Чтоб знали! Избранное (сборник) - Михаил Армалинский

В твоём письме больше всего пронзил меня последний абзац – о том, как Карен подходит к тебе сзади и обнимает. Очень зримо и завидно. Гораздо сильнее любых речей о преимуществах семейной жизни. Но не забывай литературу. Пиши! Ведь это твоё главное дело, а всё остальное (кроме Карен) – лишь создание должной обстановки снаружи и внутри для главной работы.

А теперь переведи Карен следующее:

Карен, поздравляю тебя с днём рождения. Желаю тебе всю жизнь улыбаться, как сейчас. Рядом с тобой даже Боря заулыбался по-новому. Боря всегда неутомимо искал женщину своей мечты. И мне впервые кажется, что нашёл. Что нужно ему, чтобы быть счастливым, ты, конечно, знаешь лучше меня. А ему я желаю держать тебя в счастии.

У одной моей знакомой есть кот, главное занятие которого, как она говорит, олицетворять мужскую психологию. Происходит это так: кот вдруг бросается к двери на лестницу, стонет, кричит и рвётся из квартиры, глядя на всех полными отчаяния глазами. Наконец хозяйка не выдерживает и открывает дверь на лестницу. Кот осторожно выглядывает, молча поворачивается и убегает в дальнюю комнату и больше к дверям не подходит. Такая вот живая притча.

Я иногда вижу Рину. О тебе с ней не заговариваю – как-то боюсь травмировать. А она тоже не заговаривает, но, может, она не знает, что ты мне пишешь? Напиши, как думаешь, стоит ли ей о тебе рассказывать? И стоит ли показывать твои сдобренные эротикой письма?

Ещё одна новость в моей жизни – Вера. Так глубоко, в почти семейную жизнь, я не залезал со времён, будь она проклята, женитьбы. Вере 29 лет, врач, кандидат наук, развелась три года назад. Дочке шесть лет. Замечательные родители, с которыми я чувствую себя как с родными. Сама она очень живой, понимающий и умеющий радоваться человек. И очень мой. В общем, всё прекрасно. Но моя холостяцкая натура сопротивляется. Чувствую, что изменяю своей жизни и своему делу. Не знаю, что получится. Планы у нас обширные, особенно на лето. У неё с дочкой двухкомнатная квартира неподалеку от меня. Ванна не такая, как на твоём фото, но мы в ней помещаемся.

Её дочка, воспитанная детскосадовской ленинианой, вывела свою теорию эволюции: все люди произошли от Ленина. А Ленин – от обезьяны.

Она же обратилась к нам, отправляющимся вечером в кино: «Вот вы уходите в кино, а о Ленине не думаете». Уста младенца глаголят истину.

Сергей

БОРИС – СЕРГЕЮ

Неделю назад мы вернулись с моей жёнушкой из Монтерея, где я делал доклад на конференции. Всё прошло успешно, у нас даже осталось время поразвлекаться. Мы гуляли по уютному красивому городку, который пронизан дивной близостью океана.

Ели мороженое, сидя в саду на скамейке. У Карен – она была в шортах – вылилась из стаканчика большая капля на ляжку. Я опустился на колени и слизнул. Мимо проходил мальчик лет десяти, и он посмотрел на меня огромными глазами. Я уверен, что увиденная им картина останется в его памяти на всю жизнь и что она будет тревожить его неизведанной тайной, пока мальчонка не созреет.

Я принялся за поиски работы, потому как растрачиваю свои сбережения. Труд – это налог на жизнь. У меня полнейшее отсутствие денежного честолюбия. Единственное желание, чтобы меня оставили в покое, но дав прожиточный минимум. Речь идёт не о борьбе с обществом, а об изыскании в нём либо места наверху, либо места в стороне, где в первом случае ты доишь общество, а во втором – избегаешь его.

Поэзия денег, как она мне чужда! А ведь сколько талантливых поэтов-богачей и в этой области.

От наглой работы радостно прячусь с Карен в буднеубежище выходных. О, убежище субботы и воскресенья, в которых ты отгораживаешься временем от напирающих требований общества!

Стенка эта утончается, и понедельник захлестывает тебя с головой, опять превращая в раба, либо полностью подчинённого и принимающего своё рабство как должное, либо внутренне бунтующего и ждущего своего часа, часа преступления.

Будни, как раннее детство, когда подгоняешь годы в предвкушении мнимой взрослой вседозволенности. И вот приходит пятница – ранняя юность, и ты счастлив любовью и надеждой ожидающих тебя впереди вечера пятницы, субботы и воскресенья. Потом приходит суббота юности, и ты предвкушаешь целый день впереди и ещё воскресенье. Затем является зрелая юность вечера субботы, и ты гуляешь вовсю. Приход утра воскресенья утешает предстоящим днём и вечером. Но приходит вечер старости, и уже ничего не остаётся, кроме ночи. Надежда лишь на пробуждение на том свете.

Опять хочется писать, писать и писать, будто мне есть что сказать, тогда как я чётко знаю, что сказать мне нечего, кроме уже многократно сказанных двух-трёх мыслей. Мысли мои хотят одного – повторяться.

Достоевскому было что сказать, потому-то его романы и состоят из разговоров. Да и скорость моего писания – постыдна, пока я пишу строчку, Стивен Кинг (местный стахановец по книгописанию) напишет роман. Мне нужно жить долго, потому что я пишу медленно.

Когда я вижу толстенные тома романов, я чувствую себя, как мальчик в бане, который видит огромные хуи взрослых мужчин и смотрит на них с завистью и трепетом.

Вот у меня есть идеальный «Макинтош» для сочинительства, но голова – пуста. А писать надо, ибо нет для меня иного выхода, ибо нет у меня ничего за душой, кроме слов. Литература – моя любовница, с которой я встречаюсь время от времени, потому она мне не надоедает. А будь она мне женой, занимайся я ею профессионально по восемь часов в день, кто знает, может быть, и поравнодушел бы к ней.

Надо вернуться к идее романа, но моё безденежье обременяет мою совесть, что даёт прекрасный предлог для того, чтобы не писать, а суетиться в поисках ненавистной работы. Дьявол искушает меня возможностью продажи души за денежную работу, связанную с торговлей. А я ненавижу всё, связанное с торговлей, ибо при продаже чего бы то ни было всегда продаёшь чуть-чуть и себя. Отдавать себя – это можно, и но морали даже и похвально, но в продаже всегда попахивает проституцией, то есть бесчувственностью, что я ненавижу. Я хочу пользоваться проституткой, а не становиться ею.

Проституция, уж коль я упомянул это слово, порицается прежде всего за женское безразличие, с которым творится святой акт, и целью его становится не наслаждение, уготованное Богом, а добыча денег. Если бы женщина наслаждалась с каждым мужчиной и заодно брала бы деньги, она была бы не проституткой, а женщиной, берущей плату деньгами. Так и в любой работе, не приносящей наслаждения, а лишь дающей деньги, присутствует унизительная проституция, тогда как в работе, приносящей наслаждение и попутно деньги, существует похвальная страсть. Есть и хоббисты, не умеющие или не желающие делать деньги из своего наслаждения. Пока получается, что я к ним принадлежу.

Что же касается твоей Веры, то советовать жениться не берусь. У меня не было никаких сомнений, и по сей день счастье моё не убывает. Я уверен, что при истинно любящей и любимой жене измены делу не произойдёт, то есть творчество неизбежно выползет даже среди удовлетворённости.

Вместо совета приведу самый мудрый афоризм: «живи, пока живётся». Он в полной мере применим и по отношению к жизни с женщиной и звучит так: живи с женщиной, пока живётся.

Посылаю фото своего компьютерного кабинета, на стене фотоработы Кареночки, позади меня – её рабочий стол, а на переднем плане – укрытый от пыли принтер. Фото темноватое из-за наглых лучей солнца, но вы всё-таки различите меня в японском халате, с утра пораньше сидящего со своим дружком «Маком», но не красным. (Забавно, что яркий свет делает черноту на фотографии, то есть свет создаёт нечто противоположное себе. Это из серии добрых намерений, которые в ад дорогу мостят.)

С внедрением компьютера в жизнь писателей исчезнут черновики, а с ними – текстография. Варианты и разночтения перестанут быть частью академических изданий, потому что изменения текста, которые делаешь на компьютере, уничтожают предыдущий вариант, и нет нужды специально хранить отвергнутый. Кроме того, исчезнет графология, да и проблема разборчивости почерков исчезнет, а то вот кое-какие крыловские басни так и не разобрали из-за его бумагомарания. Я всё думаю, сколько бы успели написать Достоевский, Толстой и прочие великие словопроизводители, если бы у них был «Мак». Мою работу он ускоряет раз в сто, и без него я вообще не успел бы ничего сделать. Если раньше благоговели перед магическим противостоянием между писателем и бумагой, то теперь – между писателем и экраном компьютера.

Компьютер, должен тебе сказать, вещь удивительная. Человек «выносит за скобки» свои логические способности в форме компьютера, рафинирует, оптимизирует их и умножает на технологию, опережая в результате самого себя в этих способностях. То есть человек с помощью компьютера прыгает выше собственного хуя, опровергая ходячее заблуждение, что выше него не прыгнешь.