Черно-белое кино - Сергей Каледин

Я подозвал ее к окну, за которым стоял «мерс».

— Вон он.

Утром мама в гневе сорвалась в Москву, я же по программе поплелся в Мюнхен.

На карте возле Мюнхена меленькими буковками значился «Дахау». Неужели тот самый? Конечно, мне надо туда. Но от переживаний в связи с мамой я, видимо, не уследил за дорогой и заехал в какой-то центр религиозного туризма… Новодельные современные церквушки различного толка… Туристы не галдят, степенно передвигаются. Вместе с посетителями зашел в маленький костел: органная благостная музыка, свечи. Потом в кирху, и там — музыка, свечи; в миниатюрной синагоге — та же программа. А в крохотной мечети даже не заставили разуваться. Что происходит? Сегодня не суббота, не воскресенье, может, праздник какой-нибудь всеобщий, типа экуменического?..

Подхожу к старшому в форме. Wo ist Dachau? Как в Дахау проехать?

Охранник удивился:

— Hier ist Dachau.

«Труд освобождает» — надпись на воротах Дахау.

Я опешил:

— Как Дахау?! А где же?.. Где дыба? Печь? Где все?! Где бараки?..

— Тсс… — Охранник приложил палец к губам. — Nicht so laut. Не шуми. — И тем же пальцем указал на расположенный неподалеку невысокий продолговатый домик из светлого калиброванного бревна. — Das ist Barack.

Барак и внутри был такой же опрятный, как снаружи. Чистые нары в два яруса, на манер детских, солнце гуляет внутри по светлому полу, пряный запах свежего дерева.

Смертью не пахло.

Оказывается, нацисты в конце войны лагерь разрушили, а после войны уже другие немцы его восстановили. Но в ином — приглаженном — виде, чтобы не вызывал излишних волнений души.

Мне повезло с женой. В Германии я выдаю ее за немку, в Скандинавии — за финку, в Израиле — за еврейку, в Польше она полька и, мало того, говорит по-польски. Все чистая правда, так вышло по родословной. А коли так, то летом я посадил ее в автомобиль и двинул в Польшу.

Почему именно в Польшу? Во-первых, в Польше жена не была тридцать лет. Во-вторых, Польша — мечта моего детства. На той заре я носил мешающие зрению дымчатые очки без диоптрий, как у Збигнева Цибульского в «Пепле и алмазе» Анджея Вайды. Без особой нужды поехал зайцем в одном вагоне с якобы любимой одноклассницей Милкой Люкимсон в Адлер, чтобы походить все на того же Цибульского, но уже в «Поезде» Ежи Кавалеровича. Кроме того, я был толстый, но и Цибульский в последних фильмах был не заморыш, однако любим красивыми девушками, что давало и мне реальные шансы в дальнейшем.

С женой меня познакомил опять-таки Анджей Вайда. Виртуально. На дворе стоял вконец безнадежный 72-й, а в кинотеатре «Мир» шла ретроспектива фильмов Вайды. В последний день на позднем сеансе — «Krajobrazро bitwie» («Пейзаж после битвы»). Зал битком. И вдруг объявляют: сеанс отменяется. Но случилось небывалое: из зала никто не ушел. Сидели три часа. И козлы сверху не выдержали характер, запужались — показали фильм ночью. Я там был. Через много лет выяснилось, что и жена была на том великом сидении.

Интерес к Польше разрастался. Как осталась жива, несмотря на разделы? Как, небольшая, смогла победить советскую Россию в 20-м, когда даже опытные организованные белые проиграли красным? Почему мировую войну Сталин с Гитлером начали именно в Польше? В школе этому не учили, а дома было не до Польши.

Дальше — больше: «Солидарность» под омофором Папы Римского вдребезги разнесла Берлинскую стену и прилегающий к ней коммунизм. Короче, если бы не Польша, меня бы не опубликовали. Я перед ней в долгу.

В Италии редактор моей книги оказался полонистом, а его красавица невеста — очень близкой знакомой Адама Михника, о котором я знал тогда мало, но от нее узнал больше: знаменитое трио — Адам Михник, Яцек Куронь и Кароль Модзелевский — вырабатывали идеологию «Солидарности», ее интеллектуальное обоснование. В последний раз Михника посадили, буквально вырвав из объятий очаровательной итальянки.

Свой особый интерес в Польше был и у жены: она мечтала по старым фотографиям отыскать в Варшаве могилу прадеда. На обороте одной, где прадед-банкир снят с сигарой, кто-то из его внуков нацарапал карандашом «burzuj» (буржуй).

Кроме того, я возмечтал заиметь избушку где-нибудь на Мазурах: с одной стороны — Европа, с другой — Москва под боком.

И, конечно, хотел увидеть своим глазом Освенцим. И глазами Ванессы.

В Польше я в общем-то не был. Если не считать спешный проезд сквозь нее на авантюрном «мерсе» десять лет назад. Кстати, как я его нелепо купил, так и загубил. В лютую новогоднюю ночь на даче забыл разбавить солярку в бензобаке керосином (на праздничном столе был другой керосин…). Неправильная солярка на морозе преобразовалась в парафин, парафин запаял двигатель. И на веревке «мерс» убыл из моей жизни к великой радости садовых товарищей.

По обеим сторонам дороги оголтело цвели маки. Телеги на шоссе исчезли. В ухоженных полях урчали трактора, за ними неспешно расхаживали аисты и птицы помельче.

Польша была завалена клубникой. Цена трускавки в конце июня спустилась до десяти рублей. Так же изобильно и дешево обстояло и с прочими харчами. Женщины поголовно переоделись в унисекс и перестали краситься. Красивые девушки пропали. То ли, познав свою истинную цену, переехали на более выгодное местожительство, то ли перемещались исключительно в авто. Женщинам, оставшимся на виду, как и прежде, целовали руки.

Зато появилось много бомжей — пьяных, но чрезвычайно дружелюбных. Впрочем, благорасположены к русским и трезвые поляки, ибо подлянки от нас больше не ждут. Оно и понятно. Теперь мы всего лишь виноватые за грехи отцов туристы, к тому же — небогатые, богатые плывут в другие края. Более того, нас жалеют: у них к услугам весь Евросоюз, а у нас — кука с макой.

Молодняк Польши повсеместно — в поездах, автобусах, на травке — «тычет в книжку пальчик» — учится: образованных ждет все тот же Евросоюз, впрочем, и в самой Польше работы хватит, несмотря на безработицу.

В Варшаве мы остановились у родни. Мурка — биолог, ей восемьдесят, но, учитывая мой интерес бывшего могильщика, в первый же день повезла нас на три кладбища: простое, военное и еврейское. На простом у нее муж и мать. На военном — шурин и кузина, жертвы Варшавского восстания. Восставшим отвели большой участок, там они и лежат под простыми березовыми крестами. В большинстве — молодые, начиная с шестнадцати.

Лежат и совсем крохи по одиннадцать, двенадцать лет — санитарки, связистки: Марыся, Крыська, Утя… Лежат дисциплинированно, по отрядам. У отрядов смешные клички: «Зоська», «Парасолька» (зонтик)… Даже у начальства кликухи несерьезные: Медвежонок (генерал Окулицкий), Лес (генерал Коморовский), Стрела (генерал Ровецкий)…

Очень надеялись дети на помощь взрослых, наблюдавших за ними в августе 44-го с другого берега Вислы — пологого, не забранного камнем, — удобного для переправы. Восемь дней отчаянно воевала детвора под командованием генерала Берлинга. Но помочь им приплыл ночью, нарушая приказ, лишь польский взвод, входящий в армию освободителей. Потом восставших немцы зачистили. Недобитые уходили вонючим «Каналом» Анджея Вайды. Советская «помощь» быльем не поросла, о ней помнят намертво.

На еврейском кладбище у Мурки бабушка, которую внучка привезла в рюкзаке из Москвы. Бабушка до войны подалась из Польши в Россию вслед за зятем, мечтавшим вместе с молодой женой строить социализм. Для начала в Москве построили Мурку. Отца Мурки моя жена отыскала по «Расстрельной книге» на Донском кладбище в небольшой клумбе под вывеской «Захоронение невостребованных прахов». А по соседству в могильнике № 2 — Лаврентий Палыч Берия с дружбанами: Меркуловым, Деканозовым, Гоглидзе, Мешиком, Влодзимирским и Ко-буловым. Когда хоронили этих в декабре 53-го, на ворота вывешивали объявление «Кладбище закрыто на спецобслуживание».

Мать Мурки отсидела положенное и в 45-м с помощью Ванды Василевской чудом вернулась в Польшу. Мурка окончила биофак МГУ, сожгла отболевшую бабушку и в 47-м, забрав урну, сменила родину на Родину. Когда умер Сталин, Мурка тем не менее плакала. Из песни слов не выкинешь.

В Польше я собирал сплетни: как живете, как животик, не болит ли голова? Голова у поляков от нас не болит. Не боятся даже грядущего наказания газом — за сочувствие Украине. И Европе особо не завидуют: ну, даст Россия послушным странам газ по морю, а Европе все равно нужно в десять раз больше. Да и затея начетистая. Вон, в Турцию газ по дну провели — окупается плохо. А богатые страны тем часом вовсю водородный двигатель разрабатывают. Процесс пошел: Норвегия уже городские автобусы на водородной тяге гоняет. То-то смеху будет и у нас, и у арабов, когда мир на водород пересядет.

Главный же мой польский интерес — глубинка: простой народ, сельская жизнь.