Бунтарка. Берег страсти - Шерил Сойер

Вивиан решила, что он один из тех, кто всегда сердится на себя или кого-то другого, когда им больно, и невольно сказала:

— Тетю Онорину ревматизм иногда настигает таким же образом, и я всегда готова бежать в вестибюль за ее тростью. Правда, обычно она не позволяет мне этого делать, ибо с тростью чувствует себя старой.

Дядя встал и сухо заметил, что ему понятно, какой именно смысл ее тетя вкладывает в эти слова.

«Мадемуазель де Шерси

От мадемуазель де Биянкур

Моя дорогая Вивиан,

встреча состоялась. Ты гордилась бы мною, я вела себя предельно осторожно. Я подумала, что сделать это будет непросто, ибо твой В. де Л. пришел вместе с другом. Но этот друг, маркиз де Лафайет, внес замечательное разнообразие в жизнь моей матери, которая раскрыв рот смотрела на столь знаменитого гостя (потому что он, наверно, миллионер и зять герцога и герцогини де Ноай д’Айен и т. д.), и можно было рассчитывать на то, что она не заметит тайных посланий, которыми я собиралась обменяться с твоим другом.

Когда я предложила ему осмотреть одну из коллекционных книг папы, посвященных путешествиям, он тут же понял намек. Мы переворачивали большие страницы, и наконец я сказала, что заложила то место, где находится очень красивая картина. Там в качестве мнимой закладки лежало твое письмо, сложенное пополам. С того места, где сидела мама, его можно было принять не за письмо, а за ленту.

Пока мы разглядывали картину — на ней изображена снежная буря на озере Онтарио, — я осторожно подтолкнула письмо к нему. Он собрался с духом, взял его и опустил себе на колени, а затем положил в карман. Мы продолжали серьезно рассматривать книгу и по достоинству оценивать репродукции. Потом я сделала ему второй намек, воскликнув:

— Какой замечательный вид! Нужно заложить книгу в этом месте. Месье де Луни, у вас найдется закладка?

Он взглянул на меня с искорками благодарности в глазах — поздравляю тебя, у него карие глаза! Затем полез в карман и живо выложил бумагу посреди книги — на ее страницах снова лежало твое письмо!

Как только он понял свой промах, тут же полез в карман и нащупал там другое письмо — тебе, и застыл. Все наше естественное и безмятежное поведение куда-то испарилось. Я не осмеливалась взглянуть ему в глаза, боясь расхохотаться, но он невольно поймал мой взгляд, и это завело его. Он наклонился и невзначай отодвинул письмо, будто хотел рассмотреть какую-то деталь на картине. Оно, порхая, приземлилось на пол, после чего В. де Л. наклонился и поднял его. Наконец небольшая ловкость рук — и необходимая бумажка лежала на странице передо мной. Я с трудом удержалась, чтобы не захлопнуть книгу, не выбежать из комнаты и громко расхохотаться прямо за дверью библиотеки.

Видишь, какие муки я терплю ради тебя. Но маме он понравился, и она снова пригласит его в гости. Я непременно встречу его и в других домах, так что буду носить с собой следующее письмо к тебе, чтобы можно было сразу совершить обмен посланиями.

А теперь я, как и обещала, расскажу тебе о единственном человеке в мире, который занимает мои мысли (если не считать твоего друга). Я не осмеливаюсь написать его имя и лучше скажу тебе его на ухо: назовем его пока А*** де Р***. Первый раз я увидела его в церкви, а он взглянул на меня в тот момент, когда этого не видела мама. Затем он подошел к нам, когда мы разговаривали со знакомыми. Я дохожу ему до плеча и всего один или два раза осмелилась взглянуть на него. Но я так хорошо запомнила его энергичное лицо, что ясно вижу в своих снах. Он всегда носит элегантный парик, но у него, должно быть, очень светлые волосы, ибо в близких кругах его называют многообещающим юношей из-за цвета волос и из-за того, что ему везет в картах и с женщинами. Вивиан, боюсь, что меня преследует распутник. Но не может быть, чтобы он пользовался совсем дурной славой, ибо тогда мама не стала бы разговаривать с ним.

Впервые он заговорил со мной при новой встрече у церкви, когда кто-то недоброжелательно заметил, что никогда не думал, будто он столь набожен, на что он ответил: «Верно, в прошлом я пренебрегал своими молитвами». Затем очень тихо, едва шевеля губами, сказал только мне: «Но я еще не встретил своего доброго ангела».

Я так испугалась, что кто-то мог услышать это, задрожала и уронила свой ридикюль. Он наклонился, поднял, и его лицо оказалось вровень с моим, губы совсем близко, а глаза горели. Как странно — вокруг нас разговаривали люди, но он сказал больше одним взглядом, чем они своей болтовней. Когда он рядом, кажется, что я нахожусь совсем в другом мире и веду совсем другой разговор. Он вложил ридикюль в мою руку, взял ее своими двумя, затем отпустил и пробормотал: «На следующей неделе у моей матери. Вы должны обязательно прийти, иначе я не отвечаю за себя».

За несколько минут до того, как все разошлись, он сказал моей маме: «Надеюсь, что в следующий четверг вы и мадемуазель де Биянкур сможете быть на приеме, который устраивает моя мать. Для нее это будет большой честью». Я была не в силах встретить его взгляд, когда мать согласилась.

Как мне идти на прием, если он рассматривает визит вежливости как любовное свидание? Если пойти, то покажется, будто я согласна… на все, что у него на уме. А что у него на уме? Хотелось бы получить от тебя ответ до этого приема. Мне необходим твой совет, ибо я совсем не могу обсуждать это с мамой. Помнишь, мы однажды задумали великолепный план — создать голубиную почту между Мирандолой и моим домом? Почему мы никогда не выполняем мудрые, практичные вещи, задуманные в девичестве? Почему мы, взрослея, теряем изобретательность?

Моя дорогая, я чувствую, что мы с тобой вступили на порог новой эры. Как мужчины осложняют нашу жизнь!

Навеки твоя подруга Луиза».

В письме Луизы было спрятано обещанное послание от Виктора. Он приложил немало усилий, чтобы написать его. Он сообщил обо всем, происходившем в Париже, и не пропустил подробностей, которые могли ее развеселить. Он едва мог по достоинству оценить великолепие дома семейства Ноай на Рю де Фобур Сен-Оноре, где он гостил со своим другом маркизом де Лафайетом, но описал все, чтобы убедить Вивиан в том, что они самые желанные и приятные гости, каких только можно представить.

Виктор не удержался и поведал свою историю Адриенне де Лафайет. Хотя ей было всего шестнадцать лет, она уже два года как была женой и матерью. Его очаровали ее серьезность и сочувствие, когда он рассказал о своем неудачном сватовстве. Он писал Вивиан: «Она очень мило говорит мне, что мы оба должны учиться терпению. Она и маркиз занимали каждый отдельное крыло этого дома много лет, пока мать не посчитала, что им пришло время пожениться. Их брак был заранее обговорен, но, живя рядом, они влюбились и любят друг друга до сих пор. Даже один разговор с ней обнадеживает меня».