Можно и нельзя (сборник) - Виктория Токарева

Маше наоборот — все нужно было объяснять подробно, выделяя причины и следствия и их взаимосвязь.

Когда наконец добрались до раздевалки, то выяснилось, что пропал номерок.

Стали искать в сумке и по карманам, не желая верить и не мирясь с пропажей. Потом еще раз прошуровали все отделения сумки, все карманы и кармашки. Номерка не было нигде.

— Потеряли, — созналась Лариса, виновато глядя на гардеробщицу в синем халате.

— Ищите! — постановила гардеробщица и, считая аудиенцию законченной, ушла в глубь своего царства.

Лариса взяла дочерей за руки, и все трое побрели обратно, напряженно глядя в пол, прочесывая глазами каждый сантиметр сиреневато-бежевого паркета.

В районе уборной Даша нашла большую черную пуговицу с четырьмя дырками, а в кабинете Виктора Петровича — блестящий фантик из-под конфеты «Чародейка». Эти трофеи они принесли гардеробщице, но не заинтересовали ее.

— Не нашли, — сказала Лариса, и ее лицо стало жалостливым и виноватым. А девчонки смотрели нахально и весело, будто ничего и не случилось.

— Вот так и будут все терять, — обиделась гардеробщица. — А я отвечай!

— Я заплачу! — обрадовалась Лариса. — Сколько стоит номерок?

— Рубль, — официально объявила гардеробщица.

Лариса помнила, что, отправляясь в поликлинику, не взяла с собой денег. Но рубль мог оказаться в сумке. Она снова прошуровала глазами и пальцами все отделения. Ей попались четыре монеты по 15 копеек, три — по десять, пятак и еще пять копеечных монет.

В это время к гардеробу подошла пожилая дама с ленточкой в волосах. Волосы сзади и с боков были забраны под эту ленточку в аккуратный валик. Такую прическу носили перед самой войной, и дама осталась верна этой моде. О ней нельзя было сказать: бабушка. Именно — дама. Брови у нее были подрисованы черным карандашом. Причем линии — естественная и искусственная — имели разное направление. Своя бровь шла вниз, а рисованная вверх.

Дама подозрительно оглядела Ларису, ее брюки, подпоясанные ремнем, дремучую челку до середины зрачков. Потом посмотрела на детей — тоже в брюках и с челками, и в ее глазах выразилось беспокойство за современную молодежь и за будущее всей планеты, которую придется передавать в руки таких вот. Так же, наверное, чувствовал себя Леонардо да Винчи в глубокой старости, когда не видел вокруг себя ни одного достойного ученика, кому можно было бы передать свои кисти.

По законам времени, по биологическим законам, Лариса с детьми должна была жить после нее и вместо нее и от этого не нравилась еще больше. Дама с брезгливым недоверием посмотрела на Ларису, а потом на гардеробщицу, как бы делясь с ней своими сомнениями.

Лариса тоже покосилась на даму и приказала детям подвинуться, чтобы не загромождать собой пространство. Все было вполне вежливо и пристойно, но извечный конфликт поколений серой тенью пролетел над гардеробом.

Лариса еще раз пересчитала копейки и протянула гардеробщице тяжелую горсть. Этот жест последовал сразу после обмена взглядами, и гардеробщице было неловко принять деньги из неуважаемой руки.

— Не возьму я твои деньги, — строго сказала гардеробщица.

— Почему? — растерялась Лариса, держа протянутую руку на весу.

— А зачем они мне? Мне номерок нужен, а не деньги.

Дама тем временем оделась и ушла, но гардеробщице было уже неудобно отменять принятое решение.

— А кому же мне их отдать? — спросила Лариса.

— Отнеси сестре-хозяйке…

Лариса сомкнула пальцы, сжала мелочь в ладони и пошла в конец коридора. Дети побрели следом, держась поодаль, как чеховские нахлебники.

На белой двери висела табличка: «Сестра-хозяйка».

Лариса постучала и, не дожидаясь ответа, вошла в кабинет.

Сестра-хозяйка в белом халате и белом колпаке, похожая на булочницу, рылась в ящике своего стола, видимо, что-то разыскивая, и была очень сосредоточена на этом занятии.

— Простите, мы потеряли номерок, — сказала Лариса.

— Ну и что? — сестра-хозяйка отвлеклась от своего ящика.

— Вот. — Лариса разжала ладонь и показала монеты — желтые и светлые, большие и маленькие — почти все образцы, имеющиеся в денежном обращении.

— Ну и что? — не поняла сестра-хозяйка.

— Деньги, — объяснила Лариса.

— А я при чем?

— В гардеробе сказали, что я могу вам отдать.

— Почему мне? — неприятно удивилась сестра-хозяйка. В ней была задета щепетильность малооплачиваемого человека.

— А кому?

— Где потеряли, там и отдайте.

Сестра-хозяйка снова стала искать в ящике то, что ей было нужно.

— Извините, — смущенно проговорила Лариса и вышла из кабинета. Закрыла за собой дверь.

— Я кушать хочу, — пожаловалась Даша.

— А я пить… — поддержала Маша.

— Кто держал номерок? — с раздражением спросила Лариса.

— Она. — Даша показала на сестру.

— Не я, — отреклась Маша.

— И это дети… — горько заключила Лариса. — Раззявы. Халды. Почему у других дети никогда не простужаются и ничего не теряют? Вот сдам вас на пятидневку.

Даша и Маша выслушали. Поверили. На их души опустилось горе.

— Не ходите за мной! — приказала Лариса. — Стойте здесь. На этом месте.

Она ускорила шаг и пошла к гардеробу.

Возле барьера уже выстроилась порядочная очередь, и гардеробщица орудовала в поте лица.

— Сестра не взяла, — сказала ей Лариса через головы.

Гардеробщица промолчала. Она тащила охапку пальто, взвалив ее на свой живот.

— Может, все-таки возьмете? — Лариса протянула через головы кулак с мелочью.

— Не лезьте, — попросила женщина. — Тут с детьми стоят.

— Я уже стояла, — объяснила Лариса.

— Ни стыда, ни совести, — отозвалась другая, из середины очереди. Им плюй в глаза, а они скажут: дождь идет.

Гардеробщица продолжала молча выдавать пальто, делая вид, что не знает Ларису. Видит первый раз.

Ларису оттеснили от гардероба.

Она выглянула в коридор. Дети стояли там, где она их оставила, под плакатом о вреде алкоголя. Маша тихо плакала. А Даша рассматривала плакат: у нее была потрясающая способность: моментально приспосабливаться к новым обстоятельствам и ни о чем не сожалеть.

— Что ты ревешь? — спросила Лариса, подходя. — Ну, что ты ревешь?

Маша нырнула головой, вытянула губы и зарыдала еще вдохновеннее, поскольку было кому показать свое горе.

Маша плакала абсолютно так же, как тетя Рита. У них в роду была дальняя родственница, старая дева, окончившая свою жизнь в доме для престарелых. Так вот, когда тетя Рита плакала, у нее складывались губы и дрожали брови — абсолютно так же, как у Маши. Вернее, у Маши так же, как у тети Риты, и было непонятно: через какие тайные пути передались природе эти сочетания хромосом…

— Давай мириться, — предложила Лариса и присела перед Машей. Та навалилась на мать своим тяжелым тельцем и сладко обрыдала ее лицо, горячо дыша в щеку.

— Ну, все, — сказала Лариса, целуя мокрое личико.

— Все?

Маша кивнула, продолжая источать слезы, но не горькие, как прежде, а легкие и просветленные. Брови и щеки были в красных нервных пятнах.

Даша стояла рядом как истукан, с интересом рассматривая нарисованного неаккуратного дядьку с красным носом.

«Вся в Прохоровых, — подумала Лариса. — Прохоровская порода».

Из кабинета вышла сестра-хозяйка.

— Простите… — начала Лариса, но сестра-хозяйка прошла мимо, как проходит генерал мимо новобранца. Потом она вернулась и заперла кабинет, и ее широкая спина как бы говорила: «Ходят тут… еще пропадет что-нибудь…»

— А куда мне обратиться? — спросила Лариса, глядя в недоступную спину.

— Обратитесь к своему лечащему врачу, — ответила сестра-хозяйка заученными интонациями.

Видимо, все мамаши обращались к ней с медицинскими вопросами, и она всех отсылала к своему лечащему врачу.

Виктор Петрович передвигал стетоскоп по детской спинке, говорил: «дыши», «не дыши». Потом вытащил из ушей костяшки стетоскопа и посмотрел на вошедшую Ларису.

— Ну что? — спросила мама мальчика, беря в плен глаза Виктора Петровича.

— То же самое, — ответил Виктор Петрович, осторожно выводя свои глаза из плена ее зрачков. — А что может быть другого?

Женщина промолчала. Надежда в ее сознании не мирилась со здравым смыслом, а Виктор Петрович стоял на стороне здравого смысла.

— А если не делать операцию? — тихо спросила женщина.

— Но ведь мы уже говорили об этом, — мягко напомнил Виктор Петрович. — Что я могу сказать нового? Я могу повторить только то, что уже говорил.

Женщина молчала. Она стояла со спокойным лицом, но Лариса видела, что это спокойствие опустошения, когда все вычерпано изнутри, осталось только оболочка. В кабинете установилась неподвижная душная тишина.

— Вам что? — Виктор Петрович посмотрел на Ларису.