Путь в Европу - Сборник статей

Нельзя сказать, что все это сплошная неправда. Евросоюз оказывал и оказывает государствам Восточной Европы и Балтии всестороннюю помощь, в том числе и финансовую, о чем много и охотно говорили наши собеседники. Правда и то, что НАТО и Европейский союз выставляли очень жесткие требования кандидатам на вступление в эти организации. В данном отношении «диктат» действительно был, но он принимался добровольно и потому, строго говоря, таковым не являлся. А принимался потому, что соответствовал интересам не только тех, кто диктовал, но и тех, кому диктовали. Они не «хозяев» меняли, а обретали новое цивилизационное качество.

Конечно, без такого внешнего воздействия посткоммунистическим странам было бы трудно освоить западные правила. Но это касается главным образом создания правового типа государства и совершенно не касается утверждения демократических институтов и процедур . Или, что то же самое, утверждения принципов свободной политической конкуренции. Они были проведены в жизнь сразу, никакой альтернативы им не выдвигалось, на перехват коммунистической властной монополии изначально никто и нигде не претендовал.

Можно, разумеется, искать причины такого выбора в ценностях и традициях восточноевропейских и балтийских народов, в их большей, чем у россиян, «готовности к демократии». Можно, только вот доказать это нельзя. Потому что россиянам принцип политической конкуренции до сих пор так и не был предложен. Вместо него им в начале 1990-х предложили выбирать между двумя политическими группировками, возглавлявшимися президентом Ельциным и спикером Верховного Совета Хасбулатовым, каждая из которых боролась за восстановление властной монополии. А это значит, что вопрос о системной трансформации в сознании населения не был актуализирован.

В бывших европейских социалистических странах происходило переучреждение, а в странах Балтии учреждение государства на принципиально новых, демократических основаниях. В России в то же самое время в непримиримом противостоянии столкнулись политические институты, сформировавшиеся еще тогда, когда Российская Федерация входила в состав СССР и государством, строго говоря, не была. Под видом демократии людям была предложена борьба за политическую гегемонию. Поэтому не надо удивляться, что они до сих пор не умеют отличать демократию от ее «суверенной» имитации. И их ценности и традиции тут ни при чем.

Никто никогда не докажет, что они отторгли бы принцип свободной политической конкуренции, если бы тогдашние политические элиты договорились о необходимости его соблюдения и переучреждении в соответствии с ним Российского государства. Но такой договоренности достигнуто не было. Какая сторона виновна в том больше, а какая меньше – интересный вопрос для историков, и они на него рано или поздно ответят. Политическая же актуальность тогдашних событий сегодня заключается лишь в том, что обе стороны сделали в конечном счете ставку на полную и окончательную победу. Но после таких побед демократия не утверждается, если даже победители считают себя демократами.

Национальные ценности и традиции российского населения здесь, повторяю, ни при чем. А вот ценности и управленческие традиции российской элиты, как и ее интересы, имеют к этому самое непосредственное отношение. Не сумев договориться о новых правилах политической игры, она расколола и общество, разные группы которого возжаждали полной и окончательной победы «своих». Как на войне.

Были ли, однако, в массовом сознании политические ценности, которые могли стать противовесом внутриэлитной войне за властную монополию? Нет, ценностей диалога, компромисса и договора в нем не было, при отсутствии опыта жизни при демократии им просто неоткуда взяться. Но именно поэтому их не было на выходе из коммунизма и в сознании многих других народов, не знавших иных политических традиций, кроме авторитарных. Однако в странах, о которых идет речь, обнаружились способные к консолидации на этих новых ценностях политические элиты, каковых не обнаружилось в России. Именно они подали пример обществу, которое повсеместно оказалось к этому примеру восприимчивым. И опять-таки никто не докажет, что россияне такой восприимчивостью не обладали.

Никто не докажет, что они отвергли бы согласие разных групп политического класса на переучреждение государства и их готовность периодически конкурировать друг с другом на свободных выборах, будь такое согласие достигнуто, а такая готовность проявлена. Я имею в виду первые месяцы после подавления августовского «путча» 1991 года, когда непопулярные экономические реформы (а популярными они не были нигде) еще не начались. Потом, разумеется, было уже поздно.

Властная монополия, обретаемая благодаря силовой победе над внутренними политическими противниками, всегда нуждается потом для консолидации вокруг себя населения во враге внешнем. Ее бессилие в обеспечении условий для создания эффективной конкурентной экономики и роста благосостояния требует компенсации. Естественно, что на роль врагов могут быть назначены лишь страны, где властная монополия давно уже в прошлом, а также те, которые от такой монополии только что отошли. Понятно, что в бывшей военной империи, каковой на протяжении нескольких столетий была Россия, врагами провозглашаются прежде всего страны, в эту империю недавно входившие, а после выхода из нее учредившие свои государства на демократических принципах. Но такая политическая технология в конечном счете, обречена на неудачу.

Да, многие люди пока к державно-имперской риторике восприимчивы, а к отсутствию демократии или, точнее, ее имитациям равнодушны. Сказывается инерция милитаристского сознания, культивировавшегося в стране на протяжении веков, а в советскую эпоху особенно. Сказывается и то, что населению удалось внушить: демократия в ее «несуверенном» воплощении – это непременно господство «олигархов» при нищете всех остальных, дефиците государственного порядка и унизительном низкопоклонстве перед Западом, отказе от державного влияния на мировые дела. Но рано или поздно люди начнут понимать: предлагаемая им идея возрождения державного могущества, как и сопутствующие ей образы старых и новых врагов, призваны служить ценностной компенсацией за ущемление их жизненных интересов ради его легитимации.

Я говорю «начнут понимать», потому что такого ущемления россияне не хотят. Ни одна добросовестная социологическая служба за все постсоветские годы не смогла обнаружить массовых предпочтений, отдаваемых укреплению военной мощи страны в ущерб благосостоянию. Все обстоит с точностью до наоборот. Большинство наших соотечественников хочет видеть Россию великой державой, но лишь относительно незначительное меньшинство отождествляет такое величие с наличием ядерного оружия, большой территорией и богатыми природными ресурсами. Подавляющее же большинство главными критериями величия считает высокоразвитую экономику и высокий жизненный уровень населения. И если люди отзывчивы к обличительной риторике, направленной в адрес «враждебных» демократических государств, если готовы даже поверить, что с демократией и правами человека там проблем еще больше, чем в России, то лишь потому, что не научились распознавать сублимирующую, замещающую направленность этой риторики. Не поняли, что их патриотические чувства используются против них самих.