля, все придворные, кроме г-жи д’Этамп, осыпали Челлини ласками и похвалами.

Когда все уехали и Бенвенуто остался во дворе с двумя учениками, Асканио стал горячо благодарить его, Паголо же — словно через силу.

— Не благодарите меня, сынки, не стоит труда. Но послушайте: если вы и вправду считаете себя обязанными мне, я попрошу вас об одной услуге, раз нынче зашел об этом разговор; речь идет о том, что мне всего дороже. Вы слышали, что я сказал королю про Катрин, и слова эти отвечают сокровеннейшему моему чувству. Девушка стала необходима мне, друзья, и в творчестве — ведь вы знаете, с какой радостью Скоццоне служит мне моделью, — и в жизни; я верю, что она любит меня. Итак, прошу вас — хотя Скоццоне хороша собой, а вы молоды, как молода и она сама: не помышляйте о ней. На свете много других хорошеньких девушек. Не терзайте моего сердца, не оскорбляйте моей дружбы к вам, бросая на Скоццоне пылкие взгляды. А когда меня нет, заботьтесь о ней и берегите ее, как братья. Заклинаю вас об этом: я знаю свой нрав, знаю себя и клянусь Богом: замечу неладное — убью ее и предателя!