Вот так мы теперь живем - Энтони Троллоп

содрогнулась.

– Но я ни в чем ему не поддаюсь. Когда он бьет меня по щекам, я всегда отворачиваюсь и скрежещу на него зубами. Удивляет ли вас, что мне так нужен кто-нибудь близкий? Что я всегда буду думать о моем милом? Но… что мне делать, если он меня не любит?

– Я не знаю, что сказать, – выговорила Гетта между рыданиями.

Как ни относиться к этой девушке – считать ее хорошей или дурной, искать ее общества или избегать, – положение бедняжки было настолько трагичным, что сердце Гетты разрывалось от сочувствия.

– Хотела бы я знать, любите ли вы кого-нибудь и любит ли он вас, – сказала Мари.

Гетта, безусловно, пришла сюда не говорить о своих делах. Она промолчала.

– Наверное, вы ничего мне о себе не скажете.

– Мне хотелось бы чем-нибудь вас утешить.

– Думаете, он не попытается еще раз?

– Я уверена, что нет.

– Я не понимаю, чего он боится. Я бы не боялась ничего. Отчего мы не можем просто выйти из дому и пожениться? Никто не вправе меня остановить. Папенька может только выгнать меня из дому. И что с того?

Гетте думалось, что даже слушать такие слова неблагородно – равносильно той лживости, в которой подозревал ее мистер Мельмотт.

– Я не могу такое слушать. Мой брат уверен, что не может… не может…

– Не может меня любить, Гетта! Если это так, говорите прямо.

– Это так, – ответила Гетта.

Лицо Мари приняло суровое выражение, как будто в эту минуту она решила отбросить всю женственную мягкость. Она не убрала руку с талии Гетты, но уже не обнимала ее с прежней силой.

– Ой, дорогая, я не хотела быть жестокой, но вы просили сказать вам правду.

– Да, просила.

– Мужчины не такие, как девушки.

– Да, наверное, – медленно проговорила Мари. – Какие они лжецы, какие жалкие негодяи! Зачем он мне лгал? Зачем разбил мое сердце? Тот, другой, никогда не говорил, будто любит меня. Любил ли он меня… когда-то?

Гетта не могла ответить, что ее брат не способен на ту любовь, какой ждет Мари, но знала, что это так.

– Лучше вам больше о нем не думать.

– А вы сумели бы? Если бы вы полюбили мужчину, и сказали ему об этом, и согласились стать его женой, и совершили ради него то же, что я, могли бы вы больше о нем не думать – как будто расстались со слугой или с лошадью? Я не буду его любить. Нет, я буду его ненавидеть. Но я буду о нем думать. Я выйду за другого, а он, когда узнает, что мы богаты, будет кусать себе локти.

– Попытайтесь его простить, Мари.

– Никогда. Не говорите, чтобы я его простила. Я не разрешаю вам ему такое говорить. Скажите… скажите, я его ненавижу и, если когда-нибудь встречу, гляну на него так, что он этого не забудет. Я могла бы… О! Вы не знаете, что я могла бы. Скажите мне… он просил передать мне, что не любит меня?

– Я жалею, что пришла, – сказала Гетта.

– Я рада, что вы пришли. Вы очень добрая. К вам я ненависти не чувствую. Конечно, я должна знать. Но просил ли он передать, что не любит меня?

– Нет.

– Тогда откуда вы знаете? Что он сказал?

– Что все кончено.

– Потому что он боится папеньки. И вы уверены, что он меня не любит?

– Уверена.

– Тогда он негодяй. Скажите, что я называю его вероломным лжецом и попираю ногами.

При этих словах Мари топнула так, будто и впрямь попирала ногой изменника, и продолжала громко, не заботясь, что ее могут услышать за дверью:

– Я презираю его… презираю. Они все негодяи, но он хуже всех. Папенька меня бьет, но это я могу снести. Маменька меня оскорбляет, но это я могу снести. Если бы он бил меня и оскорблял, я бы это снесла. Но знать, что он все время мне лгал… невыносимо.

И Мари разрыдалась. Гетта поцеловала ее, попыталась утешить и оставила рыдающей на диване.

Часа через два-три после ухода мисс Карбери Мари Мельмотт, не спускавшаяся к ланчу, вошла в комнату мадам Мельмотт и объявила свое намерение:

– Можешь сказать папеньке, что я выйду за лорда Ниддердейла, когда ему будет угодно.

Она говорила по-французски очень быстро.

Мадам Мельмотт выразила свою радость.

– Твой папенька будет счастлив, что ты наконец одумалась. Лорд Ниддердейл, думаю, очень хороший молодой человек.

– Да, – продолжала Мари, кипя от ярости. – Я выйду за лорда Ниддердейла, или за этого ужасного мистера Грендолла, который хуже их всех, или за старого болвана, его отца… или за уличного метельщика… или за чернокожего, который прислуживает за столом, – за любого, кого он выберет. Мне решительно нет нужды, кто это будет. Но я устрою ему такую жизнь! Лорд Ниддердейл пожалеет о часе, когда меня увидел. Можешь сказать папеньке.

И, поручив мадам Мельмотт передать ее слова отцу, Мари вышла из комнаты.

Глава LXIX. Мельмотт в парламенте

Мельмотт в тот день вернулся домой поздно, так что не услышал радостную новость – новость, которая порадовала бы его, даже если бы мадам Мельмотт передала и остальные слова Мари. Его не занимало, что девчонка думает об этом браке, лишь бы брак состоялся. У него были причины если не гневаться, то досадовать. Согласись Мари две недели назад, Ниддердейл был бы уже у него в кармане. Теперь, по дурости самой девчонки и подлости сэра Феликса Карбери, сделка оказалась под угрозой. Если старший сын маркиза станет его зятем, думал Мельмотт, можно почти ничего не опасаться. Даже если против него что-нибудь найдется – что-нибудь, что в иных обстоятельствах стало бы веской уликой, – делу против депутата от Вестминстера, чья дочь замужем за наследником маркиза Олд-Рики, вряд ли дадут ход. Скольких важных людей это бы затронуло! Конечно, он сильно досадовал на Мари. Конечно, его гнев на сэра Феликса был безграничен. Он получил место от Вестминстера, которое должен был сегодня занять на глазах у всех. Однако Мельмотт еще не знал, что его дочь согласилась выйти за лорда Ниддердейла.

Вопрос, как именно Мельмотт займет свое место в парламенте, был для некоторых довольно щекотливым. Его выдвижение консервативным кандидатом сопровождалось определенной помпой. О его победе, если он победит, должны были раструбить по всей стране как о великом консервативном триумфе. Его выбрали – однако победные фанфары пока не звучали. Партия вдруг устыдилась своего кандидата. И кто теперь введет его в палату? Однако пока одни стыдились, другим пришла