Коллекция китайской императрицы. Письмо французской королевы - Елена Арсеньева

И остался здесь до вечера.

Однако не успела ошеломленная Лан Эр привести себя в порядок после высочайшего – и очень пламенного – визита, как явился Главноуправляющий Палаты Важных дел в сопровождении евнуха и объявил, что государь дарует ей титул сожительницы – «бинь» – и повелевает явиться к нему на ночь.

Лан Эр вымыли, умастили, завернули в пух цапли…

На сей раз возглас «Время пришло!» раздавался у дверей императорской опочивальни трижды, прежде чем дверь открылась, и на вопрос: «Оставить или нет?» – был дан ответ: «Оставить…»

Ответ оказался правильным! Сын Неба, у которого не было наследника, вскоре узнал, что Лан Эр беременна, а спустя девять месяцев она родила ему сына, которого назвали Тунчжи.

Произошло чудо, которого ожидали годами!

Все свершилось, как в стихах:

Женщина – чаша для колдовства.В ней – киноварь.Семя мужчины, словно капля свинца,Упадает в ту чашу.

Словно кузнец, мужчина мехи раздувает и воздымает огонь.Чаша нагрета, раскалена наслажденьем!

Смешались свинец и киноварь.Они кипят, они бурлят —Они обращаются в ртуть.Она подвижна, она жива,

Она текуча, она быстра.Мир начался —Ребенок зачат.

Конечно, престиж Лан Эр во дворце взлетел теперь до небес. С ней носились, ей угождали, и даже сама императрица Цициан удостоила ее своим расположением. Лан Эр с невероятной скоростью прошла оставшиеся три стадии возвышения – Фей, гуй Фей, хуан гуй Фей. Однако, как ни назови воробья, он соловьем не станет. Лан Эр по-прежнему оставалась не более чем наложницей. В любую минуту император мог предпочесть ей другую. Их же вон сколько – не счесть! И каждый год во дворец привозят новых и новых юных красавиц. А она… А для нее он был единственным. Может быть, дело было в том, что Лан Эр расцвела для любви, а во дворце больше не в кого было влюбиться… не в евнухов же. Вот она и влюбилась в императора Сянфэна, вернее, в его власть, в его могущество, и мечтала, чтобы он со своим могуществом принадлежал только ей. Женщина не может быть властительницей, но добивается своего через мужчину, которым научается управлять.

О, как желала этого Лан Эр! Мучительная жажда власти изгрызала ее изнутри, словно крыса, которую сажают на живот приговоренного к смерти, покрыв сверху крепко привязанным глиняным горшком, – чтобы выбраться, крыса должна прогрызть себе выход через тело человека, через его внутренности. Такова была одна из самых жестоких казней, и раньше, когда Лан Эр слышала о ней, у нее мурашками покрывалось тело. Теперь же ей казалось, что те мучения – ничто по сравнению с муками, которые терзали ее. Причем она понимала, что сделать ничего не сможет, не ей поколебать вековые узаконения, которые требовали: у императора должны быть наложницы, и чем больше, тем лучше. Но если Лан Эр не способна поколебать узаконений, она способна избавляться от тех, кто может стать опасными соперницами к обладанию единственным для нее мужчиной и на пути к власти!

Однако, чтобы добиться своего, нужно знать не только способы вызывать желание, страсть. Нужно знать нечто иное!

С тех пор Лан Эр стала наведываться в дворцовое книгохранилище, и скоро в ее дом (о, теперь ей принадлежал не жалкий домишко «Тень платанов», а был просторный и светлый «Узор листвы на дорожке ветер колеблет» – чем длиннее название, тем выше престиж наложницы!) перекочевали трактаты о растениях, сочинения о взаимодействии веществ, именуемом химией, и Лан Эр читала их так же внимательно и вдумчиво, как некогда стихи. Но от них, крепко надеялась она, ей будет побольше пользы, чем от стихов.

А еще Лан Эр иногда доставала из тайника белый шелковый мешочек, который некогда вынула из мертвых пальцев Сливы Мэйхуа, заглядывала в него, смотрела на фарфоровую статуэтку, которая изображала любовную позу «Летящий белый тигр», – и снова затягивала завязки мешочка.

И думала, думала, думала…

Наши дни, Франция

Троншуа оказался одним из тех маленьких и беспредельно уютных городков, которых рассеяно великое множество вдоль дорог Франции и которые производят на туристов (в основном русских) одновременно умилительное и сногсшибательное впечатление. От шоссе вверх шла довольно широкая улица (каменные старинные двухэтажные дома затейливой архитектуры, сады, вьющиеся розы… полный набор, короче!), и по обе стороны ее практически плечом к плечу стояли торговцы подержанными вещами. Алёне уже приходилось бывать на различных vide-greniers, но такой обширной ярмарки она еще не видела. Стоял полдень – разгар торговли!

Морис, Марина с девчонками и Алёна медленно брели в гору, останавливаясь чуть ли не на каждом шагу и что-нибудь рассматривая. Здесь было и откровенное старье, и вещи совершенно новые, очень хорошего качества. А цены вызывали нервический смех у нашей героини, доселе покупавшей все в парижских магазинах, назвать которые дешевыми – все равно что назвать Париж столицей Гренландии.

Первыми, конечно, принялись канючить девчонки – они не могли оторвать глаз от двух маленьких расшитых бисером бархатных сумочек на длинных веревочках, тоже унизанных бисером. Алёна, конечно, как добрая фея-крестная, купила им эти сумочки. А потом ободки для волос, и клипсы – в такие-то годы клипсы носить, ну куда катится мир?! – и еще какую-то дребедень. Наконец Марина строго запретила подруге баловать девиц, приказав подумать о себе.

Алёна и начала. Буквально через десять шагов ей на глаза попался очаровательный браслет – разумеется, не золотой, разумеется, с поддельными жемчужинами, но чудно красивый, весь из разнокалиберных цепочек, миленько и нежно звенящих на запястье и красиво ниспадающих на кисть. Алёна вообще обожала всякую бижутерию, а в последнее время ее одолевала просто-таки страсть к различным браслетам, поэтому она немедленно выложила одно евро (ну вот самое пречестное слово, именно столько было запрошено за ювелирное чудо!) и нацепила браслет на запястье.

Глазастый и очень хозяйственный Морис в это время присмотрел высокую, плетенную из ивовых прутьев корзину для грязного белья, а Марина обратила внимание на совсем новые банные полотенца и салфетки для стола по никакой цене. За все уплатили, но приобретения оставили (неохота было таскать туда-сюда) у хозяев, которые клялись, что раньше чем через два часа с места не сойдут и вещи пребудут в сохранности.

Спустя метров сто дорога раздваивалась, и некоторое время компания топталась на перекрестке, решая, куда лучше пойти – направо или налево. Двинулись направо, потому что впереди замаячил велосипед. Пока Марина и Морис его осматривали, Алёна (она в технике ничего не понимала, а кроме того, ей было дико стыдно, что она совершенно не умеет кататься, и ее терзала зависть…) углядела еще один чудненький браслетик. На сей раз довольно грубый и даже варварский на вид, но она любила варварские украшения. Этот был из мягко изогнутых оловянных овалов и ромбов, в которые вправлены черные вставки – то ли из смальты, то ли даже агатовые. Вещь казалась невероятно оригинальной, особенно потому, что совершенно не сочетаемые вещи сочетались в ней просто гениально. Левое запястье Алёны было сковано часами, так что второй браслет поселился на правом, хоть «жемчуга» первого смотрелись рядом с ним, мягко говоря, не очень. Просто обе новые цацки нравились ей одинаково сильно, и расстаться с какой-то из них она просто не могла.

Алёна как раз расплачивалась за браслет – он стоил аж пять евро, смеху подобно! – когда рядом послышался насмешливый хриплый, словно простуженный голос:

– Поздно, poupon![18]

Алёна изумленно глянула через плечо. Но фраза, произнесенная веснушчатым, наголо бритым мужчиной в мешковатых джинсах и красной футболке навыпуск, адресовалась не ей, а худенькой смуглой женщине с очаровательной, изящной, хоть и совершенно плоской фигурой, обтянутой коротким черным платьицем, и с прекрасными длинными ногами в черных модных шлепанцах со стразами. Голова женщины тоже была обрита наголо. Лицо наполовину прикрыто черными очками, такими же огромными, как у Алёны (неужели тоже скрывает синячище или просто следует моде?), на запястьях – связки черных браслетов, в ушах – черные серьги-ромбы. А ее длиннющие ногти – даже не ногти, а когти – были покрыты черным лаком, так же как и ногти на ногах. Писк моды, что ли? Алёна вспомнила декадентского красавчика-туриста, виденного в шато Талле и получившего от нее прозвище Черный Валет. Тот тоже имел черный лак на ногтях. Вообще они с этой черной дамой словно выпали из одной карточной колоды, правда, валет был довольно лохмат, а сия дама, напротив, лысая.

Бррр…

Лысая красотка, видимо, положила глаз (очень может быть, тоже черный, но за очками не разглядишь) на браслет, который приглянулся Алёне. Но поздно, в самом деле поздно, как заметил ее спутник.

Алёна послала в очки черной дамы извиняющуюся улыбку, но ответной улыбки удостоена не была. Смуглая женщина повернулась к бритому мужчине и что-то быстро, неразборчиво сказала ему. А тот в это время чесал ногу, задрав брючину. Странно это выглядело, честное слово… Хотя что странного? Ну, чешет человек ногу и чешет… После того, что сказала спутница, он глянул снизу на Алёну, пожал плечами, одернул штанину и, взяв лысую красавицу за руку, увлек в толпу, которая на ярмарке все прибывала и прибывала.