Мириады миров - Коллектив авторов

с намерением посетить дно того иссохшего потока, протекавшего по дну глубокого ущелья, которое оказалось столь роковым для сэра Буцефала. Он указал нам то место, где три негодяя набросились на него и ограбили, отняв у него кислородный респиратор; при этом жесты его были столь патетичны и столь выразительны и красноречивы, что вполне заменяли ему дар слова, – увы, совершенно бесполезный здесь, на Луне. Кстати замечу, что мы на этот раз уже не нашли здесь ни малейших признаков воздуха, годного для дыхания, что является несомненным подтверждением теории господина Моони, что то был воздух, не присущий самой атмосфере Луны, но захваченный ею с земной атмосферы и удержавшийся некоторое время в глубине этого Лунного ущелья. Оставив вправо вершину, уже исследованную господином Моони и баронетом, мы направились все той же узкой долиной ущелья к другому еще более тесному и глубокому ущелью, открывавшемуся к югу. Здесь мы наткнулись почти при с амом входе на громадные залежи каменного угля почти на самой поверхности Земли, или вернее, Луны. Баронет, восхищенный таким угольным богатством, остановился и долгое время оставался в созерцании; вероятно, он вычислял в своем уме, какую бы громадную ценность представляли эти залежи где-нибудь в графстве Мидльсекс или хотя бы в Ланкастере. Но так как ни меня, ни дядю эта оценка нисколько не интересовала, то мы продолжали идти вперед с быстротой по меньшей мере пятнадцать миль в час, скачками по восемь и десять метров, при самых забавных эволюциях в воздухе.

Вдруг я увидела, что дядя остановился, точно вкопанный. Смотрю, он наклоняется, кидается на колени, достает из кармана свою лупу и долго, внимательно разглядывает нечто вроде крошечной желтой цвели или ткани на громадном сине-голубом камне… Наконец он вскочил на ноги в страшном волнении и знаком подозвал меня к себе, чтобы и я в свою очередь могла подивиться на это чудо. Так вот, дорогой мой папочка, каким образом делаются самые величайшие открытия!.. Знаменитая, долгожданная Brieta parvula была наконец найдена, но уж такая parvula, меньше которой я ничего не могу себе представить… Жалкий, крошечный чахлый мох, такой жалкий, едва заметный, что я, конечно, могла бы сто раз пройти мимо него, не замечая, или же приняв этот клочок мха за прожилку лавы, которой здесь кругом было очень много. Дядюшка был положительно очарован, а я была ужасно рада его радости. Мы пожимали друг другу руки и поздравляли дядю самыми выразительными жестами и взглядами.

После этого я думала, что мы благополучно двинемся дальше, но видя, что дядюшка мой, по-видимому, не собирается даже двинуться с места, а, напротив, намеревается исследовать окрестность того камня, на котором росла Brieta parvula, я знаками дала ему понять, что хочу дойти до подошвы ближайшей горы и на обратном пути зайду за ним.

Было ли то в силу какого-то тайного, необъяснимого инстинкта, или же и мне суждено было сделать свое открытие в этом новом мире, не знаю, но тем не менее меня неудержимо влекло к подножию этой горы. И вот едва я успела обогнуть выступ небольшого отрога Лунных Апеннин, скрывавшего, как оказалось, вход в глубокую и темную долину, как очутилась перед громадной выбоиной в скале, очевидно, пробитой здесь руками человеческими или, вернее, какими-то нечеловеческими руками.

Не подлежало ни малейшему сомнению, что то, что я видела перед собой, отнюдь не было игрой природы, но делом рук каких-нибудь столь же разумных, сколь сильных и могучих существ… Во-первых, открывалась гигантская лестница, совершенно пропорциональная во всех своих частях, которая вела широкими пологими ступенями к величественному перистилю, или двору, из циклопических колонн. Последние были раза в четыре или пять выше и толще колонн собора Святого Петра в Риме, изваяны они из цельного малахита и поддерживались вместо фронтона самой вершиной горы.

Перистиль этот упирался в пространство, обнесенное каменной оградой, пространство, раз в семь или восемь большее, чем сам Колизей. И все это сказочное здание было таких грандиозных размеров и в вышину, и в ширину, и отличалось такой изящностью, такой величественностью, что трудно даже вообразить себе что-либо подобное. Да, дорогой мой папочка, мы с тобой никогда не видали ничего, сколько-нибудь похожего на это колоссальное и великолепное сооружение, ни в Египте, ни на Верхнем Ниле, ни даже в Ниневии. Гигантские чудовища, изваянные прямо в скале, охраняли вход в ограду этого подобия храма; стены были покрыты бесчисленными, удивительной работы фигурами и рисунками, частью выдолбленными в камне, частью изображенными барельефами и раскрашенными самыми живыми и яркими красками.

Общее впечатление было таково, что я стояла, точно остолбеневшая, при виде всего этого великолепия и никогда еще не виданных колоссальных размеров колонн.

«Чьи это мощные руки могли воздвигнуть подобное здание, подле которого самые пирамиды фараонов являлись жалкими творениями пигмеев?!..» – мысленно спрашивала я себя, пораженная, подавленная, почти приведенная в ужас тем, что видела перед собой и чему едва смела верить.

Надо было во что бы то ни стало, скорее сообщить дяде о моей находке или, вернее, о моем невероятном, удивительном открытии, а также удивить и поразить сэра Буцефала. Итак, я, скрепя сердце, с большим трудом оторвалась от созерцания всех великолепий грандиозного сооружения невидимых титанов и со всех ног бросилась бежать к тому горбатому камню, который мог назваться родиной вожделенной Brieta parvula, где я, как и ожидала, застала дядюшку, все еще погруженного в созерцание единственного представителя растительного мира на Лунной поверхности, и сэра Буцефала, только что присоединившегося к нему. С большим трудом мне удалось заставить их последовать за мной, но когда мне, в конце концов, посчастливилось настоять на своем, и они из угождения мне, хотя и неохотно, но все же отправились за мной и пришли к тому месту, куда я хотела их привести, то удивление и восхищение их положительно не знало границ. Дядя почти помешался от радости. Он воздевал руки к небу, порывисто обнимал и целовал меня и старался выразить мне с помощью самых красноречивых жестов всю важность, какую имело мое открытие, но так как это не вполне удавалось ему, несмотря на все его старания, то он с лихорадочным возбуждением вырвал листок из своей записной книжки и, торопливо набросав на нем несколько слов, передал его мне. Я прочла следующие слова:

«Дорогая моя Гертруда, ты первая открыла первый Лунный памятник, о каком когда-либо было известно роду человеческому. Это, кроме того, является несомненным доказательством того, что Луна некогда была обитаема… Твое открытие несравненно важнее всякого другого открытия, какое