Ступени - Фридрих Горенштейн

Вдруг раздался сильный удар, особенно громко прозвучавший в тиши библиотеки, послышался звон стекла, треск ломающегося дерева и крики, топот ног. Юрий Дмитриевич поднял глаза. Первое, что он увидел, был расколотый абажур настольной лампы. Кресло, на котором сидел рыжеватый мужчина, было разбито, в спинку глубоко врезался алюминиевый стержень. Острые куски стекла, рубчатого, сантиметровой толщины, с запаянной внутри прово-лочной сеткой, глубоко пропороли сиденье кресла. Стол также был завален стеклом, бумаги и книги на нем порезаны и изорваны острыми осколками и кусками алюминия. Сидевшая слева женщина держалась за порезанную левую кисть, впрочем, порез был неглубоким, просто царапина. Юрий Дмитриевич глянул вверх и увидал в потолке зияющее отверстие, сквозь которое видны были стропила. Целая рама сорвалась и, пролетев десять метров, ударила по столу и креслу рыжеватого мужчины. Читатели повскакивали со своих мест, по ковровой дорожке через зал трусила дежурная.

- А где же товарищ? - спросила она, запыхавшись.

- Покурить вышел, - ответил Юрий Дмитриевич.

- Это б череп разнесло в два счета, - сказал кто-то, - вот и пойди предугадай, где тебя ждет.

В зал вошел рыжеватый мужчина. Вид у него был отдохнувший, возможно, он не только покурил, но и выпил в буфете чашечку кофе. Он шел по проходу, вытирая платком с губ крошки печенья. Заметив толпящихся читателей, он удивленно поднял брови. Лицо его помимо благоду-шия приобрело оттенок любопытства. Он пошел быстрее, вытянув шею и стараясь заглянуть через спины.

- Товарищ, - увидев его, выкрикнула дежурная. - Это тот товарищ... С этого места... Видите, какой вы счастливый, товарищ...

Перед мужчиной расступились. Он увидал искалеченное кресло, стол, заваленный острыми кусками стекла и алюминия. На мгновение тело его затряслось, словно в ознобе, лицо искази-лось. Но лишь на мгновение. В следующее мгновение лицо его приобрело задумчивое, даже сонное выражение, которое бывает у людей, предавшихся философским размышлениям. Так стоял он минуту-две в полной тишине, склонив голову несколько набок. Потом он мягко, осторожно, словно не желая запачкать костюм и выбирая место почище, опустился на пол. Щеки его побелели.

- Обморок, - крикнула дежурная, - воды... Медсестру... Позвоните...

Юрий Дмитриевич принялся собирать свои книги и бумаги. Он видел, как мужчину усадили, медсестра давала ему понюхать флакончик, мужчина вскидывал головой, и расстегнутая рубашка его была мокрой от воды.

- Всё ясно, - бормотал Юрий Дмитриевич. - Всё ясно...

Юрий Дмитриевич сдал книги, спрятал бумаги в портфель, оделся и пошел, вдыхая сырой воздух. Утренние сугробы выглядели теперь маленькими грязными кучками. В зимнем пальто и ушанке было жарко.

Встретив Юрия Дмитриевича в передней, Нина спросила, глянув ему в лицо:

- Ты уже знаешь? Тебе звонили!.. Ах, боже мой... Но в общем волноваться не надо... Всё можно решить... Главное, здоровье... Любой суд будет на твоей стороне...

- Какой суд? - снимая пальто, спросил Юрий Дмитриевич. - Что я знаю?.. Вечно у тебя какие-то новости... Ты шпионишь за мной, как иезуит.

- Юрий, - сморщившись, словно собираясь заплакать, сказала Нина, Юрий, сейчас не время для пререканий... Надо решать серьезные вещи... Ты ведь знаешь... я сразу поняла это по выражению, с которым ты вошел...

- Ах, оставь со своей телепатией... Какое выражение, в чем дело?

- У нас Григорий, - сказала Нина, - он хочет говорить с тобой... Но ты должен помнить о себе... И о своем здоровье... О своей семье...

- Григорий? - спросил Юрий Дмитриевич в некоторой растерянности.

В последнее время отношения с Григорием и вообще со старыми друзьями у Юрия Дмитри-евича разладились. Они перестали бывать друг у друга. Григория Юрий Дмитриевич встретил случайно недели две назад на улице. Они поздоровались, перекинулись двумя-тремя словами и разошлись. Григорий Алексеевич сидел в кабинете у Юрия Дмитриевича и листал женский календарь за прошлый год.

- Однако сюрприз, - стараясь придать своему лицу бесшабашное выражение, сказал Юрий Дмитриевич. - Глазам не верю...

- Здравствуй, - сказал Григорий Алексеевич. - Я к тебе, собственно, по делу... Вернее, тебе письмо...

- Григорий, - сказала Нина, - Юрий перенес тяжелую болезнь. Я прошу тебя, я требую, наконец...

- Ах, оставь! - крикнул Юрий Дмитриевич, чувствуя усиливающееся сердцебиение. - В чем дело, от кого письмо? Что я знаю... Что вообще происходит?

- Сядь, - сказал Григорий Алексеевич. - Я состою в Обществе охраны памятников старины... которые подвергаются варварским разрушениям в результате невежества... Например, памятник русского зодчества... Двенадцатый век... В нем склады горторга... Строители... Унитазы валяются...

- Ах, ты хочешь, чтобы я тоже вступил в общество, - облегченно вздохнул Юрий Дмитриевич.

- Нет, - сказал Григорий Алексеевич, - то есть в общество ты можешь, конечно, всту-пить... Это долг каждого культурного человека. Защитить историю... Предков... Да... Но я сейчас, собственно, о другом... Я с комиссией был в монастыре... В общем, в том самом... Я встретил девушку... Женщину... Богомолку... Она меня узнала... Зина... Она беременна...

Высказавшись, Григорий Алексеевич глубоко вздохнул, перевел дыхание, точно поднявшись на гору. Юрий Дмитриевич слыхал, как за спиной заплакала Нина.

- Да, конечно, - тихо сказал Юрий Дмитриевич. - Но что же делать... Вернее, я не совета у тебя прошу, а просто думаю вслух.

- Ты был болен! - крикнула Нина. - Ты не несешь ответственности за свои поступки... Я советовалась с Бухом... При болезни инстинктивная жизнь, половые влечения повышены... Да... Известны случаи, когда больные легкомысленно вступают в брак со случайными лицами... И кроме того, - со злобой крикнула Нина, - эти религиозные святоши развратны... В сектах они вступают в связь с проповедниками... С монахами... Она пытается воспользоваться... Это не твой ребенок...

- Она не сектантка, - тихо, думая о чем-то и оберегая эти мысли от окружающих, сказал Юрий Дмитриевич.

- Тебе письмо, - сказал Григорий Алексеевич и протянул замусоленный конверт.

В нем лежал листок блокнотной бумаги, на которой значилось сверху: "Делегату VI съезда Республиканского общества по распространению политических и научных знаний".

- Это я вырвал ей лист из своего блокнота, - сказал Григорий Алексеевич.

Листок был исписан с корявой аккуратностью, как обычно пишут малограмотные:

"Милый мой муж Юрий, - писала Зина, - с приветом к тебе твоя жена Зина. Мы хоть и не венчанные, но я так пишу потому, что перед Богом мы муж и жена, и я за тебя молюсь, как за мужа своего в дальней дороге. А когда ты вернешься, мы повенчаемся и для людей тоже будем мужем и женой. В первых строках своего письма спешу тебе, мой любимый муж, сообщить большую радость. У нас будет сын. Я взяла из артели отпуск и вместе с папой Исаем, который тоже тебя любит, еду сейчас в Почаев, в святую Лавру, чтоб молиться за сына и за нашу любовь. Твоего адреса я не знаю, но когда вернусь, то напишу твоему другу, а он тебе передаст. Твоя верная любящая жена Зина".

- Григорий, - сказала Нина, нервно похрустывая пальцами, - что нам делать? - Лицо у нее было молящее и даже заискивающее, точно она не просила, а вымаливала у Григория Алексеевича советы и точно его совет всё мог уладить.

- Не знаю, - сказал Григорий. - Попробуйте объясниться... Может, она согласится избавиться от ребенка... Я говорю бред, я говорю первое, что приходит в голову, но я не знаю... Это так сложно... Или, в конце концов, алименты... Впрочем, при отсутствии законного брака...

- Какое это имеет значение, - обрадованно вскричала Нина. - Ты умница, Григорий. Ты настоящий товарищ... Ты нашел блестящий выход... Конечно, если она не захочет сделать аборт, мы будем платить... Мы будем любить ребенка... Правда, Юрий... Это твой сын, и я буду любить его как собственного... Мы будем покупать ему подарки, мы будем ходить в гости... Она припала к плечу Григория Алексеевича и разрыдалась...

- Тише, - говорил Юрий Дмитриевич, поглаживая ее по волосам, по шее, не надо... Ну, я прошу тебя...

Лицо его стало кротким и задумчивым.

Когда Григорий Алексеевич ушел, они пообедали. Двигались они и говорили так, точно оберегали друг друга от своих неосторожных слов и движений. Но к вечеру в настроении Юрия Дмитриевича произошло новое изменение. Он помрачнел, замкнулся и уселся в кресло, грызя карандаш и глядя в темное окно, в которое ветер швырял хлопья мокрого снега.

- Ложись, - сказал он Нине, - у меня бессонница... Я посижу, поработаю...

- Тебе вредно, - сказала Нина, - я советовалась с Бухом... Он категорически возражает против ночной работы... Прими таблетку...

- Прекрати меня опекать, - крикнул Юрий Дмитриевич так громко, что в горле запершило, - вместе с Бухом... Да, да, оставь...

Он вскочил, ушел к себе в кабинет, заперся, потушил свет и лег на диван, заложив руки за голову. Так пролежал он до утра, изредка меняя положение тела, вместо правой руки закладывая за голову левую. Утром он припудрил набрякшие под глазами синяки и пошел на работу.