Габриэль Гарсиа Маркес. Биография - Джеральд Мартин

В Стокгольме герой дня начал понемногу расслабляться. Он чувствовал себя ответственным за то, чтобы донести до мира положительный образ Латинской Америки, ведь в Колумбии, он знал, его недруги только и ждут, что он допустит ошибку, ибо их представление о «положительном образе» страны абсолютно не соответствовало тому, что он пытался делать. Позже он признается: «Никто даже не подозревал, как несчастен я был в те дни, стараясь уследить за каждой мелочью, чтобы все было на высоте. Я не мог себе позволить ни единой ошибки, потому что малейший просчет, сколь бы незначительным он ни был, при тех обстоятельствах мог бы обернуться катастрофой»[1082]. (Потом, когда и Гарсиа Маркес и Альваро Мутис вернутся в Мехико, новоявленный лауреат попросит друга: «Расскажи мне про Стокгольм, а то я ничего не помню. Вижу одни только вспышки и как я отвечаю на вопросы журналистов, всегда на одни и те же вопросы. Расскажи что помнишь»[1083].)

Однако его выступление было столь успешным, что даже El Tiempo, с которой у Гарсиа Маркеса всегда были натянутые отношения, в редакционной статье почти вознесла его до небес. Газета поздравила писателя, признав, что он прошел непростой путь и заслужил свою славу. Статья завершалась словами: «После эйфории, связанной с нобелевской церемонией, страна должна вернуться в реальность, посмотреть в лицо своим проблемам и возвратиться к заведенному порядку. Но кое-что изменилось безвозвратно: теперь мы убеждены, что наши возможности — это до сих пор неизведанное богатство и что мы еще только начали выходить на мировую арену. Что и доказал Гарсиа Маркес и мы никогда не забудем его бесценный урок»[1084].

21

Сумасшествие славы и запах гуайявы: «Любовь во время чумы»

1982–1985

На следующее утро Габо и Мерседес в сопровождении Кармен Балсельс прилетели в Барселону. Они остановились в гостинице «Принцесса София», где будут отсыпаться до самого Нового года. Правда, они нанесли еще один визит новому премьер-министру Испании. В своей еженедельной колонке, для которой Гарсиа Маркес продолжал регулярно писать, невзирая ни на кого и ни на что, он добросовестно отметит, что за последние две недели он дважды посещал вместе с Мерседес и Гонсало дворец Монклоа, дабы поболтать с молодым «Фелипе», который больше был «похож на студента», чем на президента, и с его женой Кармен[1085]. Было ясно, что новоявленный лауреат Нобелевской премии намерен быть менее сдержанным и более развязным, чем обычно. В своей следующей статье он писал: «Я не выношу церемоний — и горжусь этим… и до сих пор не могу привыкнуть к тому, что мои друзья становятся президентами; до сих пор не могу побороть свое благоговейное отношение перед правительственными дворцами». Международная знаменитость была уверена, что Фелипе, понимавший Латинскую Америку «лучше других нелатиноамериканцев», «решительно повлияет на отношения между Латинской Америкой и Европой». Мы не знаем, считал ли так сам Фелипе, но совершенно очевидно, что Гарсиа Маркес надеялся склонить испанца к тому, чтобы тот поддержал его инициативы с далеко идущими последствиями в отношении Кубы, Карибского региона и Латинской Америки в целом, и не постеснялся сообщить об этом всему миру.

Тем не менее во время их неформального общения с прессой Гонсалес первым делом дал понять: «статус Кубы в пределах региона и необходимость заключения соглашения о безопасности для всех стран» — это не обязательно то, что Гарсиа Маркес имеет в виду. Колумбиец заявил, что любовь — решение всех мировых проблем, и добавил, что намерен вернуться к этой теме в очередном романе: лучше бы премию ему вручили в следующем году, тогда он успел бы дописать свою книгу[1086].

29 декабря новоявленный лауреат отправился в Гавану, сказав, что по-прежнему хочет основать собственную газету, дабы доставить себе удовольствие, занимаясь «старым благородным делом распространения новостей». Это, пожалуй, звучало несколько неуклюже, как признак некоего инстинкта посредника, для которого в испанском языке есть менее приятное слово — correveidile (сплетник). В предстоящие годы его главной заботой станет ось Мадрид — Гавана, хотя даже ему не удастся урегулировать разногласия между Кастро и Гонсалесом.

Говоря о Нобелевской премии по литературе, часто повторяют две общеизвестные истины. Во-первых, что эту награду обычно присуждают писателям, которые уже завершили свой творческий цикл и больше не знают, о чем писать. Во-вторых, что даже в случае с относительно молодыми писателями цель присуждения этой премии — рассеять их внимание, отнять у них время, отвлечь от творческой деятельности. Совершенно очевидно, что первая истина к Гарсиа Маркесу не относилась: он был одним из самых молодых нобелевских лауреатов, а также самым известным и самым популярным. Вторую озвучивали те, кто завидовал его славе, кого возмущал его успех, при этом они не учитывали, что широкая, небывало широкая известность, какой редко пользуются даже нобелевские лауреаты, к Гарсиа Маркесу пришла до того, как он получил эту престижную награду. Он был не из тех, кто почивает на лаврах, и к тому же уже имел опыт испытания подобной славой — в годы, последовавшие за изданием романа «Сто лет одиночества»: можно сказать, что первую Нобелевскую премию он получил уже тогда. Теперь, казалось бы, напротив, следует ждать, что он ощутит новый прилив энергии: станет больше писать, больше путешествовать, искать новые области для приложения своих сил и способностей. Так оно и вышло. Он был более чем готов к своему новому положению. И все же…

И все же в 1980 г. он уже решил, что будет жить по-другому — в соответствии со своим новым положением влиятельного и респектабельного господина. Он дружил с президентами: помимо Фиделя, пиратского капитана, с которым, по мнению многих, дружить ему было негоже, к числу своих друзей он добавил мексиканца Лопеса Портильо, венесуэльца Андреса Переса, колумбийцев Лопеса Микельсена и Бетанкура, француза Миттерана и, наконец, испанца Гонсалеса. Теперь он добился еще более широкой известности, обретя своего рода статус разъездного президента. («Да, конечно, — скажет Фидель Кастро, — Гарсиа Маркес все равно что глава государства. Только какого? Вот в чем вопрос».) Журналистам Гарсиа Маркес сказал, что взял годичный отпуск, но было ясно: он надеялся использовать свое растущее влияние на то, чтобы более эффективно играть роль посредника в контактах со своими новыми союзниками из числа президентов. Можно сказать, что его откровенно политический период длился примерно с 1959-го по 1979 г., причем в 1971–1979 гг. его политическая деятельность была особенно активной. После наступил более «дипломатический» период. Возникал вопрос: будет ли он в этот свой дипломатический период скрывать свои истинные политические убеждения, оставаясь «попутчиком», как он это делал в 1950–1979 гг., или он постепенно приспособится так, что будет ненавязчиво декларировать свою политическую позицию в процессе посреднической деятельности, тайных переговоров и осуществления культурных начинаний?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});