Когда падает небо 1 (СИ) - Чернышова Алиса

— У людей не бывает пар.

— Не-а. Но сердце у людей бывает.

Медведь усмехнулся.

— Тоже верно. Бывай, почтенный.

— Бывай.

Уилмо коротко глянул вслед уходящему медведю, а после быстро пошёл к дому.

Надо было спешить.

* * *

— Почему так долго? — спросил Лин. — И что это с тобой?

— Упал, — ответил Уилмо сухо.

— Как ты ухитрился?

— Очень больно?

— Нужно помазать…

— Так! — леди Эмилия, которая пару мгновений внимательно рассматривала его, решительно вмешалась в этот разговор. — Всё потом! Сейчас — просто едем. Времени и так мало. Мы с вашим отцом сядем спереди.

— Но…

— Никаких разговоров! Внутрь, живо!

Они с Эмилией молчали до тех пор, пока их самоходная машина не влилась в поток таких же, текущий к внутригорному тоннелю. Двигались медленно: дорога была забита.

— Что случилось? — уточнила Эмилия тихо.

Уилмо пересказал.

Она вздохнула.

— Самое хорошее и самое плохое, — сказала она. — В этом суть.

— Что, простите?

— Это вечная история про горящее небо, — заметила Эмилия, глядя куда-то в пустоту перед собой. — Его отсветы освещают в людях самое плохое и уродливое… но и поразительно красивое тоже. Горящее небо открывает нам много нового, поразительного про людей. В том числе — про нас самих.

* * *

Они застряли.

Очередь тянулась в сторону всех перевалов, как змея, изгибалась и вилась, двигаясь с поистине черепашьей скоростью. На то, чтобы пройти через перевал и внутригорные тоннели, такому количеству людей нужно время.

То самое, которого не было.

Наверное, этого следовало ожидать: горные улочки всегда довольно узки, а уехать хотели многие. Им ещё в какой-то мере повезло, потому что они не взяли грузовых улиток…

Улитки.

Чтоб его.

Уилмо гордился своими зверями. Они были отборные, выплеканные, с отполированными раковинами и перламутровыми брюшками. Он открыл их стойло, оставил им столько еды, сколько мог, но всё равно зверям будет тяжело найти тут еду. Дней двадцать улитки смогут обходиться, а потом…

Но они ведь к тому моменту вернутся. Так ведь?

Так ведь?

Ускориться было невозможно, молчать — невыносимо. Дети нервничали, им было жарко, и тесно, и хотелось размять ноги, и купить каких-нибудь напитков, и прогуляться. Они не то чтобы совсем не понимали происходящее, но до конца, это точно, не осознавали.

И это, наверное, было к лучшему.

Эмилия приказала сидеть тихо — и была пока что достаточно убедительна. Но это пока что. Кто знает, сколько им ещё тут придётся простоять? А ведь звуки сражения всё ближе…

— Возможно, нам имеет смысл попробовать пойти пешком, — заметил Уилмо.

Эмилия оглянулась назад, прислушиваясь к эху магической битвы.

— Слишком большое расстояние, — заметила она, — слишком много людей. Не уверена, что будет быстрее.

Уилмо прикрыл глаза.

— Мне кажется, я сплю.

— Это нормально, — ответила Эмилия со странной грустью. — Я помню первую свою войну. Мне всё время казалось, что я вижу сон. Просто на редкость глупый, совершенно не реалистичный и бредовый… Защитная реакция своего рода. Это помогает справляться, пока не привыкаешь.

— И много раз вы…

— Три войны.

Ну ничего ж себе девки пляшут.

— Но как? Вы же женщина!

— В первую очередь я — ликарийская аристократка, приближенная к королевской семье, волею Моры — боевой маг тёмной стороны. Я состояла на службе Его Величества в… особых отрядах. В этом нет ничего необычного для моей семьи.

— Но почему вы никогда…

— Рассказы о том, что большинство ветеранов обожают вспоминать о былых подвигах, мягко говоря преувеличены. Очень. По крайней мере, значительное количество моих знакомых половиной увиденного не хотели бы делиться, а вторую половину предпочли бы не видеть сами. И заметь, это я не касаюсь вопросов секретности, а говорю только о этической стороне дела.

Уилмо покачал головой.

— Я многого не знал о вас.

— И это снова нормально. Алия предпочитала оставить прошлое в прошлом, и я уважила это её желание.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Но… могу я спросить, почему на самом деле…

— Почему я была вынуждена бежать со своей родины? Почему не могла остаться со своими детьми? Ну, дай подумать. Так уж вышло, что младший сын настаивал на моей казни, старшая дочь великодушно предложила заменить эту меру наказания вечным и, надо отдать ей должное, комфортабельным заключением… Кстати, весьма иронично, что в итоге в таком же заключении пребывает сейчас она сама… А старший сын предпочёл сделать вид, что ничего не происходит, и не вмешиваться.

Уилмо был в полном ступоре.

— Но это же…

— Это типично для знати. И политики, построенной на кровных линиях.

Уилмо понял, что у него больше никогда не повернётся язык назвать Эмилию “бабусей”.

— Мне жаль, — заметил он тихо. — Простите, что я болтал об этом. Был дурак.

— Нет, — она прикрыла глаза и вдруг осторожно накрыла его ладонь своей. — Нет. Я не знаю, как всё дальше повернётся, но, пожалуйста, помни: ты — добрый, сильный, умный мальчик, которому не за что передо мной извиняться. Спасибо, что ты любил мою дочь; спасибо, что подарил мне замечательных внуков; спасибо, что заботился обо мне. Я…

По сути, это было очень трогательно.

Только вот тон Уилмо не понравился.

— Это ж вы не прощаетесь, нет? — уточнил он сухо. — Просто если да, то забудьте. Мы не умрём!

Она неопределённо покачала головой.

— Часы… Они остановились.

— Не знаю, что там за часы, — хмыкнул Уилмо, — но заранее уверен, что механизм заело. Мы не умрём, поняли? Жили и будем жить. Главное…

Именно в этот момент пространство перед ними утонуло в зареве взрыва.

7

Лео ненавидел это всё.

Ненавидел люто и, что особенно злило, беспомощно, всё, что происходило… В том числе и себя.

Невозможно хорошо знать историю — и не понимать, во что вляпался. Лео же историю знал отлично… Собственно, с этого всё началось для него — с истории.

То бишь с того, что на кафедре, изучая старинные рукописи и печати, он столкнулся со своеобразным и весьма ироничным человеком, интересным собеседником. Они могли часами спорить о правильной трактовке некоторых исторических событий и явлений. Причём собеседник Лео, с одной стороны, приводил факты, которые мог знать только профи, с другой — высказывал порой мнения настолько расходящиеся с официальной трактовкой, что это было почти что сродни научной ереси. В которой сей выскочка, предпочитающий называть себя мистером Смитом, упорствовал.

На все попытки Лео привести разумные аргументы тот только смеялся и говорил: “Можешь считать, я своими глазами видел!” Уже позже, повидав истинное обличие мистера Смита, демона-вербовщика, занимающегося поиском одарённого живого товара, Лео понял: да, и правда видел. Много чего, начиная с Древнего Китая…

Только вот правду говорят: есть на этом свете вещи, о которых лучше не знать. По крайней мере, Лео предпочёл бы никогда не встретить мистера Смита.

Наверное.

Как-то отец Лео, человек выдающегося интеллекта и крайне неоднозначной судьбы, сказал: “Есть на этом свете вещи, которых было бы жаль не попробовать и не узнать. Чего бы они ни стоили.”

Лео был тогда подростком и не оценил папиных высказываний. Это в общем и целом даже не удивительно: после того, как отца уволили с поста завкафедрой философии крупного университета за участие в студенческой оргии, дела для их семьи пошли не сказать чтобы однозначно. Запись с развесёлого мероприятия, где имели место девушки, юноши, запрещённые вещества и прочие атрибуты веселья, была выложена в соцсети и заимела успех, можно сказать, ошеломительный. Лео столкнулся с травлей в школе, разводом родителей, экономическими проблемами и прочими неизменными атрибутами, сопровождающими подобные фестивали. Понятное дело, любви к отцу это не прибавило, и он даже не пытался понять объяснения, всё воспринимая в штыки и хлопая дверью.