Мелкий принц - Борис Лейбов

ответить.

– Салют! – и смотрит, и смотрит, и не отводит глаза. – Ну чего тебе? Чего ты все высматриваешь? Ты хотел что-то мне сказать?

Да! Вот она! Настоящая европейская женщина. Будущее следующего века. Все сама! И заговорит, и выручит, и придет на помощь неуверенному подростку. Все сделает. Только за бисквит в «Негреско» не заплатит. Предложит. Возможно, даже и захочет. Но я не дам. Нет! Не так меня воспитал дедушка. И я все еще молчу и пытаюсь соскрести с языка слова.

– Ну? – девочка из будущего теряет терпение.

– В пятницу вечеринка. У Бена. Я хотел тебя пригласить. Ну, то есть в дом Бена, но со мной…

Ее верхняя губа дернулась и потянулась в улыбку.

– Ну давай.

И обедать мы идем вместе.

За соседним столом обедают русские мальчики. В первые учебные дни я сидел с ними. Но я, видимо, раньше других оттаял и откололся. Мне страшно хотелось к другому берегу. Свой я знал на ощупь. Мне нравился звук французского, он каждый раз отдавался в памяти каким-нибудь запыленным романом, где в декорациях с лепниной ребята в страусиных перьях отдавали жизни за возлюбленных. Я за возлюбленную готов отдать семьсот франков, которых нет, но обязательно будут. Ее небольшой рот так же примечателен, как бедра или грудь, хотя, казалось бы, просто рот. Открылся, забрал спаржу, и все тут. Но нет. Эдвард рассказал, что строительный материал внутренней стороны щеки тот же, что и у стен влагалища, и с тех недавних пор я смотрю на ее губы и несколько смущаюсь. Что же будет в «Белграде»? Неужели растеряюсь?

Соседний стол гоготал. Валера раздавал лещей низкорослому мальчику с большой кудрявой шевелюрой. Я подслушивал чужой разговор. Курчавого командировали в соседнюю деревню Гарбажер, заселенную алжирцами. На общинные сбережения мальчик должен был забрать у условного араба десять граммов гашиша. Гашиш ему араб показал, но в обмен на франки вручил другой сверток из фольги, с шоколадкой «Риттер Спорт» – судя по тому, что Валера Шерстов после каждой затрещины спрашивал: «Риттер Спорт? Риттер Спорт, блядь?» – он повышал голос до той поры, пока к ним не подошел охранник. Вообще, охранник подходил только к русскому столику, и до нашего появления в этом мире не ясно, для чего они были нужны.

Аурелия прелестно проглатывала. Всей шеей. Зажмуриваясь. Бабушка бы сказала, что у нее ангина или тонзиллит, но, похоже, она просто так ела. Ей я был немного интересен. Она знала Бена, слышала про вечеринки в особняке его родителей, но никогда не была там. А здесь вдруг этот, который должен был бы обедать за русским столиком и, как оказывается, говорит на разных языках, да еще и всех знает, и даже тех, кого не знает она, маленькая принцесса, и бывает там, где она еще не была.

– Здорово, Борян, – без приглашения подсел Валера Шерстов.

Аурелия перестала жевать и уставилась отчего-то на меня, а не на него. Я тоже повернулся и вопросительно посмотрел.

– Ладно, ладно. Не буду мешать, – он по-отечески похлопал меня по плечу и встал. – А она миленькая для иностранки, – и ушел, увлекая за собой хоровод и родную речь.

– Он мне не нравится, – говорит Аурелия.

– Он неплохой, – отвечаю я, – просто немного мудак.

Валера и правда неплохой, пускай и пустой, как дырявый пакет. Простой парень, каких целые города, но судьба взвалила на его семью испытание деньгами. Он не должен был оказаться в Ницце, он ей чужд, как раковая клетка, но именно его отец освоил долю национального достояния и, начитавшись в детстве тех же хрестоматийных романов, что и я, отправил сына Валеру во Францию.

Я не каждое воскресенье говорю со шлюхами и, по правде сказать, до того, как разглядел Аурелию, про гостиницы не думал. Она была не девочкой для комнаты в общежитии. Она жила с родителями, ходила по паркету и поливала мамины цветы на полукруглом балконе. С такой – только на ее территории. Так вот, в первой половине осени, в теплой, когда я ее еще не знал, я шлялся по Ницце без денег. Просто выгуливал глаза. Разглядывал соломенные шляпы, парусиновые брюки, автомобили для двоих и золотые часы в витринах. Любил я и море, как любит его тот, кто в детстве только читал о нем. Я подолгу сидел на гальке, бросал камушки в какую-нибудь выдуманную цель, щурился на солнце и никому не мешал жить. Однажды я разлегся на камнях и думал о чем-то теплом и добром, о Наташиной жопе, что ли, или о доме, как разом мир по ту сторону век потемнел. Я приподнялся на локтях и оглядел пятерых молодых арабов, не сильно превосходивших меня по возрасту. Только один, самый длинный, был взрослый, бородатый, двадцатилетний. На всех были одинаковые спортивные костюмы, трепыхавшиеся на ветру, и без особых прелюдий, не предъявив требований, как поступили бы гвардейцы кардинала, они очень слаженно принялись меня пиздить. Мне повезло, тысяча чертей. Помощь пришла не от европейцев. Все так и продолжили внимательно изучать белые паруса вдали, как будто на заднем дворе пожара не было. Ну пиздят кого-то арабы, ну мало ли. Какой-то мужчина почти что встал, но спутница взяла его за руку и сказала то, что я не смог расслышать. Они были достаточно далеко. Наверное, она сказала: «Серж, не надо! Это не твоя проблема». И Серж послушался. Да, измельчал мушкетер. Растерял свои яйца по Бургундиям, Нормандиям… Помощь пришла со спины. Нос и губы уже были разбиты в кровь. Я чувствовал, как проворные руки тянут из карманов джинсов пустое портмоне и сигареты за десять франков (будьте вы прокляты, канальи), но знакомый голос «Борян, держись!» сократил частоту ударов. Валера перемахнул через перила, в два прыжка оказался в центре одиночного погрома и поставленным в секции ударом по известной нам с детства схеме – бей самого большого и страшного – втащил бородатому в шею, чем вынул из него жизнеобеспечивающую батарею. Мелочь бросилась врассыпную, дальше можно было не выбирать жертву по расчету. Валерка успел схватить самого никчемного, кривенького и сиплого (он молил на французском его отпустить: силь ву пле), но у Валеры по французскому два, и безголосый еще минуту просился встать и просто уйти, но бросил эту затею, смирился и только горько стонал от каждого нового прилета мыска в бок.

– Как будто кончает, – поделился наблюдением Валера.

Он помог мне встать. Вообще, странно, почему у наших насилие ходит в обнимку с эросом. Ну вот француз ни за что бы не провел