Мастиф (СИ) - Огнелис Елизавета

Евгения, жена Андрея Павина, маленькая жгучая брюнетка, только пожала плечами, когда Шпак и Наиль занесли мужа в квартиру.

— На кровать его ложи, — с издевкой в голосе сказала она. Пожалуй, Женя единственная из всей их компании не старалась блистать образованностью.

— Не «ложи», а «покладите», — весело отозвался татарин. — Покладите его на кровать…

— Захлопните пасть, месье, — отрезала Женя. Казалось, что она не заканчивала консерватории, а если и видала рояль — то только как надпись на этикетке, был такой дешевый спирт в литровых убойных бутылях.

— Воняет, — подумав, добавила она.

— Женька, бросай ты своего обрубка, — Наиль тотчас же включился в игру. — Выходи за меня. Прямо сейчас выходи. Ко мне, тут недалеко…

— Ага, только зонтик возьму, — сказала она, сверля татарина взглядом, но не с ненавистью, не со злобой, а с каким-то странным разочарованием, почти отчаянием. Сказала и хлопнула дверью.

Комбайн они все-таки починили. Холодильник купили. С горючим проблем не знали, даже некоторые долги по процентам выплатили. Жизнь налаживалась, входила в колею, и была по-своему прекрасна. О том, что скоро они станут никем — друзья старались не вспоминать. Пока никто не приходил — и это было по-своему здорово.

Но о них не забыли. Просто банк и «налоговая» сцепились еще на суде — по поводу дележа имущества. Ни в банке, ни в «налоговой» еще не понимали, что миллионные сделки, которые проворачиваются на краю города, возможны только потому, что четыре мужика работают на собранной из металлолома технике до «не могу», до предсмертного хрипа. Бывало, часто бывало, что даже Шпак, самый сильный и выносливый из четверки — после рабочего дня не мог подняться по лестнице на второй этаж самостоятельно, и его поднимала и вела с причитаниями Аня, чтобы на следующий день Шпак, проснувшись в несусветную рань, снова и снова стучал пудовым кулаком в двери друзьям: «Работать пора!» И они вставали, и работали, вкалывали так, как никогда в жизни — с шести утра до десяти вечера, чумазые, в масле, на зубах скрипит песок, и сил нет даже улыбнуться жене. Вот оттуда, с полей, от собственных рук, с собственных горбов они снимали деньги, которыми откупались от комиссий, проверок, налогов, инспекций, процентов. Но сила и выносливость этих мужиков, каждый из которых кормил сотни людей — не были бесконечными. Мало, плохо они работали… Ведь земля руки любит… Сколько потопаешь — столько полопаешь… Без труда не выловишь…

— Чтобы хорошо кушать — надо хорошо работать, — каждое утро говорил Саша Наилю.

— А чтобы хорошо работать… — отзывался и замолкал на полуслове Наиль…

— …надо хорошо кушать, — подхватывал Андрей Павин.

— Пошли уж, работнички, — ворчал Шпак.

Только однажды вечером, через три дня после возвращения из леса, Саша достал с полки в туалете все газеты, расстелил их на полу перед компьютером, и принялся изучать. На вопросы Люды и Наташи отвечал, что хочет стать депутатом или получить нобелевскою премию. На самом деле он преследовал другую цель, и если бы Наташа только знала — какую…

Подтолкнуло Александра одно событие, которое громко и пафосно освещалось телевидением. Из-за границы, из Франции, кажется, возвращалась на историческую родину то ли внучка, то ли правнучка, или вообще праправнучка кого-то из белогвардейских генералов. Корнилова, или вообще — Колчака. За день перед этим Саша видел, все по той же программе, тоже в вечерних новостях — возвращались остатки (их почему-то называли чуть ли не «мощами») еще одного белогвардейского высокопоставленного офицера.

В общем, совершенно случайно увидев по телевизору счастливое морщинистое лицо правнучки, довольные хари встречающих, услышав торжественный голос диктора, Саша в секунду нашел пульт телевизора, переключил. Его затошнило, показалось, что еще секунда — и вырвет.

— Ты чего? — встрепенулась Наташа.

— Ничего, — задавленно отозвался Александр, борясь с тошнотой. — Ничего…

Глава 10

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Он заговорил минут через пять, когда успокоился, когда привел мысли в порядок.

— Наташ, ты ведь корову видела, — сказал он совершенно спокойно. Жена пожала плечами, потом спохватилась, кивнула.

— И овец видела, и коз, и кроликов, — перечислял Александр. Потом спросил:

— А ты не помнишь, на тебя никогда коровы не нападали? Или, может овцы? Кролики там…

— Меня лошадь кусала.

— Лошадь — животное почти дикое, свободолюбивое, — согласился Саша. — Я тоже однажды кролику сдуру пальцы в рот засунул, хотел посмотреть, как у них пасть устроена. И знаешь что?

— Что? — подхватила Наташа, хотя, по всей видимости, уже понимала, куда ведется разговор. Она не любила политику, а любила Интернет, Живой Журнал, приготовить что-нибудь вкусненькое, покраситься как-нибудь по-новому — не в «красное дерево», а в «гранатовый», хотя, честно говоря, Саша разницы в этих двух оттенках одного цвета совершенно не видел.

— Мне этот кролик палец до кости прокусил. У них зубы острей японской стамески. А? — Александр выждал почти театральную паузу.

— Вот и представь, — говорил он дальше, чувствуя, что накаляется, что сейчас прорвет, не остановить. — Представь, тогда, в семнадцатом году… Ведь русский мужик — он на кролика похож, на овцу, на корову. А теперь подумай, до какого состояния надо довести эту животину, этого серого, забитого, покорного и трудолюбивого человека, чтобы он на хозяина полез, да не с кулаками, а с ножом? Кролик — вампир, а? Овца — оборотень? Корова — садистка? Как тебе сюжеты? А ведь так и было. Гайки завинтили, до такого унизили, довели до ручки так, что мужик своими зачаточными мозгами понял, что дальше невозможно, дальше — край. Это ведь не марксисты победили. Там народ дворянам в горло вцепился зубами, что острей японской стамески… И теперь — забыли. Встречают внучек палачей с цветами, самих палачей святыми называют. Всё забыли, все забыли. Но нет, я не забыл. Я, мать, ничего не забываю, я тогда еще пятьдесят лет как не родился, а помню… Помню… Я ей, гадине, в лицо плюнуть должен, а она поблагодарить. И генерал этот вшивый — просрал крымскую, японскую, просрал мировую, гражданскую просрал… козёл, а его — с почестями… — Александр рванул воротник футболки, ему стало душно, лицо налилось кровью.

— Да ладно тебе, — успокаивала Наташа. — Распетушился.

— Ладно, — бормотал Саша, тяжело дыша, валясь в кровать, чувствуя, что еще секунда, и он заснет. — Ладно… Припомним…

Вот поэтому на следующий день Саша, вместо того, чтобы включать телевизор — достал с высокой полки стопку газет, стал их внимательно просматривать. Он искал фамилии, имена, лица. В двух газетах нашел сто семнадцать фамилий — руководители, юристы, депутаты: бывшие и будущие, работники органов: внутренних и наружных, работники администрации, нотариусы, директора, главные специалисты. Для некоторых нашел и телефоны. Потом, на следующую ночь — пробил этих людей по телефонной базе — не по той, которая выпускается чуть ли не каждый год в виде электронного справочника, а по милицейской, купленной за сто долларов у хорошего друга. По прописке нашел и остальных членов семей. Список разросся до шестисот фамилий, на следующий день — до тысячи. Потом Саша решил пойти «от обратного». Он заказал «желтую книгу» своего города, а когда она пришла, буквально через два дня — вычленил производственные предприятия, заводы, строителей, мастерские, дорожников, птицефабрику, пару свиноферм, еще пару фабрик, десяток пилорам, включил до кучи и ювелиров (люди работают все-таки). Вычел оттуда управленцев… и обалдел. Цифра непонятная, практически нереальная, даже для провинции, особенно — для провинции. Двадцать тысяч человек без малого, с потрохами и зонтиками. Двадцать тысяч работяг на двести тысяч населения. Один к десяти. Даже если предположить, что сто тысяч — это пенсионеры, инвалиды и дети, остальные восемьдесят тысяч — откуда они? Это только в развитых западных государствах восемьдесят процентов рабочих рук работают в сфере обслуживания. И то — в странах с развитым туристическом бизнесом. А вы когда-нибудь слышали о курорте под названием Судуй? Есть такой, на границе тундры с тайгой. Это значило, что Саша, кроме Наташи и Люды, кормил пятерых стариков-детей-инвалидов и еще четверых бездельников, которые не просто ничего не делали — но и вставляли палки в колеса остальным, воровали время и деньги, отрывали свой жирный кусок, прикрываясь законом. А на четыре пары рук в их совхозной артели, за вычетом жен, детей, и воспитательницы детского садика — приходилось ровным счетом тридцать шесть лишних ртов. Это даже если учесть, что дом они почти своим руками поставили, и уж тем более без всяких левых электриков и сантехников. Да тридцать человек должны бы им, работягам, в пять минут все бумажки выправлять, все расчеты делать, подписи ставить…