Рейтинговые книги
Читем онлайн Собрание прозы в четырех томах - Довлатов Сергей Донатович

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 164 165 166 167 168 169 170 171 172 ... 359

— Не могу. Голова зябнет…

В результате бригадиру досталась еще одна пачка «Казбека».

Бала шагнул с платформы в темноту. Из мрака в последний раз донеслось знакомое:

Я подару вам хрызантему…

Бригадир исчез на мгновенье. Затем появился откуда-то с ящиком винограда:

— Разбирайте.

Мой однокурсник Лебедев зачем-то подал голос:

— А представитель месткома сказал, что выносить не разрешается.

— Отставить! — перебил его бригадир.

Затем добавил, указывая на Лебедева:

— Явление типа «они мешают нам жить»!..

У всех нашлись какие-то сумки, авоськи, целлофановые пакеты. У всех, кроме меня.

Бригадир вытащил откуда-то просторный мешок для галош с фиолетовой, чуть расплывшейся надписью: «Лазик Зильбермаер, 4-а класс». Протянул мне его и говорит:

— Действуй.

И затем, обращаясь ко всем:

— До завтра…

А закончился день самым неожиданным образом. Я подъехал к дому на такси. Зашел в телефонную будку. Позвонил экстравагантной замужней женщине Алисе Келлерман и говорю:

— Поедемте в «Асторию».

Та отвечает:

— С удовольствием. Только я не могу. Я свои единственные целые колготки постирала. Лучше приходите ко мне с шампанским… Лялик в Рыбинске, — добавила она.

Ее пожилого тридцатилетнего мужа звали детским именем Лялик. Он был кандидатом физико-математических наук…

В тот день я стал мужчиной. Сначала вором, а потом мужчиной. По-моему, это как-то связано. Тут есть, мне кажется, над чем подумать.

Мы пили шампанское и закусывали его виноградом. Потом Алиса соорудила мне из нескольких тяжелых гроздей лавровый венок. Тугие виноградины лежали в складках ее постели, как фальшивые драгоценности. Лопались они с каким-то грешным звуком. Даже в унитазе плавали крупные светло-зеленые ягоды.

А утром я занес в свой юношеский дневник изречение Хемингуэя:

«Если женщина отдается радостно и без трагедий, это величайший дар судьбы. И расплатиться по этому счету можно только любовью…» Что-то в этом роде.

Откровенно говоря, это не Хемингуэй придумал. Это было мое собственное торжествующее умозаключение. С этой фразы началось мое злосчастное писательство. За день я проделал чудодейственный маршрут: от воровства — к литературе. Не считая прелюбодеяния…

В общем, с юностью было покончено. Одинокая, нелепая, безрадостная молодость стояла у порога.

Встретились и поговорили

Все считали его неудачником. Даже фамилия у него была какая-то легкомысленная — Головкер. Такая фамилия полагается невзрачному близорукому человеку, склонному к рефлексии. Головкер был именно таким человеком.

В школе его умудрились просто не заметить. Учителя на родительских собраниях говорили только про отличников и двоечников. Среднему школьнику, вроде Головкера, уделялось не больше минуты.

В самодеятельности Головкер не участвовал. Рисовать и стихи писать не умел. Даже читал стихи, как говорится, без выражения.

Уроков физкультуры не посещал. Был освобожден из-за плоскостопия. Что такое плоскостопие — загадка. Я думаю — всего лишь повод не заниматься физкультурой.

Учитель пения говорил ему:

— Голоса у тебя нет. И души вроде бы тоже нет.

Учитель скорбно приподнимал брови и заканчивал:

— Чем ты поешь, Головкер?..

Общественной работой Головкер не занимался. В театр ходить не любил. На пионерских собраниях Головкера спрашивали:

— Чем ты увлекаешься? Чему уделяешь свободное время? Может, ты что-нибудь коллекционируешь, Головкер?

— Да, — вяло отвечал Головкер.

— Что?

— Да так.

— Что именно?

— Деньги.

— Ты копишь деньги?

— Ну.

— Зачем?

— То есть как зачем? Хочу купить.

— Что?

— Так, одну вещь.

— Какую? Ответь. Коллектив тебя спрашивает.

— Зимнее пальто, — отвечал Головкер…

Закончив школу, Головкер поступил в институт. Тогда считалось, что это — единственная дорога в жизни. Конкурс почти везде был огромный. Головкер поступил осмотрительно. Подал документы туда, где конкурса фактически не было. Конкретно — в санитарно-гигиенический институт.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Там он проучился шесть лет. Причем так же, как в школе, остался незамеченным. В самодеятельности не участвовал. Провокационных вопросов лекторам не задавал. Девушек избегал. Вина не пил. К спорту был равнодушен.

Когда Головкер женился, все были поражены. Уж очень мало выделялся Головкер, чтобы стать для кого-то единственным и незаменимым. Казалось, Головкер не может быть предметом выбора. Не может стать объектом предпочтения. У Головкера совершенно не было индивидуальных качеств.

И все-таки он женился. Лиза Маковская была его абсолютной противоположностью. Она была рыжая, дерзкая и привлекательная. Она курила, сквернословила и пела в факультетском джазе. Вокруг нее постоянно толпились спортивные, хорошо одетые молодые люди.

Все ухаживали за Лизой. Замуж она так и не вышла. А на пятом курсе родила ребенка. Девочка была похожа на маму. А также на заместителя комсорга по идеологии.

Короче, Лиза превратилась в женщину трудной судьбы. Высказывалась цинично и раздражительно. К двадцати пяти годам успела разочароваться в жизни.

И тут появился Головкер. Молчаливый, застенчивый. Приносил ей не цветы, а овощи и фрукты для ребенка. Влечения своего не проявлял. Мелкие домашние поручения выполнял безукоризненно.

Как-то они пили чай с мармеладом. Девочка спала за ширмой. Головкер встал. Лиза говорит:

— Интродукция затянулась. Мы должны переспать или расстаться.

— С удовольствием, — ответил Головкер, — только в другой раз. Я могу остаться в пятницу. Или в субботу.

— Нет, сегодня, — раздражительно выговорила Лиза, — я этого хочу.

— Я тоже, — просто ответил Головкер.

И затем:

— Останусь, если вы добавите мне рубль на такси. С возвратом, разумеется…

Так они стали мужем и женой. Муж был инспектором-гигиенистом в управлении столовых. Жена, отдав ребенка в детский сад, поступила на фабрику. Работала там в местной амбулатории.

А потом начались скандалы. Причем без всяких оснований. Просто Головкер был доволен жизнью, а Лиза нет.

Головкер приобрел в рассрочку цветной телевизор и шкаф. Купил в зоомагазине аквариум. Стал задумываться о кооперативе. Лиза в ответ на это говорила:

— Зачем? Что это меняет?

И дальше:

— Неужели это все? Ведь годы-то идут…

Лиза, что называется, задумывалась о жизни. Прерывая стирку или откладывая шитье, говорила:

— Ради чего все это? Ну, хорошо, съем я еще две тысячи пирожных. Изношу двенадцать пар сапог. Съезжу в Прибалтику раз десять…

Головкер не задумывался о таких серьезных вещах. Он спрашивал: «Чем тебя не устраивает Прибалтика?» Он вообще не думал. Он просто жил, и все.

Лишь однажды Головкер погрузился в раздумье. Это продолжалось больше сорока минут. Затем он сказал:

— Лиза, послушай. Когда я был студентом первого курса, Дима Фогель написал эпиграмму: «У Головкера Боба попа втрое шире лба!» Ты слышишь? Я тогда обиделся, а сейчас подумал — все нормально. Попа и должна быть шире лба. Причем как раз втрое, я специально измерял…

— И ты, — спросила Лиза, — пять лет об этом думал?

— Нет, это только сегодня пришло мне в голову…

Через год Лиза его презирала. Через три года — возненавидела.

Головкер это чувствовал. Старался не раздражать ее. Вечерами смотрел телевизор. Или помогал соседу чинить «Жигули».

Спали они вместе редко. Каждый раз это была ее неожиданная причуда. Заканчивалось все слезами.

А потом началась эмиграция. Сначала это касалось только посторонних. Потом начали уезжать знакомые. Чуть позже — сослуживцы и друзья.

Евреи, что называется, подняли головы. Вполголоса беседовали между собой. Шелестели листками папиросной бумаги.

1 ... 164 165 166 167 168 169 170 171 172 ... 359
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Собрание прозы в четырех томах - Довлатов Сергей Донатович бесплатно.

Оставить комментарий