Русь и Орда - Михаил Каратеев

Михайла Александрович и сам не ждал иного, но все же каждое слово Чагина, будто капля горячей смолы, падало ему на сердце.

— А про Ольгерда Гедиминовича что слышно? — хмуро спросил он.

— Ольгерд Гедиминович шел сюда со своей ратью, княже, — ответил боярский сын, — и был уже в одном переходе от Твери. Но тут, сведав о том, какую силу привел с собою московский князь, в тот же час повернул обратно и ушел в Литву.

— Быть такого не может! — крикнул князь Михайла, потрясенный этим известием. — Так мог поступить лишь трус, никогда не слыхавший о чести, а Ольгерд славный воин и князь! Тебе солгали, а ты и поверил!

— Вестимо, сам я литовского войска не видел, княже, но другие видели, и ты тому верь. Мне сказывали люди надежные, на их правде я крест целовать готов!

— А о татарах тебе довелось ли что услышать? — спросил присутствовавший при этом разговоре боярин Вельяминов, пользуясь тем, что Михайла Александрович замолчал и погрузился в тяжелое раздумье.

— Слыхал лишь то, что в Сарае снова замятня, — ответил Чагин. — Сказывают, будто хана Айбека убил Арапша [296], но только и его самого сразу же согнал с царства еще какой-то хан.

— Да я не о них тебя пытаю, — с досадою промолвил Вельяминов. — Эти пускай себе режутся! Ты мне о Мамае скажи.

— О Мамае ничего не слыхать, боярин. Надо быть, стоит на Волге. Говорят, нонешним летом там вновь озоруют ушкуйники.

— Ладно, коли ничего больше нет, ступай отдохни, — устало сказал князь Михайла. — А за службу твою спаси тебя Христос.

Чагин поклонился и хотел идти, но тут к нему снова обратился Вельяминов:

— Погоди, молодец, еще слово: ты даве сказал, что подплыл к кремлю на челноке?

— Точно, боярин.

— А что ты с тем челноком сделал?

— Схоронил его недалече, в камышах. Может, еще сгодится.

— Вельми разумно ты поступил, за это хвалю! Ну, иди теперь с Богом.

— Пошто тебе дался челнок? — вяло спросил Михайла Александрович, когда они остались одни.

— Может, в нем теперь наше спасение, княже.

— Это как же так?

— Надобно тебе, нимало не медля, посылать гонца к Ольгерду.

— К Ольгерду?! Да будь ему трижды анафема, литовской собаке! Нешто ты не слыхал, что Чагин сказывал?

— Слыхал, Михайла Александрович. И все же нам не на кого больше надеяться. Надо уговорить его, или Твери конец.

— Где его уговорить, коли он уже тут был и от одного духа московского убег, как заяц!

— Ты не всякому слову верь, княже. Может, то не сам он был, а кто-либо из его сподручных князей или воевод с невеликим войском. А такому что оставалось делать, когда увидел он, какая у Дмитрея сила?

— А и правда, Иван Васильевич, так оно, наверное, и было! — воскликнул князь Михайла, с легковерием обреченного отдаваясь этой новой надежде. — Не верится мне, чтобы Ольгерд Гедиминович мог меня, своего зятя и друга, столь подло предать!

— Я и говорю, Михайла Александрович, тут что-то иное было. И нам теперь надобно если уж не поднять Ольгерда, по крайности хоть разведать все толком, дабы знать, что дальше-то делать.

— Сдаваться ли Дмитрею али еще стоять?

— Так, княже. Только о сдаче помышлять тебе рано. Коли за Ольгерда с умом взяться, он выручит.

— Кого пошлешь-то? Надобно, чтобы человек не убоялся голову поставить на кон, а к тому был бы ловок и мудр.

— Меня пошли. Я сделаю.

— Тебя, боярин?!

— Ну да, меня! Нешто я тебе не добыл ярлык от Мамая? И Ольгерда обломаю не хуже. Я уж знаю, что и как ему нужно сказать.

— Да я не к тому! Сам ведаю, что лучше тебя такого дела никто не сделает. Но ведь супротив кого иного ты на гораздо худшее идешь, пробираясь сквозь московский стан. Другого, ежели заметят и возьмут живым, продержат в железах до мирного ряда, и только. А тебе Дмитрей голову велит ссечь, это уж как пить дать!

— То истина, княже. Но ведь так меня еще словить надо, а коли останусь я здесь и придется тебе просить у Дмитрея миру, он допрежь всего потребует, чтобы ты меня выдал.

— Я тебя не выдам, боярин, — с достоинством ответил князь Михайла. — Я не Иуда!

— Знаю, что ты не схочешь выдать, Михайла Александрович, да ведь принудят. За меня, за одного, целый город губить негоже. Такого я и сам не попущу.

— Может, еще и не придется сдавать город-то…

— Коли я не приведу литовцев, беспременно придется, княже. Кто еще поможет? На татар надеяться нечего, — кабы они сюда шли, давно бы о том вся Русь знала и Дмитрей не стоял бы тут столь спокойно. Сам видишь: как ни поверни, а надобно мне ехать.

— Ну что ж, Иван Васильевич, коли так, — с Богом! — помолчав, сказал князь Михайла. — На тебя возлагаю последнее упование мое. А учить тебя нечего: сам знаешь, что надо говорить Ольгерду и чем его улестить можно.

— Будь спокоен, князь. Дал бы только Господь добраться! Коли я счастливо миную московский стан, почитай дело сделанным. Я так мыслю, что в Вильну мне ехать не придется, ибо Ольгерд Гедиминович ныне беспременно находится при своем войске, где-то подле наших рубежей. Он осторожен и, покуда Дмитрей отселе не ушел, будет стоять наготове, дабы в случае чего не пустить его в Литву. А ежели так, я его борзо сыщу.

— Помоги тебе в том Христос, боярин. Так когда же в путь?

— Завтра днем Чагин покажет мне со стены, где схоронен челнок, а в полночь спустите меня по веревке вниз.

— Добро. Только как узнаю о тебе?

— Да ежели меня схватят, небось шум подымется, — стоя на стене, услышишь. А коли все будет тихо, значит, я ушел.

— Это так, Иван Васильевич, да я не о том: после бы получить от тебя весть — как дело-то обернулось с Ольгердом?

Вельяминов немного подумал, потом сказал:

— Коли он окажется поблизости и я с ним столкуюсь, почто к тебе и весть посылать? Сам увидишь: не минует и седмицы, сюда подойдет Ольгердово войско — ведь от литовского рубежа до Твери нет и восьмидесяти верст. Ну а ежели выйдет какая заминка, к примеру, придется мне в Вильну ехать, либо литовский князь нам в помощи откажет, — тогда я тебя упрежу. Начиная с восьмой ночи, от завтрашней, бдите на стене точно, где я спущусь: мой человек кинет наверх камень с подвязанной грамоткой. Чтобы он то место нашел, загодя сбросьте под стену три лошадиных черепа. Для верности пошлю двух вестников, через ночь.

— Добро, Иван Васильевич, стало быть, все у нас обговорено. Авось Господь над нами сжалится и не попустит погибнуть вольной Твери! Каждый день станем возносить о том молитвы, а теперь надобно и соснуть: уже петь бы вторым петухам, кабы мы их всех не съели.

На следующую ночь Иван Васильевич, переодетый простым воем, пустился в опасный путь. Сын боярский Родион Чагин сам проводил его до челнока и час спустя, возвратившись обратно, сказал, что боярин благополучно миновал неприятельский стан.

Глава 53

Видев же князь Михайло Александрович яко не бысть ему от Литвы помощи, и град свой видя изнемогающь, послаша владыку Еуфимея и старейших бояр своих к великому князю к Дмитрею Ивановичю с покорением и с челобитьем, прося миру и даяся на всю волю великаго князя.

Московская летопись

Не вельми изобильно ныне на столе у великого князя Тверского: вяленая рыба, хлеб с половой да овсяная каша — вот и все, что подано к вечере, да и того помалу. Месяц уже длится осада, и все в городе съедено — не то что лошади либо собаки, почитай, крысы ни одной не осталось. Еще два-три дня, от силы седмицу, на корье да на полове продержаться можно, а потом? Помощи нет ниоткуда, и Вельяминов как в воду канул. Три ночи сряду уже, как было условлено, караулят люди на стене, а вестей все нет…

Оторвавшись с усилием от этих невеселых мыслей, Михайла Александрович поднял голову и оглянул сидевших за столом. Кроме его семьи да ближних бояр Евстафия Свечина и Романа Щербинина, тут никого не было — до гостей ли теперь? Хмурый взгляд князя потеплел, остановившись на любимце его, малолетнем княжиче Василии.

— Что не ешь, Василек? — лениво спросил он. — Пожуй вот кашки. Ею на Руси все богатыри были вскормлены.

— Муторно мне от нее, — опуская голову, ответил семилетний княжич.

— Тогда рыбки возьми.

— Я ел, батюшка, а еще не могу: больно солона.

— Ну, коли есть не хочешь, отгадай загадку. Что оно такое: в воде родится, а воды боится?

— Соль!

— Верно! Ну, это ты, должно быть, знал. А вот другую: какая сила любого воеводу да и лучшую рать повалит?

Мальчик задумался. Потом вскинул на отца серьезные серые глаза и, будто чего-то испугавшись, снова потупился.

— Что же ты, Василек? Спробуй отгадать.

— Москва, батюшка…

— Эко сказал! — с неудовольствием промолвил князь Михайла. — Москву мы сколько били и еще побьем. А сила та — сон. Пойди-ка, брат, спать, я вижу, ты давно носом окуней ловишь.