Огненный дождь - Леопольдо Лугонес

Г. Вы ездите на ослах?

К. О нет. Но один мой слуга ездил. Превосходный был человек — только вооруженный нравоучениями, как дикобраз иглами.

Г. У меня никогда не было верного слуги и не думаю, что такие вообще есть. А что касается служанок, знаю одну; она невидима, имя ей — вероломство.

К. Мерзкая тварь, нужно признаться.

Г. Вероломство — имя для сладострастия, порождающего преступление. (Дружески беря под руку собеседника.) Вы говорили о бомбе. Бомба тупа. Она совершает преступление, словно пьяная баба. Серьезные дела делаются не так.

Однажды утром вы понимаете, что ваша жизнь сломана — грубо и бесповоротно. Ваша кровь стынет от безнадежности, как застывает болото зимой. И отныне вы находите удовольствие только в мести. Тогда становитесь безумцем — это лучший способ выжить. Сумасшедший носит в себе пустоту. Изгоните разум — и на его место придет забвение. (Быстро поворачиваясь и парируя воображаемый удар шпагой.) Хорошо бы вам побеседовать с каким-нибудь призраком. Посещайте спиритические сеансы; они восхитительны и вполне совместимы с материализмом. Вы приобретете привычку, проходя ночью через пустынные места, громко свистеть; конечно, будет постоянный холодок в спине. Зато призраки дают полезные советы. Они знают, что такое жизнь, и разговаривают с вами, как ваши умершие родственники.

Понемногу вы начинаете замечать, что ваши поступки лишены связности, и совершаете разные чудачества из чистого удовольствия. Смотрите, что происходит со мной. Мои скрипящие башмаки и фехтовальные выпады выглядят по-идиотски; зато какое наслаждение они доставляют мне! Это своего рода категорические императивы, способы рассуждения, пусть и немного необычные. Но логика говорит в них не менее ясно, чем в силлогизмах{60} Аристотеля.

Наконец, вы проникаетесь отвращением ко всему, что любит и что живет. Внутри вас появляется новое, неожиданное существо. Вы принимаетесь бить зеркала, ступать по коврам грязными ногами. Затем вы убиваете выстрелом из пистолета в ухо, не моргнув глазом, свою любимую лошадь. Затем вам хочется чего-то большего. И напоследок вы причиняете непоправимое зло своей матери или сестре.

К. Сударь!

Г. Какого черта! Дайте закончить. Знайте же: и я любил. Любил девушку, русоволосую, хрупкую, поэтичную, — настоящий аквамарин лазури. Она умела петь и вышивать; была не чужда спорту; с охотой и радостью каталась на велосипеде. По правде говоря, она была немного пресной, как куропатка без соуса. Но страсть моя к ней была так чиста, что руки холодели. Мне нравилось проводить долгие часы, положив голову ей на колени и наблюдая за горизонтом, что опускался до уровня наших зрачков. Она наклонялась ко мне с необычайной ласковостью, подобно сестре. Властный подбородок; глаза, полные юной, девственной лазури, когда бывали широко раскрыты, — но обычно она слегка прикрывала их с мечтательным безразличием ко всему. Нос немного вздернутый; рот великоват, но ни следа той алости, что пятнает искушенные в любви губы, как вино — чашу. Скулы слегка выдаются. Изумительная прическа, мягкие русые пряди ниспадали в беспорядке. Шея всегда открыта, она постоянно склоняла голову, как бы для чтения. Вот и все ее кокетство. Грудь под блузкой совсем незаметна. Руки и ноги были, пожалуй, великоваты. Довольно короткая юбка; под ней угадывались стройные ноги любительницы плавать. Плавание, впрочем, было самым большим ее увлечением. Плавание — даже с опасностью для жизни, и любые запреты были напрасны. Она всегда уходила к реке — будто бы для того, чтобы украсить фиалками свою летнюю шляпку.

Я разлюбил ее, как только понял, что и она принадлежит к подлой женской породе. Потом она умерла, а может, сделалась монахиней. У нее было призвание и к тому, и к другому. Прощай навсегда, невеста моя! (Щелчком выстреливает докуренной сигаретой вверх.) А вам не кажется, сударь, что мы изъясняемся на старомодном языке, полном напыщенных фраз, как в былые времена?

К. Я не смог бы говорить с вами иначе, хотя и сознаю устарелость подобных речений; но спешу исправить вашу ошибку относительно женщин. Женщина — это награда за годы долгого труда; ее одежды — как пальмовые листья для путешествующего по пустыне; и если берешься за трудное дело, то женская любовь — сад, где отдыхаешь после работы. Если это жена, то она — словно спокойный источник, из которого можно напиться, и вода его всегда будет рядом с вашими губами. Если это незамужняя девушка, то она вся — огонь, зажигающий другие огни и не убывающий в своей силе.

Я тоже любил, любил красавицу, необычайную во всех отношениях. Скажу одно: от ее дыхания посреди зимы могли бы расцвести все розы Трапезунда{61}. Если бы море было бесцветным, то окунись она в волны — и море стало бы синим, ведь у него появилась бы своя звезда, как у небосвода. Ее душа — кристалл, прозрачный в своей чистоте, неизменный в своей верности, блестящий в своих переливах, тончайший в своей чувствительности, пламенеющий даже в отсутствие света, прохладный в своей скромности. И не просто кристалл — кубок венецианского стекла, который надлежит завоевать для алтаря византийского императора силой оружия.

Г. Будь я знаком с такой женщиной, возможно, я полюбил бы ее, как и вы.

К. (резко выпрямляясь). По-вашему, я знаком с ней — или был когда-то знаком? Если я люблю ее, то именно потому, что взгляд смертного никогда не пятнал ее немыслимой красоты.

Г. (подавляя смех). Поздравляю вас, сударь. Вот манера любить, не встреченная мной ни в одной книге. Что касается птичек, то сейчас я придерживаюсь философии растолстевшего кота: отпустить или съесть? (Бросает внезапный взгляд на небо и, замечая, что луна уже взошла, досадливо морщится.) Вот вам луна, светило влюбленных поэтов. Луна! Величайшая глупость! В каждой своей четверти она вызывает у меня головную боль. (Обращаясь к луне.) Старая перечница, бочка с желчью, пустая брехунья, собачья тоска, грязная облатка, толстомордая луна! (Обхватив голову руками.) О моя голова!

К. При виде луны моя душа переполняется поэзией, как вода в темном пруду между елей. Своими лучшими порывами я обязан именно ей. Сколько уже лет я наблюдаю луну, и она всегда благосклонна к моей любви. Светильник верности — вот что она такое.

Г. Проклятая самка, безнадежная дура.

К. (с совершенно серьезным видом). Сударь, луна пробуждает во мне тягу к геройству. Ваши слова относительно женщин совершенно недопустимы. Прежде чем мне придется прибегнуть к оружию для разрешения нашего спора, предупреждаю, что для меня луна — это беззащитная девушка и я не потерплю никакой бесцеремонности в обращении с ней.

Г. (болезненно ежится, будто от холода). Да будет вам известно, сударь, что и вы позволили немало дерзостей в мой адрес. Чаша переполнилась. Луна — пустая тыква, ничего больше. Кто плюнет в небо, пусть попадет ей прямо в лицо. Но во рту у меня все распухло, как у ждущего первых зубов младенца, а кроме того, я вижу объявление: «Запрещено плевать в небо». Разве так пишут? Так вот же, получай, милая моя луна (плюет в сторону луны), получай (плюет снова), получай (плюет в третий раз).

К. (вынимает визитку). Разрешите представиться, сударь.

Г. (делает то же самое). Разрешите и мне.

К. (изумленно смотрит на визитку). Принц Гамлет!

Г. (читает заинтересованно). Алонсо Кихано{62}!

СЦЕНА 2

Дон Кихот, поднимая глаза на собеседника, замечает, что тот исчез.

Гамлет, отыскивая взглядом Дон Кихота, видит, что того уже нет.

Читатель, в свою очередь, понимает, что Дон Кихот и Гамлет — оба — растворились в воздухе.

Перевод Владимира Петрова

Из сборника «Оды в честь столетия»{63}

                К АНДАМ{64}

Колоссы вечные, на ваших склонахнарод мой лучшую писал страницуогнем и кровью; ваш высокий вал —надежная опора нашей чести.Расскажет пусть о том рассветный пик,где сотрясает ветер снеговыепокровы; сыновья утесов, кондоры,крылами, словно вольными словами,огромные пусть начертают строфы,чтоб ваша тень до солнца поднялась.

Подобна оде ваша синева,поющая сквозь дальность расстоянийо том, что небо преобразовалосвою лазурь в сапфиры ваших граней.

Должно быть, так же грозны и суровысердца героев, покоривших горыв упорной многовековой борьбе.Они, как эти горы, — крепче стали,увенчаны такой же сединою;извечное стремленье мысли к небувершины убеляет и сердца.

И бирюзой, и мехом горностаяодеты ваши царственные плечи.Ручищами утесов и лесоввы стиснули поводья водопадов —сверкающие, звонкие уздечки,закушенные пенной пастью моря.

У вашего подножья распростерлаковры побегов честная лоза,которую пел некогда Мендоса{65},и словно кровь, струящаяся в жилах,теплом и жизнью наполняет плоть —так огнедышащая кровь вулкановживотворит душистое вино,чей легкий пламень согревает душу.

Под зарослями лавра ваша грудьмогучих рудных жил скрывает силу,собрали вы все климаты земные, —кедровые леса и чащи буков,вас одевает бархат кипарисов,вас овевают опахала пальм.

Блестящих ваших льдов великолепье —огромные чертоги чистых вод,печальная мечта песков далеких,где лишь надежду сеял человек.Грядущий урожай предвосхищая,он сам трудом грядущее творит;и день придет, когда из черной ямыпробьется долгожданная вода,и звонкий плеск студеного колодцавам, горы, прозвенит свою хвалу,как опрокинутая колокольня,веселые затеет перезвоны,и поднимающаяся бадья,гудящая, как колокол огромный,наполненная солнцем горных речек,к нам голос ваш хрустальный донесет.Как будто мука трудного рожденьяваш мощный искорежила хребет,вы — рать бессмертная, что воплотиласьв фалангу первобытных изваяний,похожих на бессмертных тех героев,что сами вы и породили, горы.

Пусть наши дети чаще видят горы!В горах их души станут благородней;сам горец, я узнал, как много значитнемая дружба камня для души.Здесь добродетель станет человечней,здесь терпко пахнет горькая трава,и мрамор скал, и ледяные шлемыво всей суровой красоте свободызаставят их раскрыть глаза пошире,чтоб лучше видеть родину свою.

Перевод Майи Квятковской

            К ГАУЧО{66}{67}

Род отважный, постоянный,полный первобытных сил,ты отчизну воплотилв конной статуе чеканной.От удачи бесталаннойярче жертвенность твоя —так кровавая струяиз разверстой бычьей жилыполыхает что есть силыалым стягом бытия.

Ибо стойкость в злые годы —так судьбой утверждено —претворит сполна в виногроздья черные невзгоды.Мера полная свободывам отмерится с лихвоймеж опасностью прямойи отвагой непреклонной,между острием факона{68}и певучею строкой.

В час великих испытаний,что в веках прославил нас,так же, как в счастливый час,слышен голос птицы ранней.Пайядора{69} песнь в туманевозвестила нам рассвет, —и ушел за солнцем вслед,в алом свете исчезая,гаучо, избранник мая{70},он уж не вернется, нет.

Так прошел он по земле,за собой оставив пламя,поднимая бунта знамяпротив жизни в кабале.Крепко держится в седле,скачкой пампу{71} пробуждая.Скачет с ним его роднаяАргентина за спиной,охватив его рукой, —радостная, молодая.

В Суипаче{72}, в Айякучо{73}ратный путь его пролег —там иссяк он, как поток,низвегающийся с кручи.Он, умелый и везучий,зло любое исцелял,он умом и силой взяли в борьбе с самоуправствомверх одерживал лукавством —легкий, звонкий, как реал{74}.

Не колеблясь, за вождемшел на смерть своей охотой;стала сабля патриотадля него простым ножом;простодушен, прям во всем,верил он не без причины,что и в горький час кончины,в час борьбы и в час труда,шпоры гаучо всегда —украшение мужчины.

Есть в поэзии егопервого цветка приманка,зорь весенних торжествос конским ржаньем спозаранку;и румяная смуглянка,в холст одетая простой,крутобедрой красотойнам в сердца несет смятенье —плод весеннего томленья,спелым соком налитой!

Стал нам памятью о немтолько горький плач гитарный —край его неблагодарныйотказал ему во всем.Мы добра не бережем;нам булыжник, право слово,лучше слитка золотого;без вины осуждена,гибнет в наши временанашей родины основа.

Перевод Майи Квятковской

                   КОННЫЕ ПОВСТАНЦЫ

В нетерпенье, восторге мчится скакун счастливый,над лесом железных копий ветер войны ревет,но, могучий, не может он сладить с конскою гривой;сверкающей саблей разрублен надвое небосвод.

Над горою скалистой, где гордый кондор гнездится,улыбкой заря засияла, будит несметную ратьнашей Родины славной, румянит суровые лица;строй смельчаков-повстанцев ничто не в силах разъять.

Всю землю заполонили каски, ружья, знамена,в стране бескрайних просторов ныне один властелин,и воля трубы военной властно и непреклоннозвучит нескончаемым гимном — гимном Южных равнин{75}.

Запах конского пота; запах крови и славы!Армия пьет победу, словно бутыль вина;и смерть на полях сражений печатает шаг величавый,и морем небесного света затоплена вся страна.

Перевод Виктора Андреева

Из сборника «Книга веры»{76}