Молодые и сильные выживут (сборник) - Олег Дивов

Тут они действительно закруглились – спросили еще о какой-то ерунде, почти не слушая ответов, потом вызвали по телефону своих агентов, охранявших Крис в гостинице, и дали мне трубку. Голос у девочки оказался усталый, надтреснутый, но она была рада меня слышать, ждала своего Поля, верила, что теперь все у нас будет хорошо. Странноватый на взгляд непосвященного, но донельзя искренний ритуал обручения там, на шоссе, связал нас двоих накрепко. Я говорил с Крис, а сам невольно поглаживал большим пальцем надетое на безымянный колечко, и от этого внутри становилось теплее.

Потом мне вручили пару таблеток, и я по старой антидопинговой привычке долго выяснял, что это за дрянь. На меня сначала обиженно фыркали, мол лопай, парень, что дают, и не выпендривайся, потом назвали длинную формулу, из которой я уловил только окончание «…зепам». Ясно, что транк, но какой – бог его знает. Препаратами из этой группы у нас в команде не пользовались, и я понятия не имел, как такой на меня подействует, однако таблетки все-таки проглотил. Решил, что лучше уж принудительно отрубиться ненадолго сейчас, чем упасть самостоятельно, но замертво. С наслаждением разулся, завалился на диван, попробовал стрельнуть у оперативников сигаретку, потерпел сокрушительное поражение – физкультурники хреновы, европейцы, все хотят до ста лет дожить, – и действительно начал потихоньку успокаиваться. А потом и засыпать. Штаб Дитриха бубнил и шевелился, я лениво подслушивал и медленно погружался в блаженную нирвану. Последняя реприза, которая отпечаталась в памяти – «Черт бы побрал их русские автоматы![14]» – «Югославские они, точнее сербские, мы же проследили». – «А стреляют как русские – два вертолета в решето и пятеро раненых!» – «Так это не у нас, это у полиции, и когда было-то, в самом начале…» – «А скажут потом – мы виноваты!» – «А мы скажем, что предупреждали». – «А мы что, на самом деле предупреждали?»… Я еще подумал – интересно, кто-нибудь посмотрел на меня неодобрительно при упоминании русских автоматов? Но лень было открывать глаза, так что я просто заснул, и приснилось мне, будто мы с Илюхой, еще мальчишки совсем, деремся. А у нас уговор был по лицу не бить – и вдруг он мне ка-ак залепит в скулу! Ну, и я ему в ответ ка-ак в переносицу тресну! И вдруг открывается у него промеж глаз пасть акулья с во-от такими зубищами, и начинает он мой кулак грызть. Потом заглатывает руку по самое плечо и жует ее, жует… А другой пастью, которая на привычном месте, кричит – хватит спать, подъем, грабли убери, да проснись же, трам-тарарам!

Тут я подумал, что ситуация мне не по душе, и мощным рывком себя из нее выдернул. Гляжу – склонился надо мной давешний оперативник и будто клещами в руку мою вцепился. А напарник его по щекам меня хлещет. С соответствующими выражениями. Слышимость отвратительная, будто через стену, видимость не лучше, сплошной туман. «Очнитесь, Поль, не нести же вас». – «М-м-мы к-к-куда?» – «На гору, в Моннуар. Шеф хочет, чтобы вы посмотрели». Нет сил уточнять, зачем смотреть и на что, я просто даю засунуть себя в ботинки и вывести под руки из участка. Ноги почти не слушаются, от колена и вниз они совсем никакие, я двигаю ими кое-как за счет бедра, подтягиваю вверх и опускаю, все это сопровождается ноющей болью, и каждый шаг приходится рассчитывать. В вертолет меня фактически грузят. Отрыва от земли не чувствую – а может, и не летим мы никуда, да мне, если честно, все равно. В салоне шумно и тряско, но я снова куда-то плыву, успев только на прощанье горячо поблагодарить всех присутствующих за поганые таблетки. И прихожу в себя уже на холодном чистом свежем воздухе. Наверху. Хорошо, что перепад высот невелик, а я полностью акклиматизирован. И еще здорово, что на мне куртка с большим капюшоном, теплая и уютная, правда, из опасного скользкого материала. Неправильная куртка, не приведи Господь в такой упасть на склоне.

Сзади громко тарахтит и жутко дует. Не придерживай меня двое здоровых мужиков, давно упал бы. Тихо радуюсь, когда вертолет отрывается от земли и уходит обратно вниз. Хоть какое-то облегчение.

Я все еще плохо вижу, но рядом угадывается Дитрих, он стоит, уперев руки в бока, и смотрит куда-то вперед. «Какой дрянью вы меня накормили? – спрашиваю. – Специальными таблетками для преступников, склонных к побегу?» Нет ответа. «Отведите его, пусть там внутри осмотрится. Потом назад, сюда». Это он моим провожатым.

Меня опять ведут под руки, почти волокут. Здание. Симпатичное такое шале, типичный альпийский дизайн, не знай я, что это знакомый до последней сосульки Моннуар, залюбовался бы. Только вот… Кажется, здесь был пожар – черные пятна на снегу, закопченные стены, ни одного целого стекла. Входная дверь валяется неподалеку от крыльца. Я ничего не понимаю, мне сначала хочется вырваться из цепких рук и броситься в дом, но что-то подсказывает – не ходи туда. И я верю: не надо. Там, внутри, ничего больше нет. А меня тащат, неумолимо, против воли. Заводят на крыльцо, вталкивают в холл. Ослабляют хватку, но не отпускают. Я смотрю. И вижу – действительно, ничего здесь больше нет. Только копоть. Обломки. И еще кровь. Повсюду. Не нахожу тел, наверное, уже прибрали. Значит, бомба. Взрывное устройство. Вот как. Спасибо, Кристи, ты нас спасла, тысячу раз спасибо тебе, милая. Если бы еще ноги так не ныли! И опять ломит спину, интересно, я когда-нибудь теперь избавлюсь от этой боли? Или такова цена? Расплата?

Дитриху надоело торчать на пепелище этаким богом Тором без молота – вот и вспомнил я, кто в германском эпосе кувалдой размахивал, – он присел на гусеницу ратрака. Уцелел наш ратрак. Приткнулся возле самых деревьев, печальная одинокая рыжая машинка, брошенная на обочине, ровный след гусениц уходит вдоль склона вниз. Под горой, у нижней опоры подъемника, яркое пятно – вертолет местных телевизионщиков. Ох, небось, зубами скрипят… А я дорого бы дал за то, чтобы оказаться на их месте. Сторонним наблюдателем. На безопасном расстоянии от сенсации, и никак к ней не причастным.

Дитрих смотрит на меня, я стою рядом, с трудом стою, но наконец-то без конвоя. «Видел? – спрашивает он, так спрашивает, как будто я все это устроил. – Там никого не осталось. А ты ушел». Я медленно нагибаюсь, что совсем не просто, набираю полные руки снега и начинаю тереть лицо. Но легче от этого не становится. «Ты удрал. Сбежал. Они все попались, а ты нет». – «Слушайте, Дитрих… – язык мой едва ворочается, но если договорить не смогу, так хоть в морду ему плюну. – Слушайте, вы в своем уме? При чем здесь я?» – «Вот и мне хочется знать – при чем? Как так вышло?»

И вдруг до меня доходит – началось. Опять. Как тогда, после гибели Киркпатрика. Они ищут виноватого. Одного, виноватого во всем на свете. Желательно не своего. Хорошо бы – не очень уравновешенную личность, чтобы сломалась побыстрее и что угодно за собой признала. Спортсмены экстремальных дисциплин никогда не отличались устойчивостью. Они все чуток психопаты. Особенно «челленджеры». Особенно «челленджеры», затаившие обиду. Все, Поль, ты допрыгался. Ты действительно удрал, сбежал, вывернулся и теперь ответишь за это по полной. Не положено тебе, парень, отделаться просто так. Сейчас тебя будут ломать и провоцировать, а ты и без того уже надломлен дальше некуда, поэтому закатишь истерику. Что и требовалось доказать. Немедленное задержание, серия выматывающих допросов, адвокат кричит – молчи! – а ты повторяешь, как заведенный: это неправда, я не виноват, вы ничего не понимаете… Потом тебя отпустят, но ты не забудешь этой несправедливости до конца своих дней. Страшнее несправедливого обвинения на свете нет вообще ничего. Плевать, что закроют визу. Плевать, что дома «органы» возьмут тебя под неусыпное вечное наблюдение. Главное – никогда уже тебе не быть тем человеком, что был раньше. Ладно, ты этого не переживешь, но все-таки как-то свыкнешься. В петлю не полезешь. А Кристин?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});