Том 1. В краю непуганых птиц. За волшебным колобком - Михаил Пришвин

Странное и жуткое чувство охватывает, когда стоишь в толпе, верящей, что человек, который сейчас подойдет к молящимся, – не простой человек, а наделенный сверхъестественной силой знать судьбу каждого в прошлом, и настоящем, и будущем. Кажется, если бы на одну секунду поверить в это целиком, как верят все присутствующие в храме, так ужас такой охватил бы, что и убежал бы поскорее… И такая разница в психике! Все простые люди, как ни в чем не бывало, смиренно склоняют свои головы перед существом, знающим не только судьбу людей, но и животных, коров, лошадей, кур и всего, чем владеет крестьянин. Окончив молебен, отец Георгий уходит в алтарь и возвращается со святым копнем в руке и еще каким-то медным сосудом. Вот теперь-то и начинается самое главное, из-за чего и собралась вся эта толпа: советы отца Георгия.

Толпа теснится к амвону, где против открытых царских врат стоит священник. Уже протянулась чья-то рука с бутылкой воды.

– Для чего водица? – спрашивает, сливая воду со святого копия в медный сосуд, священник.

Робкие, невнятные слова верующей женщины и благословение: «Во имя отца, сына и святаго духа. В час добрый!»

Доходит очередь до знакомой мне женщины в сарафане с красными цветами.

– Для чего водица?

– Муж гоняется, – убить хочет.

– А ты поосторожнее, прячься…

– Батюшка, не за себя, за ребенка боюсь. Я уйти от него собираюсь, бросить его.

– В час добрый, – не колеблясь, говорит отец Георгий.

Женщина стоит пораженная, кажется, думает: «Как же так скоро судьба решилась», – и будто не верит ушам.

– В час добрый, – настойчиво повторяет священник. И видно по всему, что уж не первый раз он дает такой совет, что уж по долгому опыту у него составилось общее решение, и правда этого случая дошла до него теперь мгновенно, быть может, от какого-нибудь ему только слышного движения голоса этой женщины.

– В час добрый, – говорит он ей в третий раз и благословляет.

Подходит девушка-невеста, шепчет что-то свое…

– А сколько у него коров? Лошадь есть? Хорошая лошадь? А отец? Да ты его не знаешь. Узнай! Подожди. Узнай!

– Батюшка, корова скидывает.

– Вот тебе свечка.

– Курица…

– Покури ладаном.

Сотни пустяковых вопросов, и всегда неизменно ласковый ответ. Кто-то не решается на операцию, не верит докторам. Он говорит, что операция – легкая и докторам нужно верить. Бледная женщина подошла сзади, как евангельская кровоточивая, держится за край одежды. Он ей шепотом дает совет. По всему видно, что отец Георгий – не только умный человек и верующий, а и читает, следит за результатами науки.

Наконец, и женщина в сарафане с черными цветами добилась своего: спрашивает о своем земельном вопросе, – переходить ли ей с сыновьями на отруба.

Можно, конечно, вперед сказать, что отцу Георгию, как и всякому сельскому священнику, не очень-то хотелось бы посылать семьи на отруба. И он, видимо, без удовольствия отвечает женщине:

– Ведь это – не своя воля. Сыновья хотят?

– Сыновья.

– Это – не своя воля… Этого правительство хочет. Ну, что же… в час добрый!

Женщина чутьем угадывает неполноту ответа.

– Батюшка, – говорит она, – в нашем участке будет тридцать десятин.

– Ну, вот, чего же тебе… Прекрасно можно жить! В час добрый!

Старуха теперь отходит, довольная, к Другим, получившим советы и отдыхающим в церковных углах.

– Прекрасно жить будете, – делится она своей радостью, – будете прекрасно жить. И хорошо будет вам во всем. Так и сказал и благословил: в час добрый, переходите, переходите; этого и сыновья желают, и правительство.

А другие женщины в ответ ей рассказывают о своем и тут же творят для себя из этого «материала» свою собственную легенду, как и старуха с земельным вопросом. Если кому и неприложим к делу совет, тот помолчит, зато уж тот, кому верно вышло, – тот прославит отца Егора.

Про неудачу скажут раз, про удачу – тысячу раз, а из удач какая-нибудь самая большая – разукрашенная и расцвеченная, перейдет границу, где три земли – Тульская, Калужская и Орловская – сходятся, и пойдет гулять по всем другим землям, привлекая верующих.

* * *

Отец Георгий вышел из храма только часам к семи вечера. А дома у него были уже Болховские купцы и помещики со своими земельными и торговыми вопросами. Паломники расходились домой утешенными, с верой и надеждой в сердце, что теперь уж все обернется, бог даст, к лучшему. Один только не получил облегчения маловерный, что от страха к жизни сначала лечился ландышевыми каплями, а потом советами старцев. И странен, и жалок был вид этого фабричного рабочего, сокрушенного в своей новой вере и возвращенного в среду первоначально, детски верующих людей.

– Что же отец Егор вам посоветовал? – спросил я его.

– Да все то же: иди и работай, – ты здоров!

– И вы исполните?

– Я еще посоветуюсь в последний раз с отцом Михаилом в Дорогобуже, – тот, говорят, человек замечательный.

Такому маловерному отец Георгий не помог. Но… и сам Христос удалился в другое место, когда ему не верили.

В общем, от деятельности отца Георгия остается такое впечатление, что есть в ней какая-то живая черта, из-за которой не хотелось бы отнести ее в область седой старины вместе с причитанием воплениц и былинами северных певцов-рыбаков. Эту живую черту можно заметить и в Шамардиной пустыне, устроенной оптинским старцем Амвросием. Там и тут мы находим на одной стороне безотчетную народную веру как основу всего, а на другой – целый ряд разумных действий для просвещения того же народа; между тем и другим – цельная и высоконравственная личность проповедника. И кажется, что живая черта, отличающая Шамардину пустынь от других монастырей, и деятельность отца Георгия от подобных ему состоит в признании разума в религиозном деле. Вероятно, это-то и сделало то, что, как кто-то выразился, золото отца Амвросия от прикосновения к нему великих наших писателей, великих скептиков, не почернело.

О братцах*

(Письмо из Петербурга) 1

Это было в день Рождества прошлого года. Тогда еще в Москве братцев не отлучали, и мы шли на собрание без всяких предвзятых мнений.

– Где тут братец живет? – спросили мы пожилую женщину.

– Зачем вам? – спросила она и, внимательно оглядев нас, как оглядывают простые русские люди, сказала: – Он вас не допустит, а если и допустит, то вы его бремя не выдержите.

– Нам, бабушка, только узнать бы…

– Узнать, – строго сказала она, – тут знать нечего.

И ушла своей дорогой.

Так часто в России, при первом сближении с народом на почве веры, получишь упрек за желание «знать».

Знать тут нечего, нужно только верить, а то не допустит. Но нас допустили. Мы, мужчины, сказали условный пароль: «Ищем трезвую жизнь», – а наши спутницы: «Хотим послушать слово божие», – и нас впустили.

Петербургский Лурд с виду не такой, как у Золя. Жалко выглядят только женщины, но и то не все. Мужчины, напротив, кажутся совсем не убогими. Но это только так кажется. Мужчины у братца почти исключительно бывшие и настоящие пьяницы. Это – те люди, которых мы все видим в столицах под вечер, люди, которых боятся барыни, на которых косится городовой, за которыми издали, боясь подойти близко, чтобы не получить затрещину, следят женщины, бледные, исхудалые, – жены пьяниц.

Все эти люди стекаются к братцу за помощью. С раннего утра и до четырех часов вечера они стоят на улице, перед входной дверью, длинной шеренгой, как перед театрами. В зале их помещается человек триста, и стоят они тут молча, прислонясь к стене или опираясь на длинный и узкий стол с евангельскими надписями. Точно не известно, когда явится братец и начнется проповедь. Женщины, встречаясь, целуются и чуть-чуть шепчутся.

– Все по семейному положению, – тихо рассказывает нам о себе и братце жена старшего дворника. – Я вся во скорбях, век скорбела от пьяницы. Придет, бывало, наряжу, как куколку, а наутро опять раздевается. Все пропил. Места лишили. Остались с малыми детьми без крова. Его посадили в острог. Тут я к братцу: «Помоги, братец, я вся во грехах». А он мне на это говорит: «Не бойся, Христос для праведников не приходил, тем и так хорошо, Христос приходил для грешников. Ну, рассказывай свое горе». Я ему все рассказала, как муж сбаловался и как в острог попал и остался без крова. «Ты, братец, – говорю, – ото всего можешь, я к тебе по вере пришла, помолись за меня». Он помолился и дал маслица, чтобы я ему в острожную пищу подлила. «Ты, – говорит, – ему дай». Я дала, и что же вы подумаете?

Дворничиха показала на своего мужа, и больше не нужно было рассказывать. Старший дворник, одетый, «как куколка», с расчесанными и смазанными волосами, был первый трезвенник во всем собрании.