Обсидиановый нож - Александр Мирер

Глава 5

«На охоте мы ищем утраченную доблесть», — вспоминал Колька чьи-то слова. Правильно было замечено. Добыв пятиметрового саблезубого тигра, Колька приободрился. Поверил, что не пропадет. И дело было не в удачных выстрелах, не в пистолете счастье, тем более, что оставался один лишь патрон. Тигров-то он не испугался! Дрожь в коленях и обморок не в счет, бесстрашных навовсе людей не бывает. Он не делал глупостей, как в первые секунды с ходячими нардиками. И стрелял метко — тоже приятно, конечно. Ощущение собственной доблести приподнимало: не пропадем! Он не придал особого значения словам Дхармы: «Я рада, Адвеста, что ты лишился сознания». Рада так рада. Они сидели в лечилище после разговора по гонии, очень уютно сидели и закусывали дыней.

— Почему же ты рада? — спросил он просто для разговора.

И вдруг у нее кровь прилила к щекам так, что они стали почти малиновыми, но с чернотой, как закатная туча, а глаза почернели совсем и что-то в них дрожало.

— Почему же?

Он свободно положил ей руку на плечо. Она встала вместе с его ладонью, и он встал, и в нем тоже пробежала дрожь от ее плеча, округло переходящего в шею. Он дрожал все сильнее, и она осторожно обняла его тонкими руками и прижалась к нему, а он слышал на спине ее руки и пальцы и дрожал. Его прямо трясло. Она мягкой шапочкой волос обглаживалась об его шею и подбородок. Он чувствовал ее всю, сверху донизу, в даль, в даль внизу, как сосну или речку, но было ужасно стыдно, что она его тоже чувствует и знает, как ему. Он простонал: «Сюда придут». Она молчала и осторожно прижимала его к себе, прижимала ладошками, и висок обглаживала об его шею. Тогда он понял, что ей безразлично, придут — не придут, и всем им здесь безразлично в этих домах без дверей и задвижек, и занавесочек… но это было невозможно, и она поняла и отошла, отхлынула от него. Тогда он сказал: «Идем домой».

Так у них было. Длинный жаркий день, зеленый дом и ледяной ручей в траве. «Ты научишь меня плавать?» — «Научу, маленькая». — «Хочешь, приведу лошадей и поскачем на Рагангу?» — «Я плохо езжу». Смеется. Это было невероятно смешно, он смеялся вместе с нею.

«Все у нас обратное, Адвеста… Мы не плаваем, даже в наших полуночных поселениях, а вы не наездники. Все, все обратное!»

«Разве это плохо?» — «Не знаю. Хорошо». — «Хорошо». — «Ты научишь меня плавать?»

— Да, научу тебя плавать, а ты научишь меня остальному, но там, у себя, я знал бы, что скоро умру в вашем зеленом Равновесии.

— А ты не умрешь. Как — «там, у себя, ты знал бы»?

— Я думал, ты поймешь. Понимаешь, если бы я был там, а кто-то другой — здесь, то я знал бы о нем, что он умрет.

— А ты не умрешь. Я с тобою и ты не умрешь. Почему — знал бы?

— От тоски по дому. У вас этого не бывает?

— Обними меня, Адвеста. Бывает. Обними меня, рыжебородый. Солнце садится за Рагангу, день наш уходит.

А потом они вернулись к домам Поста, и Дхарма пропела, подняв ладони: «Друзья мои Певцы, темнеет ночь для песен!»

Пели на открытой поляне, под большими звездами. Темный ветер дул поверху, от реки. Когда певцы умолкали, доносилось повизгивание гепардов, возбужденных шумом, и мерное брякание струн, и беготня ночных обезьян в листве. Свежо и спокойно пахла ночь — остывающей листвой, плодами и чистой человеческой кожей. Но не было ему покоя. Земля поворачивалась под звездами, летела Бог знает куда. И как Земля вокруг своей звезды, ходила в танце вокруг Кольки девушка Мин. Как самый прекрасный зверь, как лошадь на бегу, как древесный лист нераспустившийся, глянцевый снаружи и бархатистый внутри.

…Утром явился Ахука — не поздно и не рано, когда Мин уже разбудила Кольку и они умылись и поели. И он немного привык к ней и к странной звенящей боли в сердце. Боль усиливалась, если он смотрел на Дхарму — усиливалась так, что перебивала дыхание. Но ей следовало поспешить в лечилище, девушке Мин, а ему не следовало таскаться за ней и мешать работать. Он приладился чистить пистолет, подкинул последний патрон на ладони. Мрачная штука, последний патрон… Он стал думать, имеет ли он право быть счастливым, и тут, вовремя, появился Ахука. Поздоровался. Косясь на еду, умылся, выполоскал рот. Сердито прогнал своего Тараса Бульбу — обезьяна тянулась погладить его по щеке. С Дхармой разговаривать не стал: «Лахи ждет тебя — прохладного полудня…»

Колька, как ни был смятен, начал удивляться. Впервые он видел такую неприветливость и сухость.

Ахука жадно ел. Пальцы его подергивались, словно он еще управлял Немигающим.

— Последняя железка, Адвеста?

— Последняя.

В ствол его… Обоймы — долой, крысам, пусть зубы обломают. Но Охотник поймал их на лету и спрятал в сумку.

— Адвеста, слушай меня. Ты нужен здесь, в Равновесии.

— Слышал уже, спасибо…

Это было сказано так, что Ахука стал подниматься с травы. Колька тоже. Он как вынырнул с глубины — задохся.

— Спасибо, спасибо, друг… спасибо. Вот он! Я! Подловил ты меня, Охотничек…

Ахука стал серым. «Здесь не орут, а я вот здесь, будь ты проклят!» — подумал Колька, не попадая пистолетом в сумку.

— Я виноват, и лицо мое испорчено, — говорил Ахука. — Я задержал тебя, и я виноват с моим малым знанием, смыслом и памятью. Но мы — Головастые, как и вы, и соки наши едины, друг. Наша пища пригодна и вкусна для тебя, и женщины наши понесут от тебя, а Врачи продлят и продолжат твое Равновесие. Ты — наш брат по памяти и смыслу и владеешь знанием железа, недоступным нам, твоим братьям…

— Ага, железа захотел… — Колька всадил пистолет в сумку, шагнул по скользкой траве. — Шел бы ты прочь, Ахука. Иди, Бог подаст!

Он больше не хотел слушать, он вынырнул. Как неделю назад его прихватило страхом: где же я, Колька Карпов? Проснуться бы мне, дома бы проснуться… Но Ахука не отступал. Говорил что-то на чужом языке, с чужими придыханиями, кхакал. Уговаривал. Колька в тоске повернулся — пойти в лечилище, услышал что-то о качествах Дхармы и сполоборота ударил. Вполсилы. Смутно подумав: «Откуси Железного Равновесия».

Он не хотел поднимать Ахуку. Удар несильный, отлежится. Охотник смотрел, лежа на спине. С безмерным удивлением. Нехотя Колька протянул ему руку и вдруг сам покатился через голову от страшнейшей оплеухи…

С клокочущим, грозным рыком метнулась и побежала по стволу обезьяна.

— О, господи, — сказал Колька. — Я тебя чуть не пришиб, Ахука. Я думал — ты мне врезал, ногой… Вот так Тарас Бульба.

Охотник еще сидел в траве, держась за челюсть, и смотрел, как и прежде. Будто черта увидел.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});