История Германии в ХХ веке. Том II - Ульрих Херберт

90», получили всего 2,9, а «Зеленые» – лишь 2 процента голосов. Хотя бывшая СЕПГ все же смогла привести на выборы свой основной электорат, результат для гражданского движения оказался катастрофическим. Хотя оно сыграло огромную роль в качестве авангарда оппозиции режиму СЕПГ, его идеи о будущем независимой, демократической, возможно, неосоциалистической ГДР встретили очевидное неприятие среди населения, равно как и постматериалистические политические идеи «Зеленых», которые и не могли встретить одобрения в обществе, где не хватало всего. Отто Шили, видный член партии «Зеленых» в бундестаге, который позже перешел в СДПГ, в те дни в одном телевизионном интервью ответил на вопрос о том, почему восточные немцы проголосовали за единство на выборах, положив на стол банан. Восточногерманская писательница Моника Марон критиковала такое отношение как «высокомерие сытого человека, которому отвратительны застольные манеры изголодавшихся»[38].

Несомненно, восточные немцы хотели единства, потому что ожидали от него гораздо большего, в том числе в материальном плане, и в более короткие сроки, чем от ГДР, которую нужно было реформировать. А как иначе? ГДР была экономически закончена, ее промышленность разрушена, инфраструктура уничтожена. В такой ситуации зачем было принимать решение о реформировании ГДР, если альтернативой было присоединение к ФРГ? Более того, позиция Шили игнорировала стремление к свободе, верховенству закона, свободе передвижения – стремление, которое накапливалось на протяжении сорока лет и было выражено на этих выборах так же сильно, как и стремление к единству. Желание лучшей жизни, будущего и процветания было не менее законным мотивом стремления к единству, чем желание политической свободы, тем более что западные немцы в 1950‑х и 1960‑х годах часто воспринимали западную демократию скорее как дополнение к экономическому чуду, чем как то, к чему нужно стремиться. Тем не менее сомнения в воссоединении были широко распространены на Западе, особенно среди молодого поколения. Писатель Патрик Зюскинд, родившийся в 1949 году, выразил их особенно точно и сильно в эссе в «Шпигеле» летом 1990 года: «Сорок лет твердо установленного, казавшегося незыблемо прочным европейского послевоенного порядка внезапно стали уплывать у нас из-под ног. Мы выросли в этом порядке. Других мы не знали. <…> Отношение к государству, в котором мы жили – а именно к ФРГ, – было сначала сдержанно-скептическим, затем бунтарским, потом прагматичным и, наконец, возможно, даже характеризовалось отстраненной симпатией. Это государство показало себя вовсе не временным, оно хорошо себя зарекомендовало, оно было либеральным, демократическим, правовым, практичным». Однако теперь ответ тем, кто спрашивает: «Германское единство? Почему? Зачем?», заключается в том, что альтернативы уже нет: «Поезд ушел». Учитывая скорость этого развития, Зюскинд чувствовал страх, «так же, как вы чувствуете страх, когда сидите в скоростном поезде, который мчится по небезопасному пути в неизвестный вам регион»[39].

Эссе Зюскинда привлекло большое внимание, как неодобрительное, так и одобрительное. Это, несомненно, отразило недоумение многих граждан Германии по поводу скорости событий и решений, тем более что их не спросили, хотят ли они единства и валютного союза и готовы ли они нести расходы, которые лягут преимущественно на них. Хотя опросы общественного мнения постоянно свидетельствовали о растущем одобрении процесса объединения, не было проведено ни референдума, ни объяснения ожидаемого бремени. Многие разделяли и опасения Зюскинда, что воссоединение приведет к откату в прошлое по всей Германии: граждане ГДР, как отмечалось, были социализированы в политически авторитарном духе, и в объединенном государстве демократические и культурные завоевания предыдущих лет, достигнутые в Западной Германии, также окажутся под угрозой, а то и будут свернуты. «Граждане ФРГ, – сказал, например, Юрген Хабермас после объявления об экономическом и валютном союзе, – выработали ненационалистическое самосознание и трезвый взгляд на то, какие денежные, потребительские выгоды вытекают из политического процесса для каждого человека», и этот постнациональный настрой будет поставлен на карту в случае воссоединения, равно как и мультикультурное общество, путь в Европу и достижения фундаментальной либерализации западногерманского общества за предыдущие двадцать лет[40]. Но имели ли западные немцы право игнорировать волю граждан ГДР к единству, после того как тем пришлось гораздо тяжелее переносить последствия войны? Уровень жизни в Западной Германии в 1989 году был примерно в четыре раза выше, чем в Восточной, и никто не может утверждать, что в этом было виновато население ГДР. Западные немцы к концу послевоенного периода оказались в выигрыше, а граждане ГДР – в проигрыше. Более того, как отмечал, например, историк Генрих Август Винклер, «у западных немцев не было моральной легитимности, чтобы осуждать национальную солидарность с немцами в ГДР». Для западных немцев односторонний выход из общей нации означал бы также, что они не хотят разделять общую ответственность за последствия войны. Это был сильный аргумент в такой стране, как Западная Германия, которая рассматривала свою критическую конфронтацию с нацистским прошлым как один из важнейших элементов своей идентичности и как доказательство своего демократического очищения[41].

ДИПЛОМАТИЯ НА ВЫСШЕМ УРОВНЕ

После выборов в марте 1990 года был достигнут внутриполитический прорыв к единству. В ГДР было сформировано правительство Большой коалиции во главе с восточногерманским политиком Лотаром де Мезьером, чьей самой главной и в конечном счете единственной задачей было создание правовых условий для воссоединения. Однако внешнеполитическая ситуация все еще оставалась неясной. Не позднее середины января 1990 года западноевропейские страны в принципе свыклись с идеей объединения Германии. Однако от Советского Союза по-прежнему ожидали, иногда более громко, иногда более тихо, что он наложит вето на воссоединение и, прежде всего, на вступление в НАТО всей Германии, которое США сделали предварительным условием для своего одобрения. Поворот СССР от неприятия идеи воссоединения Германии к согласию даже на ее вступление в НАТО произошел за период с января по июль 1990 года в ходе множества переговоров, конференций и соглашений. Это был не линейный процесс, а марафон переговоров, характеризующийся многочисленными противоречиями, уступками и отступлениями, который можно разделить на три этапа.

– В начале, в течение января 1990 года, произошел переход от неприятия советским руководством идеи объединенной Германии к ее принятию. Решающим фактором здесь стало растущее в окружении Горбачева, не в последнюю очередь после выступления Коля в Дрездене, впечатление, что объединение Германии неизбежно и что нужно скорее позаботиться о том, чтобы все же направить этот процесс и извлечь из него пользу. Горбачев был убежден, что Советскому Союзу, прежде всего экономически, было бы выгодно поддерживать хорошие отношения с ФРГ. Это следовало понимать совершенно буквально, поскольку, делая уступки в вопросе о единстве, Москва попросила ФРГ об обширных поставках продовольствия, на что Коль тут же с радостью