Алые звезды Прованса - Ксения Баженова

– Меня зовут Адель.

– Пьер, – учтиво поклонился он и подумал: «Ангел! – А потом задумался: – Слуги? Слуги это хорошо. Но почему сейчас готовит ужин она? Может быть, они в отпуске? Что, сразу все? Похоже, девушка не из простой семьи, но при этом такая скромная. Наверняка богата. Родители вряд ли будут рады, если она выйдет замуж за простого мясника, к тому же без приданого. Но об этом пока никто не знает. Да и матери у нее нет. Я ей понравился, это точно. Поэтому, если отец еще не нашел ей богатого жениха, у него есть все шансы с ними породниться. Если она придет в магазин еще раз, действовать надо незамедлительно. И придется на время завязать с «верами».

Адель пришла на следующее утро в той же белой шляпке, но с распущенными волосами, прозрачным блеском на губах и едва тронутыми тушью ресницами. Попросила паштета. Пьер оценил скромный макияж и предложил ей кофе. Она, краснея, согласилась. Пьер фонтанировал шутками и забавными историями. В выходные они договорились сходить погулять и поужинать. Адель не захотела, чтобы он за ней заезжал. Решили встретиться прямо здесь, на площади. «Наверное, стесняется показывать мне свое богатое жилище», – догадался он.

Со свидания Пьер, с одной стороны, возвращался несколько обескураженным, с другой – ему светило гораздо больше шансов на успешный исход мероприятия. Без сомнения, Адель, несмотря на то, что он сегодня узнал, остается неплохой кандидатурой для совместной жизни. Она оказалась не такой богатой, как он себе представлял. Вернее, совсем не богатой. Но она была настоящая аристократка, а ведь он всю жизнь мечтал, даже не мечтал, а просто поклялся себе породниться именно с такой семьей, чтобы навсегда избавиться от прошлого и впрыснуть дворянскую кровь в свои вены, и потом его дети, соединяясь с равными себе, будут подниматься все выше и выше, чтобы наконец вымыть из генов совсем эту проклятую смесь алкашей, дешевых проституток и чернорабочих. В кафе Адель лишь пригубила шампанское и ела как маленькая птичка. То, что она не выпивала, совпадало с еще одним пунктом, который Пьер уже в детстве назначил себе для будущей жизни. Пьющие женщины казались ему наимерзейшими существами, вызывали лишь отвращение и желание ударить. В отношении мужчин Пьер не думал, а о том, как сильно пьет ее отец, он не догадывался.

Ее отец продолжил традицию деда и умудрился до конца промотать их состояние, в котором не малую долю занимало наследство матери. Он играл в карты и на бегах, содержал целый штат любовниц и участвовал в политических играх. Особенно он усердствовал после смерти баронессы. Уже потом, познакомившись с тестем, Пьер вспомнил, что видел плакаты, призывающие голосовать за месье де Бриссака, но никогда не относился к этому серьезно, даже не вникал, кто это, предпочитая отдавать голос за менее карикатурные и мифические кандидатуры. Адели с отцом пришлось продать за долги семейное поместье и почти все драгоценности и снять скромную квартирку.

Адель пригласила Пьера туда после нескольких свиданий, когда уже были произнесены романтические признания, и Пьер, узнав многое о ее семье, заявил, что отсутствие или наличие денег в их отношениях ничего не решает, потому что самое большое богатство для него – знакомство с такой девушкой, как она. Он решил, что вполне можно жениться и на бедной девушке из хорошей семьи, потому что не факт, что его полюбит и осчастливит приглашением в свой мир богатая девушка с такой же родословной. А с лавкой он обязательно что-нибудь придумает. Кстати, Адель, в свою очередь, пребывала в полной уверенности, что Пьер владелец этого чудесного магазинчика, который достался ему в наследство от отца, и радовалась, что не придется связывать свою судьбу с нищим принцем крови. Богатые женихи к ней давно не сватались.

Так вот, он зашел в квартиру, оказавшуюся даже меньше, чем та, которой он пока еще мог пользоваться. Она была беспорядочно и хаотично заставлена мебелью, которую удалось перевезти из их бывшего дома: длинные широкие комоды, тонконогие этажерки, стулья и стопки книг, которые лежали везде – на круглом обеденном столе, на полу, на подоконниках, на полках. Пахло деревом и книгами, а сквозь закрытые ставни проникал полосками свет, и в нем танцевали пылинки. На крошечной кухне негде было повернуться, однако имелась гардеробная, которую и открыла Адель, но там не оказалось ни роскошных платьев, ни круглых коробок для шляп с перьями, ни разноцветных узконосых туфель на шпильках. Там прислоненные одна к другой стояли картины.

– Кроме нескольких маминых украшений, это единственное, что у нас осталось по-настоящему ценного. Коллекцию живописи начал собирать еще дед. Тут в основном импрессионисты. И от продажи ее спасло только то, что отец им просто поклоняется. Но я думаю, такой день все-таки настанет. Надо ведь на что-то жить. Я подумала, кстати, устроиться на работу. Но не знаю куда. Может, в издательство, я знаю языки…

Пьер не слушал, что говорила Адель. Он перелистывал, будто листы огромной книги, стоящие на полу картины. И даже ничего не понимая в искусстве, он чувствовал, что это стоит больших денег. Сердце его часто забилось…

– Адель. – Он взял ее за руку, и она взволнованно замолчала. – Я думаю, нам надо пожениться. Мы созданы друг для друга. Я всегда мечтал о такой девушке, как ты. Понимаю, что я простой парень. Но все же, может, ты согласишься выйти за меня? И не думай о работе, пожалуйста. У нас родятся дети, ты будешь сидеть с ними дома.

Адель высвободила руку, какое-то время стояла молча и смотрела в пол, сжимая пальцы, потом подняла глаза на Пьера, голос ее слегка дрожал:

– Пьер! – Она крепко сжала его кисти. – Пьер! Мне нечего тебе предложить, но знай: все, что у меня осталось, с этого дня принадлежит тебе.

Ко дню свадьбы Пьер уже знал, сколько стоят полотна, и нашел лучшего покупателя картин. Полотна хоть оказались и не самые известные, но денег от их продажи вполне хватало на покупку магазина, да еще немного Пьер планировал оставить на жизнь. Жених ликовал.

Было решено, что ко дню бракосочетания семейство де Бриссак уже должно переехать к Пьеру. Свадьбу хотели отметить в кругу семьи, хотя будущий свекор и требовал пышных торжеств. Он вообще вел себя достаточно надменно по отношению к мяснику, чем крайне раздражал Пьера. Постоянно твердил, что своим согласием на брак их аристократический род оказал Пьеру высокую честь. С каждым днем знакомства старик становился все более неприятен Пьеру, но он держал себя в руках и лишь улыбался. Благо, что этому искусству он начал обучаться в раннем детстве и достиг в нем немалых успехов. В первый раз оказавшись в лавке, месье де Бриссак с брезгливым видом осматривался по сторонам и, поднимая с отвращением на лице батончик колбасы за хвостик и кидая его обратно, приговаривал: «Да, не то что у нас в фамильном замке… Какое убожество. Ну что поделать, любовь. Не могу же я пойти наперекор своей единственной дочери». Пьеру хотелось его придушить. Но день свадьбы близился, лавка была практически его, и он терпел.

Еще одно огромное разочарование посетило его в день свадьбы. Они втроем сидели в ресторане, и будущий тесть заказывал и заказывал себе вина, хотя Адель и Пьер всячески уговаривали его остановиться. Но тесть злился, продолжал пить, и когда они выходили из ресторана, он уже еле держался на ногах и, снова сев на любимого конька: «Я аристократ, а вы кто такие?», раздавал указания направо и налево. На улице он от них отделился, сказав, что не желает идти рядом с мясником.

– Пьер, прости. – Адель взяла мужа под руку и виновато заглянула ему в глаза.

– И что, часто так? – Пьер очень нервничал, еле сдерживался, чтобы не послать новоиспеченного тестя подальше ко всем чертям, и виноватый взгляд жены только взбесил его еще больше.

– Нннет, что ты? – неуверенно ответила она, опустив глаза. – Я поговорю с папой.

Пьер шумно выдохнул. Что-то часто она опускает глаза. Тоже мне, мисс скромность. В этот момент они услышали мерзкий ехидный хохот на другой стороне улицы и остановились, обернувшись.

Месье де Бриссак хохотал.

– Boucher! Boucher![7] – кричал он, корча издевательские рожи и, как расшалившийся ребенок, показывал язык.

– Господи, какой позор! – Пьер сжал зубы и рванул было через дорогу, но передумал. Схватил Адель за руку. – Пошли отсюда! – Она волочилась за ним, пытаясь высвободить руку и удержать свою белую широкополую шляпу, которая норовила свалиться с головы.

– Мне больно, Пьер, пусти.

– Сними шляпу и неси в руке, – сквозь зубы процедил Пьер.

Втолкнув Адель в дом, он хлопнул дверью так, что задрожали стекла. Жена, рыдая, кинулась к нему, сжала его руки:

– Пьер, прости, прости, пожалуйста. Папа больше не будет пить. Я скажу ему.

– Иди умойся. – Она выглядела ужасно жалко с размытой тушью и покрасневшим раздувшимся носом. Перепачканные поля шляпы висели, и свадебное украшение сейчас больше напоминало панаму на огородном пугале. Пьер увидел, что кожа Адель возле костяшек пальцев покрыта красноватыми сухими цыпками. Он с трудом отцепился от ее рук. «Почему я не видел этого раньше?» – И не беспокой меня, пожалуйста, – добавил он во вздрагивающую спину Адели. – Я хочу побыть один. А ты приготовь кровати ко сну. Белье найдешь в большом комоде.